– О чем?
– Мне кажется, была совершена чудовищная ошибка. В гробу был не Женя. Я же подходила, видела. Тот мужчина совсем не был похож на Женю. Другое лицо. Абсолютно чужое.
– Это он, Олечка, он.
– Ты так считаешь?
Ольга Борисовна замолчала.
– Все так странно. Совсем не так, как я думала, – подвела итог Ольга Борисовна перед тем, как уже дома, вымытая уверенными и сильными руками Марии Васильевны, напоенная чаем и крутым бульоном, впала в глубокий сон. – Лиза так и не приехала. А если я умру, кто меня будет хоронить? Лизе же опять будет совершенно невозможно…
А дальше потекли однообразные дни. Мария Васильевна неотлучно находилась при Ольге Борисовне – делала уколы, кормила, мыла, укладывала, поднимала. На смену приходила Люся, давая Марии Васильевне передышку. Мария Васильевна вызвала на дом невролога – свою бывшую коллегу, и та дала неутешительные прогнозы. Прописала таблетки, но ничего не обещала.
Ольга Борисовна временами приходила в себя – сама причесывалась, садилась разбирать старые письма, была бодра, всех узнавала, даже планировала устроить поминки – если не на девять, то хотя бы на сорок дней. Без конца благодарила Марию Васильевну за помощь, радовалась приходу Полины и Вадима. На восьмой день Мария Васильевна была готова взять свои предчувствия назад – Ольга Борисовна затеяла генеральную уборку, разбирала рукописи мужа, шутила, даже сходила в магазин и купила коробку шоколадных конфет, которую вручила Марии Васильевне. Вместе с конвертом с деньгами, который ей передала секретарша – «от коллег».
– Мария Васильевна, дорогая, спасибо за помощь. Дальше я сама, сама. Хватит уже пользоваться вашей добротой. Приходите завтра, посидим тихонечко, помянем Женю. И Полина с Вадимом пусть придут. Больше никого звать не будем.
На следующий день, на девять дней, приехала Лиза. Ольга Борисовна открыла дверь и тут же ее закрыла. Мария Васильевна ахнуть не успела.
– Это была Лиза? – спросила она.
– Да, – спокойно отозвалась Ольга Борисовна.
– Почему вы ее не пустили?
Ольга Борисовна не ответила. Она невозмутимо села за стол и положила себе на тарелку селедку под шубой.
– Мария Васильевна, за вашу шубу можно жизнь отдать. Передайте мне хлеб, пожалуйста.
На десятый день после похорон Ольга Борисовна стала терять память. Она перестала узнавать Полину, но была приветлива. Мария Васильевна – единственная, на кого реагировала Ольга Борисовна, – практически поселилась у нее. Приезд дочери стал для нее не лекарством, а стартовым пистолетом, который запустил процесс гибели мозга, памяти. То, что было много лет назад, она помнила прекрасно, до мельчайших деталей, но то, что было вчера, от нее ускользало.
– Мария Васильевна, вы не помните, я сегодня завтракала? – спрашивала Ольга Борисовна.
– Да, и пора ужинать. Сейчас капусточка тушеная будет готова.
– Я же вчера ела капусту. Сегодня пятница? В пятницу я всегда готовила Жене рагу. У нас есть рагу?
– Четверг, сегодня четверг. Вы же любите тушеную капусту. Через пять минут сядем ужинать.
– Мария Васильевна, посмотрите, в холодильнике должна быть банка красной икры. Женя приносил. Давайте откроем. Так хочу икры! Зачем ждать повода? Давайте на двоих и съедим!
– Олечка, вот капусточка, надо поесть. И вот таблетки.
– Завтра разбудите меня пораньше, я кашу сварю, как Женя любит. Он, знаете, любит овсянку на воде. Без молока. С медом. Вы не знали? Он всегда чувствует, кто овсянку варил. Завтра сама ему сварю.
– Ольга Борисовна, Женю-то похоронили, вы помните?
– Конечно, помню. Только я вот думаю – урну на Донском в колумбарий поставить? Женя мне говорил, что институт позаботится о месте, чтобы я не беспокоилась. А вот где место – не помню, хоть убейте. Как вы считаете, урна не хуже могилы? Ведь какая разница? Но я беспокоюсь о его коллегах и учениках. Может, не нужна была кремация? Хотя вы знаете, если бы развеять прах, это было бы очень… очень похоже на Женю. Мне кажется, ему бы понравилось. Как вы считаете, а для развеивания есть специально отведенные места или нужно запрашивать разрешение? Сейчас все время нужно что-то запрашивать. Или это раньше было, а потом отменили. Странно, что я об этом думаю. Даже не знаю, почему мне такое приходит в голову. Какая-то тревога внутри, будто я что-то забыла, не так сделала. Не помню совершенно. Будто произошло что-то плохое, неприятное. Маша, все прошло хорошо? Успокойте меня.
– Да, все хорошо, Ольга Борисовна. Надо сейчас поесть. Ужин.
– Время ужина? Неужели? Я будто недавно завтракала. Маша, а как урну закладывать надо? Опять людей звать? Это такой специальный ритуал или можно обойтись своими силами? Я ничего, совершенно ничего про это не знаю, не смыслю. Всегда боялась кладбищ. Когда на похороны звали, отказывалась, да и не было у меня кого хоронить… Как вы думаете, Машенька, а Лиза приедет на закладку урны, боже, какое странное выражение – «закладка урны». Я правильно говорю? Или ей опять будет совершенно невозможно? Странное, странное словосочетание – «совершенно невозможно», никак не могу его осмыслить. Как может быть «совершенно невозможно», будто бывает несовершенно возможно. Как же у меня болит голова. Все время болит голова. И слабость. Откуда такая слабость? Маша, а давай выйдем на прогулку! Запланируем заранее, я настроюсь и заставлю себя. Мне нужно себя заставлять. Ты, как врач, должна меня понять. Прямо на завтра и запланируем. И не давай мне спуску. Договорились? Хорошо. Только мне покою не дает это отпевание. Мне кажется, оно все-таки недействительно, ведь я доподлинно не знаю, был ли крещен Женя. Я думала над этим, и мне кажется, что нет, не был. Тогда все зря, он вроде как не имел права. Да? Так получается? И мне не понравился священник. Очень равнодушный. Разве можно было вот так, через запятую имена произносить? Наверное, можно, я в этом совсем не разбираюсь. Маша, как ты думаешь, Лиза будет меня содержать? Я как-то не думала о собственном содержании. Это так странно, да? Почему я об этом не думала? Мне столько нужно обдумать, а я не в силах. Головная боль очень утомляет. Маша, а если Лиза откажется меня содержать, я допускаю такую мысль, то я должна что-то делать. Как ты считаешь? Только скажи честно, не обманывай меня. Я смогла бы преподавать? Я доктор наук, правда, у меня не было практики. Давно, когда еще аспиранткой была, читала лекции, семинары вела. Но я не нашла себя в этом, а Женя нашел. Он читал блестящие лекции, ты знаешь? Но я могу попробовать. Ты знаешь, у него сохранились записи. Я имею на них право? Если речь идет о заработке. Мне кажется, в этом контексте это, так сказать, заимствование не будет считаться неприличным. Но я все еще рассчитываю на Лизу. Или ты считаешь, что на нее надежды нет? Но это странно, правда?
– Олечка, надо поспать.
– Мария Васильевна, вы сегодня пересолили капусту. Нельзя потреблять так много соли, это вредно. Женя не любит соленое. В следующий раз кладите меньше.
– Хорошо, Ольга Борисовна, хорошо….
Когда со дня смерти отца минул год, Лиза вновь появилась на пороге родительского дома.
– Лиза? – удивилась Ольга Борисовна. – Ты как здесь?
Она была приветлива. За этот год она, можно сказать, оправилась от смерти супруга, смогла отпустить от себя Марию Васильевну, которая считала подобное восстановление практически чудом. Да, были специалисты, препараты, грамотно подобранное лечение, но все равно чудо. Мария Васильевна проведывала Ольгу Борисовну не менее трех раз в неделю – заходила, мерила давление, разговаривала, оценивала состояние. Ольга Борисовна начала немного преподавать – сыграли свою роль связи и авторитет мужа, и вдове дали вести группу. В работе она была пунктуальна, требовательна, сосредоточенна, но дальняя память по-прежнему превалировала над ближней. Ольга Борисовна прекрасно читала лекции, но не могла вспомнить, как сегодня добралась до института – на троллейбусе или на автобусе. Еще одним побочным эффектом стало то, что она совершенно не помнила лиц студентов. На экзаменах и зачетах относилась ко всем одинаково – ставила по ответу, «автоматов» не признавала, посещение занятий не учитывала.
Дома все тоже наладилось. Ольга Борисовна даже находила определенное удобство в одиночестве – супружеская кровать была в полном ее распоряжении, подушки сложены высокой горкой, шторы почти не раздвигались – вдова страдала светобоязнью, предпочитая полумрак. Покойный же супруг любил яркий, брызжущий из окон свет, решительно раздвигал не только занавески, но и тюль, открывал форточку. Ольга Борисовна закупорила, зашторила окна, не застилала постель и подолгу возлежала на подушках, наслаждаясь простором и полумраком спальни.
Мария Васильевна радовалась ремиссии, удивительной, просто поразительной, восхищалась силой воли своей подопечной, которая заставляла себя гулять, делала гимнастику по методу Алексеевой. Ольга Борисовна облачалась в черный гимнастический купальник и черные же колготки и прыгала, скакала, совершала махи ногами, изображала просыпающийся цветок или гарцующую лошадь. Мария Васильевна считала, что ходьба по парку в достаточно быстром темпе куда полезнее странных, весьма неуклюжих танцев, но Ольга Борисовна верила в свои этюды.
– Машенька, разве вы не помните? Во времена нашей молодости алексеевская гимнастика была очень в моде. Она еще называлась гимнастикой Дома ученых. А открыла это направление сама Айседора Дункан! Это чарующая, удивительная, магическая красота свободного танца, разве вы не видите? Попробуйте! Это нужно прочувствовать! – убеждала ее Ольга Борисовна, хлопая в ладоши и прохаживаясь по коридору шагом «полечка».
– Не знаю, как скакала Дункан, но от ваших прыжков, Ольга Борисовна, так звенит хрусталь в шкафу, что скоро перебьется, – позволяла себе пошутить Мария Васильевна, глядя на то, как новоявленная «Айседора» выделывает замысловатые па ногами, отдаленно напоминающие танцы сиртаки и казачок одновременно.
Впрочем, Мария Васильевна считала, что любая физическая нагрузка, пусть и в таком виде, пойдет на пользу.
Год пролетел достаточно быстро. Урну захоронили. Решили ничего не устраивать. Ольга Борисовна с облегчением вернулась к обычной жизни, покончив со всеми похоронными делами, как она это называла. Мария Васильевна ругала себя за плохие мысли и предчувствия. Ошиблась. Ведь никогда не ошибалась. Видела то, что многие врачи не видят. А здесь ошиблась. Слава богу, что ошиблась. Втайне от вдовы Мария Васильевна купила и поставила в дальний угол на кухне, над холодильником маленькую иконку Богородицы «Прибавление ума». Приходя к Ольге Борисовне, Мария Васильевна сразу шла на кухню и тихонько, стоя перед холодильником, просила избавить рабу божию Ольгу от душевных заболеваний и послать ей просветление мыслей. Может, икона, может, препараты, которые принимала Ольга Борисовна, может, гимнастика Дома ученых, а возможно, все вместе подействовало, и Ольга Борисовна казалась совершенно здоровой – учитывая перенесенное горе и вынужденное одиночество. Мария Васильевна не знала, какую икону принести еще в дом к своей подопечной, чтобы не дать этому хрупкому равновесию сломаться. Один стресс, малейший толчок – и выстроенная, восстановленная память, психическое спокойствие слетят, как летит жесткий диск компьютера. Без надежды на восстановление.
– Можно войти? – спросила Лиза.
– Конечно, почему ты спрашиваешь? – удивилась Ольга Борисовна. – Есть – хочешь? Маша, кажется, котлеты оставляла. Ты же помнишь Марию Васильевну, Полинину маму? Кстати, как Полина? Вы поддерживаете связь? В детстве вы крепко дружили. Ты знаешь, у меня на редкость толковые студенты. Не понимаю, почему Женя так жаловался на студентов! Или мне повезло? Такой курс подобрался? Очень хорошие дети. Почему Женя не хотел, чтобы я преподавала? Или я сама не хотела? Конечно, мои жалкие потуги в молодости не в счет. Но я нашла себя в преподавании! Это удивительно. Теперь я понимаю, что студенты дают невероятные силы. Конечно, твой отец был блестящим лектором, и у меня и в мыслях нет с ним соревноваться. Но кажется, у меня получается. Ты должна прийти на лекцию. Послушать. Ты знаешь, я приходила на Женины лекции – было интересно. Но ему не было бы за меня стыдно. Мне иногда кажется, что я вовсе не хуже Жени.
Маша должна сегодня зайти. Или сегодня не вторник? Подари мне календарь на будущий год – очень нужен. Только чтобы цифры покрупнее были. И чтобы на стол можно ставить. Не на стену. Я совсем в днях недели теряюсь. Вчера была пятница? Так летит время, что я не успеваю следить. Недели как и не было. Приходится беспокоить Машу каждый раз. Я ей звоню утром – ты знаешь, она рано встает, так же, как и я, и это несомненное удобство, и сверяюсь с ней днями. Смешно, тебе не кажется? Она мне говорит, какое число, какой день. Конечно, я знаю, какой день и какое число, но вынуждена перепроверять. Иногда я подолгу засиживаюсь над Жениными записями и не понимаю, то ли уже надо ложиться спать, то ли пора вставать. Твой отец все-таки был блестящий ученый. Не перестаю им восхищаться. Я и предположить не могла, насколько он талантлив. Ты обязательно должна почитать его рукописи. Невозможно оторваться. Надо Маше что-то подарить на Новый год. Она меня буквально спасает. Иначе бы я не попала в институт. Это ужасно невежливо, но я ее бужу в шесть утра, иначе я не успеваю сделать прическу. Меня пугает моя память – пью таблетки, Маша посоветовала. Но она говорит, что это совершенно нормально для моего возраста. Страдать забывчивостью. Но на работе это не отражается, поверь мне. И ты знаешь, я позволила себе вольность – дополняю Женины лекции! Нет, они, безусловно, законченные, завершенные, но там есть… э… эмоциональные зазоры. Как ты думаешь, Женя на меня не обидится? Ты решительно должна прийти на мою лекцию. В пятницу, да, в пятницу! Вторая пара. А сегодня у нас какой день? Надо позвонить Маше. Так ты будешь котлеты?
– Мам, мам… – прервала ее Лиза.
– Что? – Ольга Борисовна с некоторым изумлением посмотрела на дочь, будто пытаясь вспомнить, почему вдруг пустила дочь на порог и почему та так долго не появлялась. Но особенно ее интересовал вопрос, какой сегодня день недели. Наверняка вторник. Или все-таки среда?
– Мама, я выхожу замуж. Вот, пришла тебе сообщить.
Ольга Борисовна, нахмурившись, молчала.
– Чтобы ты была в курсе, – зачем-то объяснила Лиза.
– Замуж? Разве ты не замужем? – удивилась Ольга Борисовна. – Ах – да, это Полиночка замужем. Маша мне рассказывала про их свадьбу. И ты знаешь, что у нее уже двое детей? Мальчик и девочка. Маша показывала фотографии внуков. Очень милые ребята. Они такие маленькие, я совсем забыла, как выглядят маленькие дети. И совсем не похожи на Полину. Но глаза умненькие, живые. Кажется, младший, как же его зовут, вылетело из головы, хотя я старалась запомнить, болел недавно. Да, точно болел – Маша не смогла ко мне зайти. Знаешь, кажется, мне нужен секретарь. Машу я не могу беспокоить. У нее и так много забот, еще я со своим беспамятством. А был бы у меня секретарь – напоминать про лекции, помогать разбирать рукописи, было бы легче. Ты знаешь, что у Жени совершенно невозможный почерк. Я так многого не могу разобрать… Маша мне прописала таблетки, консервативное, так сказать, лечение, но я не могу оценить эффективность. Я же не вижу себя со стороны. Мне непременно нужен секретарь. Маша говорит, что мне положен социальный работник. Но я не понимаю. Социальный работник что делает? Ходит в магазин и заполняет квитанции? Зачем за меня ходить в магазин и заполнять квитанции? Мне не нужно. Я определенно чувствую себя в силах. Лиза, у тебя большие связи, ты можешь организовать мне секретаря? И как ты считаешь, если я подарю Маше чайный сервиз? Это будет достойный подарок?
– Мам, ты меня слышишь? Я выхожу замуж, – повторила Лиза.
– Да, дорогая, конечно, я слышу. У меня проблемы с памятью, а не со слухом. Хотя Маша говорит, что сейчас такие слуховые аппараты, что мне не нужно волноваться. Даже если возникнут проблемы, я смогу вести полноценную жизнь. Ты знаешь, я иногда и вправду чего-то не слышу. Но ведь это нормально в моем возрасте? Если студент шепчет или у него плохо с дикцией, я же вполне могу не разобрать его ответ и прошу повторить. Тебя, например, я слышу прекрасно. И Машу слышу. Хотя, на мой вкус, она иногда излишне повышает тон. Но это профессиональное – столько лет в поликлинике на приеме сидеть. Ей памятник надо поставить. Это же невозможное выгорание. Кажется, у Жени тоже наступило профессиональное выгорание, но я этого не понимала. Вот сейчас бы я его поняла. Иногда сама так устаю, особенно от нервов, что уснуть не могу. Ты знаешь, я себя так корю за то, что непозволительно мало интересовалась работами твоего отца. Сейчас бы мне очень пригодились его комментарии к записям. Ну что за манера – сокращать слова?
– Мама, ты хотела бы познакомиться с будущим зятем? – напирала Лиза.
– Что? Как? Надо спросить у Маши, сможет ли она стол сделать, или не надо стол? Мне кажется, это сейчас совсем неудобно. У меня скоро сессия начнется. Зачеты, экзамены. А в какой день ты планируешь? Нет, не говори мне, я все равно не запомню. Нет, мне решительно некстати сейчас. Я возвращаюсь из института разбитой. И Машу не хочется лишний раз обременять. Может быть, в марте? Да, в марте будет легче.
* * *Лизы не было на похоронах отца. Ольги Борисовны не было на свадьбе дочери.
Свадьба была скромная, быстрая, если не сказать лихорадочная. Из гостей – Полина с Вадимом и какой-то знакомый Ромы с девушкой. Посидели в ресторане, рано и с облегчением разошлись. Лиза была в обычном костюме – свадебные платья она считала пошлыми и ненужными. Полина подарила комплект постельного белья – в немыслимых розах. Ромин друг – картину, натюрморт, ваза с розами. Лиза решила, что передарит это матери.
Рома появился в ее жизни случайно – коллега, ничем не примечательный, из тех, кто живет по принципу «тихо едешь, дальше будешь». Рома высиживал, добивался, шел медленно, но верно. Лиза его даже не замечала. Не ее поля ягода, как заметила Полина. «Эта чашка не из твоего сервиза», – говорила в таких случаях Ольга Борисовна, когда дочь находила себе неподобающих друзей.