Подполковник даже в отчаяние пришел, ведь это никак не отвечало планам Шувалова, которому отчаянно требовался мятеж против короля. Но на его счастье тут подоспела помощь французская. Из Парижа примчался генерал Дюмурье, имевший поручение министра иностранных дел графа Шуазеля возмутить поляков против короля Стася, которого все и не без оснований считали марионеткой в руках императрицы Екатерины. Под двойным нажимом и двойными субсидиями поляки не устояли – и началось!
В городе Бар на Подолии была собрана конфедерация, которая подтвердила все старые права и привилегии шляхты, еще больше утеснив православных. Бунтовщики взялись за дело так энергично, что король Стась едва сумел ноги унести. Его даже перехватил по дороге разъезд конфедератов, но король проявил незаурядную изворотливость, ловко притворившись собственным конюхом, и удрал. После этого ему не оставалось ничего иного, кроме как обратиться к императрице с униженной просьбой о помощи. Тотчас на подавление возмущения были двинуты корпуса генералов Апраксина и Кречетникова. Практически сразу выяснилось, что противостоять русскому оружию конфедераты не в силах, они были биты каждый раз, когда сталкивались с русскими в открытом сражении.
Конфедератам пришлось перейти к войне партизанской. Но тут им крупно повезло, так как началась очередная война с турками, и главные силы русской армии ушли на юг. Однако напрасно поляки надеялись, что положение их улучшится, в Польшу был направлен отличившийся как раз в партизанской войне против короля Фридриха бригадир Суворов. Конфедераты очень быстро почувствовали его стальную хватку. Подполковник Валов надеялся, что и ему доверят командовать отдельным деташементом, однако ж граф Шувалов накрепко приказал оставаться в обличье барона фон Вальдау, дабы своевременно и полно информировать генералов русских обо всех планах неприятеля. Обо всех его приключениях в стане конфедератов впору отдельную книгу писать, только неможно тайны государственные так запросто расписывать.
Тогда подполковник и встретился снова с Александром Васильевичем. Он сразу вспомнил щуплого подполковника, который при Кунерсдорфе все рвался ударить в штыки и опрокинуть войско прусское. Сказать по правде, Суворов за эти годы не слишком продвинулся в чинах, несмотря на всемогущего папеньку – всего лишь до бригадира дорос, хотя иные помоложе уже в генералах ходили. Главное же для него огорчение было, что по причине малости чинов Суворову всегда в подчинении паркетных генералов действовать приходилось. Но когда Александру Васильевичу давали свободу, как в Польше, тут уж он показывал, на что способен. Для начала от конфедератов пух и перья полетели под Ореховым. За таковую викторию Суворов был произведен в генерал-майоры.
А вот дальше у него не слишком заладилось, как у остальных русских генералов, потому как поляки, оставив войну регулярную, перешли к войне партизанской. Сказать по правде, эта война не могла принести им победы, но они чинили великие досады русским войскам. Суворов быстро уяснил, что успешно вести партизанскую войну гораздо легче, чем успешно с нею бороться. Конфедератское движение все разгоралось, требовалось отловить и уничтожить великое множество мелких отрядов, для чего регулярная армия не слишком пригодна, как тут не вспомнить старую басню про медведя и комаров.
Александр Васильевич не без раздражения писал: «Какая такая важная диспозиция с бунтовщиками; только поспешность, устремление и обретение их. Знатное и сильное свое войско он содержит совокупно, которое должно не поражать, а их топтать и раздавлять, ежели им пользоваться благоразумно, с желанием окончания здешних беспокойств. Употребляем он есть главнодействующим в стыд наш, степенями сто высших, якобы не имеющих ни качеств, ни достоинств, ни заслуг ему подобных; в стыд России, лишившейся давно таких варварских времен. Когда он нерадиво, роскошно и великолепно в Кракове отправляет празднества, тогда я с горстью людей по гайдамацкому принужден драться по лесам с какими-то разбойниками и рождать для Варшавы площадные прибаски. Ее Императорское Величество наша всемилостивейшая Монархиня довольно имеет верноподданных, которые угрожаемый им его абшит заменить могут и которые прежде его высшими талантами прославились. При сем я только ставлю в образец мое усердие и службу, знакомую его сиятельству послу и иным высшим моим генералам».
Поэтому подполковник и прискакал в лагерь Суворова для конфиденциальной беседы. Приняли его не сказать, чтобы хорошо. И то – что делать прусскому полковнику в русском лагере? Однако ж Петенька тогда не имел права раскрывать свое инкогнито никому, кроме как командующему, вот и притащили его к палатке Суворова мало что не на штыках. Но Александр Васильевич в момент узнал старого знакомца по Кунерсдорфу, хоть и виделись они тогда мимоходом. Поэтому когда барон фон Вальдау испросил аудиенции конфиденциальной, бригадир только глянул на конвой, как тот испарился вмиг.
Впрочем, и беседа сначала пошла туго. Натуре Суворова противны были, как он говорил, лживка да лукавка, а уж шпионство он презирал, о чем не преминул заявить. Шпионы, мол, дороговаты, командиры постов должны сами больше видеть вдали, без зрительной трубки. Пришлось напомнить, что вообще-то перед ним стоит подполковник российской армии, награжденный нововведенным орденом Св. Георгия за преславную баталию на Зееловских высотах и пленение короля Фридриха. При этом Петр выразительно посмотрел на грудь самого Александра Васильевича, которую пока еще не украшала ни одна звезда.
Суворов вспыхнул было, что твой порох, но тут же остыл, поняв, что претензии его не к месту. После этого начался разговор о деле, которого ради подполковник, собственно, и прибыл к нему. Нужно было любой ценой заставить поляков принять регулярное сражение, но добиться того можно было только обманом. Договорились, что барон фон Вальдау передаст кому-нибудь из польских «маршалков» сведения о слабом русском отряде, откомандированном для фуражирства. Слабый-то он слабый, да только обычной шайке не по зубам будет, а потому придется маршалку собирать свое войско.
Александр Васильевич закрутил было головой, не по душе пришлась таковая выдумка, но согласился с тем, что иного пути нет. При этом усмехнулся лукаво и спросил, а не боится ли барон оказаться на виселице, ведь шпионов обычно награждают так. На это Петр холодно ответил, что польские шляхтишки никак не страшнее прусских гренадеров, к тому же при нем неотлучно находятся его верные спутники. Кстати, Ивана с Василием хлопотами графа Шувалова произвели в подпрапорщики, чему те были рады несказанно, ведь им повезло вырваться из низкой доли.
Сказать правду, Петр отчаялся уже во время первого разговора с поляками. Когда он прибыл в замок, где находился генеральный секретарь конфедерации Богуш, то выяснилось, что никто ни к какому наступлению не готовится, хотя посланники заверяли, что шляхетская конница вот-вот ударит на проклятых москалей. Нет, в замке вино лилось даже не рекой, а форменным водопадом. В большом зале на столе, но большей частью под ним лежали герои, проигравшие сражение бутылкам, во множестве валявшимся вокруг. Они напоминали пушечные стволы, сброшенные с разбитых лафетов после разгрома. На том же столе валялись кучки золотых и серебряных монет и главное – карты. Игра шла по-крупному. Причем господа шляхтичи жили не как монахи, в зале было полно частично одетых и частично раздетых дам.
Появление барона вызвало взрыв подлинного энтузиазма.
– Ура, господа! Пруссия с нами!
– Вперед, на врага! – Но провозгласивший это тут же рухнул обратно в кресло, ноги ему уже не повиновались.
А после нескольких таких же энтузиастических возгласов, последовал самый главный вопрос:
– Барон, а сколько денег прислал нам Фридрих?
Фон Вальдау был вынужден отреагировать жестко:
– Попрошу отзываться почтительно о моем августейшем повелителе. Для каждого истинного немца Фридрих был и остается королем Пруссии. Никакие происки диких московитов не могут лишить его дарованного богом титула!
– Да что нам пруссаки! Забыли, как после Грюнвальда были ленниками великой Польши! – завопил некто с сизым шрамом через лицо наискось, оторвавшись от карт.
– Милостивый государь, потрудитесь объясниться! – потребовал барон.
– Да я тебя! – шляхтич выхватил саблю и со свистом рассек ею воздух.
– Ну не в зале же, – кисло улыбнулся фон Вальдау.
– Действительно, выйдем на минутку, – согласился шляхтич. – Господа, не начинайте новую партию без меня. Я только убью этого господина, и мы сразу начнем.
– Попался пруссак, – долетел откуда-то невнятный шелест. – Он ведь уже пятерых на дуэлях зарубил.
Впрочем, все закончилось действительно куда как быстро. Прусский барон вернулся в залу, вытирая какой-то тряпкой, в которой без труда угадывалась пола панского жупана, странного вида тяжелую саблю, лезвие которой отливало фиолетовым. Приятно улыбнувшись, он сообщил слегка оторопевшим панам:
– Милостивый государь, потрудитесь объясниться! – потребовал барон.
– Да я тебя! – шляхтич выхватил саблю и со свистом рассек ею воздух.
– Ну не в зале же, – кисло улыбнулся фон Вальдау.
– Действительно, выйдем на минутку, – согласился шляхтич. – Господа, не начинайте новую партию без меня. Я только убью этого господина, и мы сразу начнем.
– Попался пруссак, – долетел откуда-то невнятный шелест. – Он ведь уже пятерых на дуэлях зарубил.
Впрочем, все закончилось действительно куда как быстро. Прусский барон вернулся в залу, вытирая какой-то тряпкой, в которой без труда угадывалась пола панского жупана, странного вида тяжелую саблю, лезвие которой отливало фиолетовым. Приятно улыбнувшись, он сообщил слегка оторопевшим панам:
– Все, можете спокойно начинать партию, больше вам никто не помешает. А мы с господином маршалом обсудим план действий.
– Нет, не стоит отвлекать господина маршала от важных дел, – вмешался некий господин с тяжелыми складками у рта и слегка прикрытым, словно бы прищуренным левым глазом. – Мы это можем обсудить с вами.
– Простите?
– Генерал Дюмурье, командир французского отряда.
Разговор с французом оказался более чем полезным. Узнав о продвижении отряда русских фуражиров к Ланцкороне, Дюмурье незамедлительно отправил эскадрон разведчиков к замку, а прусскому барону самым наивежливым образом предложил пока что погостить у него. Похоже, француз уже понял, что доверять в этой стране нельзя никому, и оставил у себя пруссака в качестве заложника. Хотя фон Вальдау уже утомился объяснять всем и каждому, что никакой он не пруссак, а подданный князя Шварцбург-Рудольштадт, состоящий в прусской службе с доизволения правителя. Но это не производило никакого впечатления.
В общем, перспективы были самые смутные, однако ж разведка вернулась радостной и принесла вести самые благоприятные. Русские действительно отправили к Ланцкороне слабый отряд, никак не более девятисот человек, разбить который представлялось и соблазнительно и нетрудно. Обрадованный Дюмурье бросился к панам, требуя выделить ему войска. Паны долго мялись и торговались, ну никак им не хотелось отрываться от приятных занятий. На войне ведь, знаете ли, иногда стреляют и даже убить могут случайно, не посмотрев, что в жилах шляхтича течет сенаторская кровь. А так восстание против москалей и схизматиков развивалось самым приятным образом. Когда надоедало пировать в одном замке, требовали подать кареты и мчались к соседу. Там тоже выкатывались бочонки венгерского или ренского, а ежели был хозяин побогаче, так и французские вина подавали. В огромных очагах жарились бараны, гостям поплоще подавали рубцы и бигос. С люстр под высоким потолком капал расплавленный воск на рогатые парики, разбросанные по столам карты. Парижские луидоры звенели столько же приятно, как гульдены, дукаты, цехины и гинеи. Собственно, русские червонцы тоже служили для расплаты, хотя никто не упускал возможности пофыркать презрительно, не забывая при этом тщательно пересчитать монеты. Нет, почему бы собственно, не повоевать?
Только этот проклятый французский генерал настроение испортил всем порядочно. Можно подумать, что Дюмурье ни разу при дворе Версальском не бывал и обращения деликатного не знает. Устав спорить, он ляпнул в глаза секретарю Конфедерации Богушу, что ежели паны и далее ограничатся картами игральными, а не военными, то он будет считать свою задачу исполненной и отбудет вместе со своими мушкатерами незамедлительно. Маршалы даже растерялись и принялись лихорадочно вспоминать, кто сколько солдат выставить может, и где те солдаты обретаются. Тут же начались выяснения отношений, Пулавский разругался с Потоцким, едва дело до сабель не дошло. В результате Дюмурье сумел уговорить только маршалов Сапегу и Оржевского, с которыми и выступил к Ланцкороне, прихватив собственных мушкатеров. Пулавский согласился было, но узнав, что Дюмурье никому командование уступать не намерен, вспылил и заорал, что не желает получать приказы от иностранца и будет далее вести свою собственную войну.
Короче, привел Дюмурье к Ланцкороне до четырех тысяч солдат, и очень обрадовался, так как позиция казалась ему почти что неприступной. Он разместил свои войска на гребне холмистой гряды, причем левый фланг упирался в замок, где сидела тысяча человек при множестве орудий. Правый фланг прикрывали две рощицы, там Дюмурье поставил своих мушкатеров, тем более что добраться до них по крутым обрывам было и вовсе не возможно. Русским оставалось атаковать сию позицию только прямо в лоб, по склонам, поросшим кустарником, да еще под огнем артиллерии из замка. Разведчики снова подтвердили, что русские движутся малыми силами, не более тысячи человек, командует ими некий бригадир Сувара. Тем более что оптимизм внушал и недавний неудачный штурм замка русскими, который был отбит.
Поэтому Дюмурье не слишком огорчился, узнав, что барон фон Вальдау таки сумел исчезнуть бесследно. В конце концов, мало темных делишек может быть у этого хитрого пруссака? Важнее составить правильную реляцию в Версаль об одержанной победе, чем Дюмурье и занялся.
Вот только не знал бедняга, что к Суворову форсированным маршем подошел отряд бригадира Древица, и теперь русские приближались к Ланцкороне в силах, лишь совсем немного меньших, чем у него. Вдобавок фон Вальдау испарился не «куда-то», а прямиком к русским, и еще накануне русский командир имел самые полные и точные сведения о силах конфедератов и их диспозиции.
Суворов был полон решимости разбить поляков и отомстить за недавнюю неудачу, по поводу которой он был вынужден писать: «Ланцкоронское происшествие зависело от суздальцев, кои ныне совсем не те, как при мне были. Сих героев можно ныне уподобить стаду овец. Как можно надлежит мне приблизиться к сандомирской стороне и выучить их по-прежнему, ежели предуспею… Не упрекайте меня, милостивый государь: я думал с суздальцами победить весь свет». Да, подраспустился полк после того, как Александр Васильевич сдал командование, вообще ему начинало временами казаться, что лишь при нем да при генерале Румянцеве войска русские становились поистине непобедимыми.
Петр, когда докладывал Суворову диспозицию неприятеля, ожидал снова приказов играть генерал-марш и броситься в штыки. Однако ж ему пришлось удивиться преизрядно, помудрел за эти годы Александр Васильевич, очень помудрел, хотя не потерял прежней энергии и стремительности.
Когда Дюмурье доложили, что показались русские казачьи пикеты, он страшно обрадовался и приказал своим солдатам ни в коем случае не стрелять, так как был совершенно уверен в победе и более всего боялся, что русские отступят, не начавши атаку. Он намеревался нанести удар свой лишь когда русская пехота поднимется на гребень холмов, совершенно расстроенная после того, как пройдет сквозь кустарники. Еще ни одному полку не удавалось сохранять строй регулярный в зарослях.
Но француз не подозревал, что Суворов выехал в переднюю линию вместе с пикетами. Обозрев положение противника, он решил, что позиция их во многом напоминает позицию русских под Кунерсдорфом – вроде бы и прочная, но овраги и кусты разделяют ее на части, и один полк может не успеть поддержать другой, если тот будет атакован. Поэтому он приказал полку чугуевских казаков при поддержке эскадрона карабинеров незамедлительно атаковать центр вражеской позиции, чтобы расколоть ее. То же самое пытался тогда сделать генерал Зейдлиц, только теперь кавалерии противостояла не русская пехота, поддержанная шуваловскими гаубицами, здесь в центре стояла кавалерия, вдобавок иррегулярная. Никогда еще дворянское ополчение не в состоянии было выдержать удар кирасиров или карабинеров, на том и построил свой расчет Александр Васильевич.
А вот расчеты Дюмурье оказались фальшивыми. Привыкший к европейскому маниру не учел он стремительности российской, в мгновение ока казаки поднялись на высоты и сомкнулись в лаву, с гиканьем и свистом обрушились они на опешивших поляков. Пока те соображали, что к чему, подоспели и карабинеры, вот тогда полякам пришлось уже совсем плохо. Они ударили по конфедератам, и те сразу брызнули в разные стороны. Маршал Орановский с несколькими храбрецами бросился навстречу русским, но был сражен ударом казачьей пики. Долго еще он ворочался и стонал в грязи, пытаясь собрать руками расползающиеся кишки… Примчался к месту боя Дюмурье, но хоть бы кто его слушал, пустое дело было.
Тем временем, воспользовавшись сумятицей, подошла русская пехота. Мощным натиском опрокинула она французов, которые покатились по кручам, ломая руки и ноги. Дюмурье попытался было остановить соотечественников, но те выстрелили раз из ружей, после чего бросились наутек, не помышляя даже о сопротивлении. Часть поляков бросилась к замку, надеясь в нем укрыться. Маршал Сапега пытался остановить их ударами сабли, но лучше бы он этого не делал. Трусы насупротив сами изрубили его на куски и попытались было затвориться в замке, однако ж и это у них не получилось. Русская пехота к этому времени тоже поднялась на холмы и преследовала конфедератов по пятам.