Я хватаю оружие со стола.
Она говорит:
– Кто ты на самом деле, Гарри Поттер?
– Лекс Лютор, – допускаю я. – Поэтому я должен был изменить своё имя. Когда кто-то в тысячный раз спросил меня, почему я ненавижу Супермена, я захотел, чтобы моё имя стало абсолютно любым другим, хоть Фидель Кастро.
– Ты первый такого типа, с кем я когда-либо сталкивался.
– Какой же это тип? – интересуюсь я.
– Недоступный. Я обладаю каждым, кто спит в мотеле, странствую по их воспоминаниям, внедряю повторяющиеся кошмары, которые разрушат их сон на недели после того, как я их покину.
– Я бы предпочёл бесплатный континентальный завтрак[40].
Без неуклюжести, свойственной зомби, а со своей обычной грацией она идёт – почти кажется, скользит – к столу рядом с варочной панелью и выдвигает ящик.
– Иногда я получаю контроль над гостями мотеля, когда они бодрствуют – использую мужа, чтобы довести жену до звероподобного состояния или использую жену, чтобы рассказать её мужу ложь об изменах, которые я выдумываю о ней в восхитительных деталях.
Ардис пристально смотрит в ящик.
– Когда они уезжают, – говорит Присутствие через неё, – они за гранью моего контроля, но эффект того, что я сделал, будет продолжаться.
– Зачем? Какова цель?
Ардис отворачивается от ящика.
– Потому что я могу. Потому что я хочу. Потому что я буду.
– Это абсолютный нравственный вакуум.
Подчиняясь твари, которая сидит в ней, Ардис вытаскивает из ящика мясницкий нож. Скрытый демон говорит её голосом:
– Не вакуум. Чёрная дыра. Меня ничто не покидает.
Я предполагаю:
– Мания величия.
Поднимая тесак, Ардис приближается к обеденному столу, который стоит между нами.
– Ты болван.
– Правда? А ты тогда нарцисс.
Меня пугает, что мы никогда не перерастём школьный двор и его ребяческое поведение. Даже этот кукольник, с почти божественной силой над теми, кого он контролирует, ощущает потребность унижать меня детскими оскорблениями, и я вынужден отвечать так же.
Через Ардис он говорит:
– Ты мертвец, говнолицый.
– Правда? Ну а ты, наверное, чертовски уродлив.
– Только не тогда, когда я в этой суке.
– Лучше я буду мёртвым, чем таким уродцем, как ты.
– Ты достаточно уродлив, говнолицый.
Я отвечаю:
– Палки и камни[41].
Она начинает обходить стол.
Я двигаюсь в обратном направлении, держа пистолет двумя руками и прицеливая его прямо ей в грудь.
– Ты не выстрелишь в неё, – говорит Присутствие.
– Я убил женщину этим вечером.
– Лжец.
– Извращенец.
– Убийство суки не убьёт меня.
– Но тебе потребуется найти другое тело. Но тогда меня не будет в доме, и ты не будешь знать, где меня искать.
Она кидает нож.
Мои сверхъестественные способности включают случающиеся время от времени пророческие сны, но среди них нет, чёрт возьми, мимолётного видения будущего, когда я не сплю, что было бы очень и очень полезно, в такие моменты, как этот.
Я не ожидаю, что она кинет его, у меня нет времени, чтобы уклониться, лезвие проносится со свистом мимо моего лица, достаточно близко, чтобы побрить меня, если бы у меня была борода, и врезается в мебельную стенку за мной, раскалывая рельефную панель на верхней дверце.
Кукловод, видимо, ограничен физическими возможностями, присущими телу, которое он заселяет. Я, возможно, на пятнадцать лет моложе, чем Ардис, сильнее, с более длинными ногами. Присутствие право, я не убью Ардис, она невиновна, жертва, и сейчас, когда она возвращается к ящику с ножами, мне ничего не остаётся, кроме как отрезать её в фигуральном смысле, до того, как её наездник использует её, чтобы разрезать меня буквально.
Я мчусь вдоль коридора, добегаю до фойе, и в это время открывается парадная дверь и высокий крепкий парень останавливается на пороге, удивлённый моим появлением. Должно быть, это муж, Уильям Хармони. Я говорю: «Привет, Билл[42]», надеясь, что он любезно отойдёт с пути, но когда я ещё говорю, его выражение застывает, и он говорит: «Говнолицый», будто оскорбление настолько подходит, что это первая вещь, которую люди думают сказать, завидев меня, или Присутствие вышло из Ардис и вошло в её супруга.
Несмотря на то, что я не знаю Билла так же хорошо, как Ардис, в этого невиновного я стрелять тоже не хочу. Зовите меня ханжой. Если я отступлю к кухне, кукловод выйдет из Билла и ещё раз войдёт в Ардис, и у неё будет разделочный или мясницкий нож, или электрический нож на батарейках, или бензопила, если у них вдруг окажется таковая в кухне. На Билле надета бескозырка, которая ему подходит – его шея толстая как швартовая тумба, его руки на вид большие, как якоря, а грудь широкая, как нос корабля. У меня нет шансов пройти через него, что не оставляет мне другого выбора, чем броситься вверх по ближайшей лестнице на второй этаж.
Глава 6
Меня постоянно – иногда скрытно – забавляют результаты работы моего разума, которые часто могут показаться менее рациональными, чем мне хотелось бы верить. Человеческий мозг, без всяких сомнений, самый сложный объект из известных, существующих во всей Вселенной, содержащий больше нейронов, чем миллиарды звёзд Млечного пути. Мозг и разум – очень разные вещи, и последний – настолько же таинственный, как первый – сложный. Мозг – это машина, а разум – призрак внутри него. Истоки самосознания и того, как разум способен воспринимать, анализировать и представлять – предположительно объясняются множеством школ психологии, однако на самом деле они изучают только поведение посредством сбора и анализа статистики. Объяснение "почему" существования разума и "как" его бездонной вместимости – особенно его склонность к нравственным умозаключениям – будут, в силу их истинной природы, оставаться такими же непостижимыми, как и всё сущее во веки веков.
Когда я взлетаю по лестнице на второй этаж, заботясь о том, чтобы не попасться в руки одержимого Билла Хармони, который выглядит так, что у него хватит сил, чтобы разорвать меня на части так же просто, как я могу разорвать напополам тонкий кусок хлеба. Я боюсь умереть – и, следовательно, не суметь защитить Аннамарию, как я обещал – и в это же время меня немного смущает бестактность моего стремительного проникновения в их более частную часть жилища, в которую меня не приглашали.
Я слышу, как говорю: "Извините, извините, извините", поднимаясь по лестнице, что кажется нелепым, учитывая, что моё нарушение владения – намного более незначительное нарушение, чем намерение кукловода использовать мистера Хармони и выбить из меня мозги. С другой стороны, я думаю, и это будет в плюс человеческим существам, что мы способны распознать, когда мы проявили бестактность, даже когда находимся в отчаянной борьбе за выживание. Я читал, что в самых худших нацистских и советских лагерях, в которых использовался рабский труд, где всегда не хватало еды для заключённых, более сильные заключённые почти всегда делились пищей по справедливости с более слабыми, осознавая, что инстинкт самосохранения не полностью освобождает нас от необходимости быть терпимыми. Не все человеческие состязания должны быть такими же ожесточёнными, как "Кексовые войны" от "Фуд Нетворк"[43].
Наверху, когда я слышу громыхание мистера Хармони в двух пролётах за собой, я обнаруживаю, что коридор ведёт направо и налево. Я поворачиваю налево, доверяя своей интуиции, которая, к сожалению, надёжна не на 100 процентов.
Из комнаты по правую руку вылетает парень лет пятнадцати, с голой грудью, босой, в нижней части пижамы, как будто катапультированный, врезается в меня, оттесняет к стене и показывает, что им овладели, когда говорит: "Говнолицый".
Несмотря на то, что удар сбивает меня с ног, несмотря на то, что я теряю пистолет, несмотря на то, что мрачное дыхание парня издаёт зловоние ужина, съеденного прошлым вечером и несмотря на то, что меня начинает раздражать излишняя повторяемость таких нападений при моём появлении, я, тем не менее, впечатлён способностью кукловода переключаться с одного тела на другое, которая похожа на моргание глаза. Круто. Ужасно, да, но, определённо, круто.
Я с силой ударяю в промежность парня, произнося: "Извини, извини, извини", и при этом говорю более искренне, чем когда выражал сожаление по поводу нарушения неприкосновенности их второго этажа. Он свернулся в позе эмбриона в бессловесном стоне, который наиболее точно было бы записать как "уррррллл", и я заверил его, что хоть он и чувствует, что умирает, он будет жить.
Мистер Хармони стоит наверху, выглядит сбитым с толку. Но затем его лицо уродливо искажается, когда в него вторгается Присутствие.
Я возвращаю себе пистолет, проношусь через холл в комнату, из которой на меня набросился парень. Захлопываю дверь. На ручке двери есть кнопка, которая отвечает за защёлку, но засова нет.
Я с силой ударяю в промежность парня, произнося: "Извини, извини, извини", и при этом говорю более искренне, чем когда выражал сожаление по поводу нарушения неприкосновенности их второго этажа. Он свернулся в позе эмбриона в бессловесном стоне, который наиболее точно было бы записать как "уррррллл", и я заверил его, что хоть он и чувствует, что умирает, он будет жить.
Мистер Хармони стоит наверху, выглядит сбитым с толку. Но затем его лицо уродливо искажается, когда в него вторгается Присутствие.
Я возвращаю себе пистолет, проношусь через холл в комнату, из которой на меня набросился парень. Захлопываю дверь. На ручке двери есть кнопка, которая отвечает за защёлку, но засова нет.
Мистер Хармони пытается открыть дверь, яростно грохоча ручкой, как раз когда я подпираю её стулом с прямой спинкой от ближайшего стола. Хотя животное, которое мне больше всего напоминает мистер Хармони – это носорог, эта уловка должна задержать его на пару минут.
Я отдёргиваю занавески перед раздвижным окном, разделённым на восемь ячеек, вижу за ним крышу над крыльцом и освобождаю задвижку. Я не могу поднять внутреннюю раму и не могу опустить внешнюю, потому что ходовые части окна закрашены.
Если бы я был мистером Дэниелом Крэгом[44], самым последним Джеймсом Бондом, я бы быстро выбил деревянные панели, разделяющие ячейки нижней рамы, протиснулся через неё, не поднимая, и был таков. Но я – это всего лишь я, и не сомневаюсь, что осколки разбитого стекла ослепят меня, тогда как острый конец разломанной панели вонзится в одну икру или другую, вскрыв малоберцовую артерию и лишив меня крови за 2,1 минуты. Другой известный киногерой, Лягушонок Кермит[45], поёт песню о том, как "Непросто быть зелёным", и это так же верно, как и ещё более непросто быть не Джеймсом Бондом.
Тем временем мистер Хармони не мычит, как какое-нибудь дикое животное с африканского велда[46], но ломится плечом в дверь или пинает её с носорожьим неистовством.
Прошло уже, наверное, шестнадцать лет с тех пор, как я в последний раз пытался спрятаться под кроватью; и даже тогда меня было легко найти.
Возможности предоставляли только две дополнительные двери. Одна ведёт в гардеробную, в которой мистер Хармони может избить меня до полусмерти своими огромными кулаками, а затем повесить на вешалке.
Вторая открывается в ванную. У этой двери на внутренней стороне есть засов. В ванной комнате также есть большое окно с матовым стеклом, прямо над унитазом.
Викторианская мозаика из плиток представляет собой поле светло-зелёного цвета с расположенными кое-где расписанными вручную белыми корзинками, переполненными розами, сплошь выставленными в шахматном порядке из белых и жёлтых. Это сильно прибавляет мне работы, даже слишком, но чтобы остаться в живых, я всё-таки захожу в ванную и замыкаю за собой дверь.
Я кладу пистолет на столик перед раковиной, освобождаю хорошо смазанный засов на окне, и к своему удивлению обнаруживаю, что механизм этого окна не закрашен. Нижняя панель легко скользит вверх и остаётся там без необходимости в подпорке. Снаружи находится та же крыша над крыльцом, которую я видел из другой комнаты.
Судя по тому, как события развивались с того момента, как я впервые пошёл на разведку, это всё казалось похожим на ночь, когда было бы разумнее не покупать лотерейный билет и не играть в русскую рулетку. Несмотря на то, что моя удача, кажется, возвращалась, я всё ещё не в том настроении, чтобы петь другой хит Лягушонка Кермита, "Радужная связь"[47].
Вид ли это уборной, или возбуждение от погони, я неожиданно осознаю, что этой ночью я выпил пива, банку "Маунтин Дью" и бутылку воды. Мистер Хармони ещё не совсем разломал дверь в спальню, так что кажется мудрым потратить время на то, чтобы помочиться здесь, чем в дальнейшей спешке, когда в скором времени это будет мешать моему бегству, и я вынужден буду бежать со сжатыми бёдрами.
С бдительностью ответственного к личной гигиене повара блюд быстрого приготовления, я мою руки, когда дверь в спальню, наконец, разваливается. Я вытираю их о толстовку, хватаю пистолет, становлюсь на закрытую крышку унитаза, и поспешно выбираюсь через окно на крышу, расположенную над крыльцом.
Это крыша парадного крыльца, под которой я сидел с Ардис. Это было всего несколько минут назад, но, кажется, что прошёл уже час с того момента, как она ко мне впервые обратилась.
Румянец рассвета ещё не затронул восточный горизонт. Луна на западе потихоньку скрывается за изгибом земли, и почти кажется, что звёзды тоже отступают. Секунда за секундой темнота ночи становится ещё темнее.
Когда ведомый демоном мистер Хармони начинает выламывать дверь в ванную комнату, я пересекаю покатую крышу по направлению к нижнему краю. Я спрыгиваю, приземляюсь на газон, находящийся девятью футами ниже без повреждения лодыжек, падаю, перекатываюсь и вскакиваю на ноги.
Всего мгновение я чувствую себя как мастер деррин-до[48], головорез без меча. Однако, простая гордость может быстро скатиться до тщеславия, а затем до хвастливости, и когда в мушкетёрской манере вы делаете поклон, размахивая шляпой с пером, вы с большой вероятностью подставляете свою голову под удар топора, принадлежащего злодею.
Мне нужно убираться от этого дома, но поход по асфальтовому переулку через холмы и долины однозначно ведёт к столкновениям с одержимыми членами семьи Хармони. Я узнал о Присутствии намного меньше, чем требуется знать, но я узнал слишком много, чтобы мне было дозволено жить. Через одного заместителя или через другого, оно будет неотступно меня преследовать.
Ему не требуется овладевать этими людьми, чтобы заставить делать то, что ему нужно. Сколько бы ни было членов семьи Хармони – шесть больших домов, заполненных ими, определённо, их не меньше тридцати, скорее всего, сорок или больше – кукловод может объявить им, что требуется выступить против моего побега. Они подчинятся от страха того, что оно будет перескакивать между ними от одного к другому, уродуя или убивая случайным образом, чтобы наказать за малейшую мысль о сопротивлении. Если они любят друг друга, никто не сбежит и не позволит неизвестному количеству других быть убитыми в отмщение за тех, кто убегает. Свобода такой ценой – совсем не свобода, а нескончаемое шоссе из чувства вины, с которого невозможно сбежать, разве только, покончив с собой.
Они будут охотиться за мной, и я буду вынужден сбежать с Аннамарией или убить их всех. Я не могу взять на себя столько убийств, или даже убить одного из них. В десятизарядном магазине моего пистолета находится всего лишь семь патронов. Но недостаток боеприпасов – не то, что мешает мне пробить свой путь из "Уголка". Меня сдерживают моё прошлое и моё будущее. Под прошлым я имею в виду мои потери, а под будущим – надежду на возвращение потерянного.
Учитывая рассвет, начавшийся всего лишь несколько минут назад, я не могу представить себе какое-либо место для укрытия, так как утренний свет проникает через холмы. Мне необходимо укрыться, потому что мне нужно время на размышления. Перед тем, как понять, что делаю, я обнаруживаю себя бегущим через тёмный луг к изрытой колеями дороге, засыпанной разломанными ракушками.
В отсутствие луны, океан чёрный, как нефть, и пена у разбивающегося прибоя сейчас грибково-серая, как мыльный раствор, в котором мыли и мыли грязные руки. Пляж освещён звёздами, и хотя изгибы галактики над головой содержат такое большое количество солнц, сколько песчинок на побережье, эта прибрежная полоса освещается как лишённое блеска серебро, от нашей Земли, вращающейся вдали от звёзд и становящейся всё дальше с каждой ночью, они слишком далеки.
Когда я достигаю края немощёной дороги, осколки раковин под ногами скользят со звуком, похожим на разбросанные монеты пиратского сокровища, неожиданно она мчится за мной, преследуя меня от дома. Без лунной подсветки её флаг из волос менее яркий, чем прежде, но она, определённо, тот светловолосый ребёнок, которого я видел мельком ранее, Джоли, дочь Ардис. Если раньше она преследовала меня до дома и затем слышала мой разговор со своей мамой на крыльце, то это объясняет, почему когда она пробегает, то говорит мне, как будто я её закоренелый заговорщик:
– За мной! Быстро!
Глава 7
Джоли – тень, но быстрая как свет, и несмотря на то, что бежит далеко впереди, она останавливается, чтобы подождать возле входного отверстия большой водопропускной трубы.
Когда я подбегаю туда, то слышу мужчину, кричащего не с пляжа, расположенного за мной, а, возможно, а со стороны домов, которые стоят на высоте в десять футов над уровнем моря, а другой мужчина отвечает ему. Их слова искажаются из-за расстояния и звуков моего грохочущего сердца и быстрого дыхания, но их значение всё же ясно. Эти люди – на охоте.