– Убирайся, старая ведьма! Уходи!.. – крикнул лилипут. – Ты всех распугаешь!
– Да, иди прочь! Сама ты старое несчастное создание, – выпалила бородатая женщина.
И разгневанная дама, подобрав юбку, удалилась. А лилипут повернулся к Пабло и пожал ему руку.
– Здорово мы прогнали эту старую каргу – а, Пабло?
За долгое время, которое Пабло провел здесь, рисуя этих славных людей, они с Фернандой перезнакомились решительно со всеми, и теперь артисты относились к ним как к своим, потому что это сообщество циркачей было своего рода большой семьей. От многих из них отказались родственники, общество не желало их принимать, а обычные люди избегали несчастных. Заботиться о них было некому, и они пытались самостоятельно себя обеспечить. На этой равнодушной планете подобное притягивает подобное, и изгои собирались вместе, создавая собственный маленький мир. Отверженные большинством, но нашедшие поддержку друг в друге, они выживали, несмотря ни на что.
Пабло и Фернанду здесь все принимали радушно.
– Фернанда, ты великолепна, как всегда, – сказал хозяин одной из палаток. – Вас недавно разыскивали Жан и Мари. Они сейчас у себя.
Пабло взял Фернанду за руку, и они пошли вдоль палаток, останавливаясь время от времени, чтобы с кем-нибудь поздороваться и поболтать.
– Я так рада, что твои картины стали светлее! Теперь они уже не такие суровые – да и ты сам повеселел, – сказала Фернанда. – Думаю, тебя вдохновили эти еженедельные походы в цирк.
Пабло остановился и поцеловал возлюбленную.
– Это – твоя заслуга.
Фернанда ткнулась носом в его шею, и они пошли дальше, наслаждаясь всеми запахами, видами и звуками этого маленького циркового братства. Здесь, среди людей, изгнанных из общества, среди отверженных, Пабло находился в своей стихии. Именно здесь можно было особенно близко ощутить присутствие человеческого духа в его чистом виде. Молодой художник не испытывал к этим людям жалости, он их не стыдился, нет: его изумляла их жажда жизни, удивляла их способность переносить страдания и лишения, противостоять судьбе.
Пабло и Фернанда нырнули внутрь маленькой цирковой палатки, пол которой был покрыт опилками и грубыми рваными коврами. В углу стояла раскладная кровать с подушками, набитыми соломой. Этот спартанский интерьер освещали только свечи. Отблески падали на множество гирь и гантелей разных размеров и на мячи самых невообразимых цветов.
Двадцатилетний Жан был широкоплечим гигантом, цирковым силачом. Его совершенно круглую голову покрывали угольно-черные жирные волосы, а рельефное тело блестело от масла, которое сохраняло эластичность мускулов и кожи.
Молоденькая жена Жана, Мари, с коротко стриженными рыжеватыми волосами, была очень маленькой, похожей на ребенка или на куклу, но с правильными пропорциями. Одетая в длинные белые чулки и балетную пачку, она, ловко удерживая равновесие, ходила по большому мячу, поворачивая его кончиком ножки.
Когда Жан и Мари увидели Пабло и Фернанду, они бросили свои дела и радостно поприветствовали гостей. Пабло видел, что за их улыбками скрываются усталость и грусть. «Должно быть, таково обычное состояние человеческих душ», – подумал он.
– Пабло, ты опять тут, – сказала Мари с усмешкой. – Неужели тебя не отталкивают страдания тех несчастных, что здесь обитают?
– Что цирковые артисты, что художники, – возразил Пабло, – наши страдания одинаковы. Над нами насмехаются, нас изгоняют из общества.
– Не обращай на нее внимания, Пабло, – вмешался Жан. – Просто работы нет, вот она и злится. Сегодня снова будешь ее рисовать?
В ответ Пикассо вытащил свой альбом и карандаши и начал делать набросок.
– Я думаю, в этот раз нужно нарисовать вас вместе, согласны?
– Конечно, мы только рады, – ответил Жан, поднимая одну из своих гантелей и готовясь позировать.
Когда Мари принялась выполнять акробатические упражнения с большим красным полосатым мячом, Фернанда придвинула себе стул, села и, как завороженная, стала смотреть на артистов горящими глазами.
– Почему бы и нам не пожениться? – прошептала Фернанда на ухо Пабло.
Тот перестал рисовать и удивленно уставился на нее.
– Пожениться? Ты в своем уме?
– Знаешь, некоторые это делают.
– Мы не можем себе этого позволить. Да и зачем? Ведь мы и так живем вместе. Кусок бумаги с подписью ничего не изменит.
– Но для меня это важно: это значило бы, что ты действительно меня любишь.
Пабло, вернувшись к работе, покосился на подругу.
– А я и люблю… – пробормотал он.
Фернанда наклонилась вперед, ласково взяла рисунок из его рук, затем встала и чуть отошла.
– Так докажи мне свою любовь, – сказала она, поддразнивая его.
Пабло окинул ее влюбленным взглядом выразительных черных глаз, ласково толкнул ее на соломенный пол, и она вскрикнула от удовольствия.
Жан и Мари тоже развеселились.
Пабло поднял голову и, лукаво усмехаясь, посмотрел на них.
– Не будете ли вы так добры, не дадите ли мне воспользоваться вашим помещением… недолго?
– Ах, вижу-вижу, влюбленные пташки хотят побыть вдвоем, верно? Идем, Мари, поработаем пока на ринге.
Жан подмигнул и вышел, закрыв за собой дверь балагана. Пабло стал срывать с Фернанды одежду, покусывая ее шею, лаская ее податливое тело, пока девушка не стала умолять художника войти в нее. Она задрала свою широкую юбку, крепко обхватила возлюбленного сильными руками, и на полу, посыпанном опилками, началось дикое, страстное любовное действо.
Глава 26 Салон Независимых 1906 год
«Салон Независимых» – выставка Общества независимых художников – открывался в Париже каждый год, начиная с 1884-го и считался престижным мероприятием. Пабло жаждал поучаствовать в нем.
В результате революционных изменений, происходивших во французском искусстве в конце XIX столетия, и художников, и публику все меньше удовлетворяла косная, ограниченная политика официального Парижского салона, выставки которого в Королевской академии художеств в период между 1667 и 1737 годами проходили нерегулярно, но впоследствии стали ежегодными. Академия почти полностью контролировала и художественное образование, и выставочную деятельность. Поэтому в 1863 году художники-новаторы, чьи работы не были приняты Парижским салоном, организовали «Салон Отверженных».
В 1880 году официальный салон отклонил работы многих импрессионистов и постимпрессионистов, и в 1883 году эти художники организовали второй «Салон Отверженных». В 1884 году было основано Общество независимых художников, которое принимало работы не по решению жюри, а у всех, кто желал экспонировать свои работы.
В первой выставке приняли участие Одилон Редон, Анри-Эдмон Кросс, Поль Синьяк, Поль Сезанн, Поль Гоген, Анри де Тулуз-Лотрек, Винсент ван Гог и Жорж Сера, чья картина «Купание в Аньере», написанная в 1883 году, была тогда же отвергнута Парижским салоном. В 1905 году на ежегодной выставке Салона Независимых свои работы представили Анри Руссо, Пьер Боннар, Анри Матисс и фовисты. Все произведения пользовались большим успехом.
На фасаде Большого дворца, расположенного на широком бульваре Елисейских Полей, над главным входом был растянут плакат с надписью: «Общество независимых художников представляет: Анри Матисс. Выставка современного искусства – 1906».
Аполлинер и дон Луис провели Пабло внутрь здания, и все втроем стали бродить по выставке.
– Ну, что ты думаешь, Пабло? – спросил дон Луис.
– Впечатляет, – помолчав, ответил наконец Пабло. – А где же он сам?
– Где-то здесь, – сказал Аполлинер, осматривая громадный зал. Тут он заметил Матисса, стоящего в окружении газетчиков. Это был невысокий, неброской внешности человек, около сорока лет, с короткими вьющимися каштановыми волосами, с маленькой бородкой, в очках с металлической оправой. На нем был серый костюм в полоску. Отвечая на вопросы корреспондентов, он производил впечатление человека проницательного и уверенного в себе.
Аполлинер волновался – он очень хотел познакомить Пабло с Матиссом. Когда Матисс заметил, что к нему приближаются его старые друзья, Аполлинер и дон Луис, он облегченно вздохнул и шагнул им навстречу, уходя от любопытных репортеров.
– На сегодня достаточно, – заявил он журналистам. – Продолжим позднее. А сейчас – извините меня…
Аполлинер подошел к Матиссу, и начались объятья и поцелуи. Матисс искренне радовался этой встрече.
– Анри, дружище, как вы? – гудел Аполлинер. – Похоже, вас можно поздравить с очередной успешной выставкой. А что?.. Здесь, должно быть, пол-Парижа.
– Анри, дружище, как вы? – гудел Аполлинер. – Похоже, вас можно поздравить с очередной успешной выставкой. А что?.. Здесь, должно быть, пол-Парижа.
– Гийом, дон Луис, как приятно вас видеть! Добро пожаловать! Вы оба прекрасно выглядите. – И тут Матисс заметил Пабло. – А что за молодой человек с вами?
– Анри, я хочу познакомить вас с Пабло Пикассо, – сказал дон Луис, представляя художников друг другу.
Матисс пристально, с явной антипатией вгляделся в Пабло и нахмурился.
– Что? Вы привели того выскочку, который копирует мой стиль? – Он быстро обернулся к Пабло. – В чем дело? Зачем вы пытаетесь меня имитировать?
– Успокойтесь, Анри, – вмешался Аполлинер.
Пабло ошеломило поведение Матисса, поскольку он всегда уважал его как большого художника, который уже при жизни достиг славы и успеха. «Как грустно, – подумал Пабло, – что человек в его положении все еще видит в ком-то угрозу».
– Простите, месье, – сказал Пабло, – но я никого не имитирую, возможно – черпаю вдохновение, но вовсе не имитирую. Впрочем, я намерен двинуться дальше, чем вы, и, к счастью, не боюсь ни насмешек, ни зависти.
– Тогда найдите свой собственный стиль! – вспылил Матисс.
Пабло не верил своим ушам.
А расходившийся Матисс обратился к Аполлинеру:
– Зачем вы привели сюда этого неотесанного юнца? Хотели оскорбить меня? – И он повернулся к Пабло спиной, будто тот должен был при этом исчезнуть.
– Успокойтесь, Анри, вы слишком остро на все реагируете, – твердил Аполлинер. – Вам обоим равно свойственна любовь к примитивизму, к чему-то такому, чего мир искусства еще никогда не видел.
Матисс сердито косился на Пабло.
– Ну, уж он-то, на мой взгляд, действительно примитивен!
В разговор вступил дон Луис:
– Анри, взгляните на дело иначе. Вы с Пабло вполне могли бы объединить усилия для популяризации современной живописи.
На глаза Аполлинеру попалась витрина, в которой были выставлены маленькие, вырезанные из дерева африканские тотемы. Он поспешно шагнул к ней, взял оттуда один экспонат и поднял его так, чтобы было видно всем.
– Тотем – это любой естественный или сверхъестественный предмет, фантастическое существо или животное, изображенное в дереве или другом материале. Он имеет личное символическое значение для человека, который сознает собственное бытие в тесной созависимости с бытием и энергией тотема.
– А я думал, это как-то связано с африканскими племенами, – удивленно проговорил Матисс.
– Да, так и есть, – подтвердил Аполлинер. – В некоторых традициях с тотемами отождествляются не отдельные люди, а целые группы. Свои тотемы бывают у кланов и у племен. Но смысл этого предмета заключается в том, что он защищает единство, силу и устремления клана от различных угроз, связанных с антиобщественным и аморальным поведением, таким как инцест.
– Инцест? Боже, при чем тут инцест? – взмолился Матисс.
– Тотем – это знак племенной идентичности. Это не только отличительный знак, но и символ родовой общности.
– Я начинаю понимать, что вы имеете в виду, – сказал дон Луис, а Аполлинер продолжал свою речь.
– Этот тотем – прекрасный образец, – заявил он. – Он – сама древность, существовавшая прежде истории, прежде всех времен, прежде культуры, нечто глубоко укорененное в подсознании – и, в конечном счете, нечто первичное и неистовое.
Пока Аполлинер говорил, творческое сознание Пабло вело работу. Он представил себе тотем в виде деревянной фигуры туземца в полный человеческий рост, будто бегущего сквозь заросли джунглей рядом с дикими африканскими животными. Туземец хрипло кричит, а вдалеке раздается бой барабанов…
Аполлинер посмотрел на Матисса и Пабло: мысль о них отвлекла его от фантастических образов. А Пабло, вернувшись из своих мечтаний в реальность, осторожно взял африканский тотем из рук Аполлинера и стал внимательно его разглядывать.
– Разве непонятно? Вы оба в своей работе напали на след настоящего сокровища, – продолжал Аполлинер. – Но вы коснулись лишь грубой поверхности – и теперь должны идти дальше и освободить себя от всего, о чем прежде рассуждали, что обдумывали, что останавливает вас на пути к величию.
– Хорошо сказано, Гийом, – похвалил его дон Луис. – Браво!
– Да уж, язык у него славно подвешен, – захихикал Матисс.
– Я видел такой же тотем в одном антикварном магазине, – сказал Пабло. – Да, об этом определенно стоит подумать.
– Что ж, вот и подумайте, – огрызнулся Матисс. – Если это поможет вам выработать собственный стиль, я буду счастлив. Поймите: фовизм – это моя территория! А теперь, друзья, я должен идти. Мне нужно закончить интервью.
Матисс надел шляпу, отвернулся и оставил Аполлинера, дона Луиса и Пабло дальше рассуждать о тотемах.
Глава 27 Изгнание
Фернанда, сидя в их маленькой студии, писала в своем дневнике, как она делала каждое утро, пока Пабло яростно работал, стоя у своего мольберта:
«Он трудится как одержимый, будто его время вот-вот выйдет. Холсты, искусство были его первой любовью, и его тайная цель скрывалась где-то под множеством слоев краски, которую он, будто одержимый, накладывал вновь и вновь, словно по велению непреодолимого, загадочного инстинкта».
Громкий, настойчивый стук в дверь нарушил эту мирную сцену. Фернанда встала, чтобы открыть, в то время как Пабло продолжал работать, и увидела ухмыляющегося домовладельца и жандармов с дубинками – для устрашения. Старик сунул в Фернанде руки листок бумаги и злорадно улыбнулся.
– Я принес вам свадебный подарок… – насмешливо объявил старикашка. – Вот, держите: уведомление о выселении! Эти жандармы – мои свидетели: они видели, что вы получили бумагу. У вас есть два дня, чтобы освободить помещение, не то вас вышвырнут на улицу!
– Что? Всего два дня? – возмущенно воскликнула Фернанда.
Пабло бросил палитру на пол, в глазах его бушевал гнев.
Домовладелец нервно попятился и спрятался за жандармов.
– Вот видите! – дрожащим голосом пробормотал домовладелец. – Он снова запугивает меня!
– Извините, месье, – обратился к Пабло жандарм, – но вы должны подчиниться приказу о выселении.
Пабло потерял дар речи. Он будто врос в пол, он жаждал задушить этого маленького ублюдка, ему страстно хотелось дотянуться до его тощей шеи, но вместо этого он лишь через силу кивнул, и домовладелец скрылся вместе с жандармами.
Фернанда захлопнула за ними дверь.
– Кровопийца! – взвыла она. – Эти ублюдки – все одинаковые! Что нам делать, Пабло? Куда нам идти? У меня совсем мало денег…
Пабло подошел к окну, посмотрел на мокрую, мрачную улицу под моросящим дождем. Молния рассекла небо, раздался удар грома, и начался ливень, такой сильный, что пришлось закрыть ставни. Пабло обернулся к Фернанде.
– Мы на некоторое время уедем из Франции. Я знаю одну славную маленькую деревушку в Испании…
– Испания… Но как мы туда доберемся? Пешком?
– Нет. Гертруда просила написать ее портрет. Если я за это возьмусь, она даст мне денег. Схожу к ней сегодня же вечером. Дай мне какую-нибудь мелочь, пойду на соседний рынок, куплю чего-нибудь съестного.
Фернанда с недовольной миной полезла в сумочку и протянула Пабло пять франков. Он обнял ее, поцеловал и двинулся к дверям, набросив на широкие плечи дождевик.
– Не беспокойся, моя Муза, ты полюбишь мою страну. Поедем туда, и как можно скорее.
Глава 28 Убежище в Госоли 1906 год
Жизнь в деревне Госоль с весны до середины августа 1906 года полностью изменила Пабло. Приехав сюда, Пабло и Фернанда на время поселились в единственной гостинице, которая называлась «Каль-Тампанада».
По сравнению с Парижем это место было очень тихим. Пабло, не находя, чем занять день, в конце концов выбрал в качестве предметов изображения местную скотину и деревенских жителей, а также стал писать Фернанду. За время, проведенное в Госоли, он полностью сменил свою цветовую палитру, стиль набросков и ритм композиции. Ему всегда было нелегко находить цветовое решение, и там он вернулся к монохромной палитре, более испанской по духу. Тона «голубого периода», которые господствовали в работах Пикассо с конца 1904-го и до 1906 года, сменились новыми, характерными для так называемого розового периода, – тонами керамики, или сырого мяса, или самой земли, – как на картине 1906 года «Гарем».
Судя по всему, Пабло стал по-новому работать с цветом, стремясь к скульптурности форм, как видно в картинах «Две обнаженные» и «Туалет». Он продолжал трудиться над «Портретом Гертруды Стайн» и над своим «Автопортретом с палитрой», в которых отразились его искания, а также влияние иберийской скульптуры.