Дарья Донцова Балерина в бахилах
Как прекрасно солнечное лето, понимаешь в промозглом декабре.
Наступив в лужу, я обозлилась до крайности. Ну что это за погода такая? Через пару дней Новый год, а термометр показывает ноль градусов, с неба сыплется мелкий дождь, на асфальте потоки воды. Ну где хороший московский снегопад? Где ярко-голубое зимнее небо? Где «мороз и солнце, день чудесный»? И когда наконец я куплю себе зимние сапоги на меху? Почему Виола Тараканова носится в декабре в кроссовках? Только не подумайте, что у меня нет денег на приличную обувь: я прилично зарабатываю и трачу гонорары исключительно на себя. Вот недавно купила симпатичную малолитражку ярко-красного цвета. Далеко не всем нравится такой колер, а психологи утверждают, что человек, раскатывающий на автомобиле, похожем на пожарную машину, агрессивный и истеричный. Но это неправда! Я никогда не начинаю первая скандалить и ярко-алую тачку приобрела только по одной причине: она стояла в салоне, на ней можно было уехать сразу, а голубую, синюю, черную пришлось бы ждать три месяца. И потом, красный цвет антиаварийный!
Я пошла подальше, пытаясь обходить лужи. Спросите у любого автовладельца, есть ли у него зимние ботинки, меховая шапка и длинное пальто на теплой подкладке, — уверена, большинство ответит: нет. Ушанка водителю ни к чему, в особенности если вы разорились на иномарку с климат-контролем, в шубе очень неудобно крутить рулем, а сапоги на толстой подметке мешают нажимать на педали. В толпе посетителей супермаркета или какого-нибудь учреждения зимой вы легко вычислите обладателя автомобиля. Среди людей, упакованных в теплые тужурки и замотанных в шарфы, водитель выделится коротенькой курточкой и почти летней обувью, и он будет синим от холода. Чтобы попасть в магазин, надо вылезти из теплого салона и отправиться в пешее путешествие. Я, например, совершенно не приспособлена для прогулок в дождливом декабре. И кому пришла в голову идея устроить парковку в полукилометре от здания клиники? Ясно же, что к больным пойдут родственники с туго набитыми сумками. Конечно, нынче у нас страховая медицина, но кормят тех, кто лежит в палатах, по-прежнему отвратительно.
Я сделала глубокий вздох. Спокойно, Вилка, не злись, никто не виноват, что ты влезла в лужу и промочила ноги, еще пара метров — и ты очутишься под крышей. Я сцепила зубы, бегом преодолела пространство, отделяющее меня от спасительного корпуса, вошла внутрь и натолкнулась на секьюрити.
— Наденьте бахилы, — велел он.
— Сколько? — спросила я, вытаскивая кошелек.
— Я не продаю тапки, — мрачно ответил парень.
— И где их взять? — пытаясь подавить закипающее раздражение, поинтересовалась я.
— У ворот, — раздалось в ответ.
— Где? — ужаснулась я.
— На центральном входе, — уточнил охранник.
— Нужно идти назад почти километр за бахилами? Но почему их нет у вас? — закричала я.
— Не шумите, тетя, — зевнул юноша, — здесь свой порядок. Все знают: если идешь в корпуса, купи у входа бахилы.
— Я пришла первый раз!
— И чего?
— Мне никто не сказал, что одноразовые тапки надо брать черт-те где!
— Не ругайтесь! Все равно не пущу, — уперся молодой человек, — тут больница! Стерильность! А будете кричать, главврачу сообщат, и вы ваще сюда никогда не попадете!
Я растерялась, потом отошла в сторону, где маячил газетный киоск, и чуть не заплакала. Переться назад по лужам, держа в руках туго набитые сумки, было выше моих сил.
— Девушка, — тихо окликнула меня продавщица, — вам бахилки надо?
— Да, — кивнула я.
— Сто рублей!
— Простите? — не поняла я.
Она прищурилась.
— Стольничек давайте, получите мешки на лапы.
— Бахилам красная цена десятка, — вздохнула я.
— Хозяин барин, — улыбнулась торговка, — валите на главную проходную, там за пятерку возьмете. Ой, какой ливень на улице начался! Прямо хлещет. Ну что за декабрь! Ни снега, ни мороза. А вы, вижу, елочку с собой притащили?
Я открыла сумку и протянула предприимчивой бабе розовую купюру:
— Держите.
Она нагнулась под прилавок, вытащила два ярко-оранжевых пакета и протянула мне.
— Вот.
— Это что? — изумилась я.
— Всовывайте туда ноги, ручки завяжите вокруг щиколотки и ступайте смело, — затараторила баба, — бахилы те, что на проходной, дрянь, сразу рвутся, а мешочки крепкие, хоть весь день в них ходи — не треснут.
— Меня пустят в отделение в такой обуви?
— Конечно, — сказала киоскерша, — главное, чтобы уличные ботинки прикрыть, верно, Коль?
Охранник кивнул:
— Точно!
Мне сразу стала ясна суть нехитрого бизнеса. Мало кому захочется бежать назад за пятирублевыми голубыми бахилами, вот секьюрити с газетчицей и пользуются этим; наверное, в конце дня они делят выручку.
Осторожно ступая ногами в оранжевых пакетах, я дотопала до лифта, поднялась на пятый этаж и вошла в палату к своей подруге Лене Фоминой.
— Привет, — зашептала Ленка, — ставь сумки на подоконник. Книжки принесла?
— Ага, — кивнула я, — а еще прихватила елочку, искусственную, сейчас нарядим.
— Тише, — одернула меня Фомина, — баба Таня спит.
— У тебя появилась соседка? — Я покосилась на ширму, разделяющую комнату.
— Вчера вечером привезли, — пояснила Лена, — она сломала, как и я, ногу, но только старуха…
Ленка замолчала и повертела пальцем у лба. Я заморгала, потом повторила жест подруги и уточнила:
— В смысле того?
— Ага, — понизив голос до минимума, ответила Фомина, — типа старческий маразм!
— Катюшенька, — раздалось из-за перегородки, — дай мне попить!
Ленка вздохнула:
— Ну вот! Теперь нам не поговорить! Бабка вчера весь день болтала! Ее из другой палаты ко мне перевели. Завотделением сам пришел и попросил: «Елена Васильевна, сделайте одолжение, разрешите, мы к вам Татьяну Петровну переведем?» Ну я, дура, и согласилась! С другой стороны, как отказать? Не в оплаченной палате лежу, сюда кого угодно подселить могут без всякого моего на то согласия.
— Катюша, дай мне попить, — вновь донеслось из-за ширмы.
— Кого она зовет? — спросила я.
Ленка пожала плечами:
— Понятия не имею, но если ты ее не напоишь, она не успокоится.
Я послушно откатила разделявшую кровати ширму и увидела маленькую растрепанную старушку, сидевшую на койке.
— Катенька! — обрадовалась она. — Почему мне постелили на кухне? Дай, пожалуйста, чайку! Хотя я могу и сама встать!
— Пожалуйста, не двигайтесь, — испугалась я, — у вас сломана нога.
— Нога? — растерялась баба Таня. — Чья? Ах да! Вот уж глупая старуха! Совсем забыла. Я в больнице! Спасибо, деточка, вы ведь не Катенька?
— Нет, меня зовут Виола.
— Виола, Виола, — растерянно забормотала бабуся, — ах, Виола! Дочка Лёни от первого брака! Вы такая хорошая девочка, замечательно поете. Как сейчас помню, в пятьдесят пятом вы поступили в музыкальное училище.
Я вздрогнула, вот уж не предполагала, что выгляжу как ровесница египетских мумий! В упомянутом году меня не существовало даже в проекте!
— Налей ей чаю, — вздохнула Лена.
Я напоила старушку и стала наряжать елку, одновременно мы с Фоминой пытались потрепаться, но очень скоро поняли, что это не удастся. Баба Таня без конца прерывала нас. Старушка производила впечатление абсолютно беззлобного существа, вот только язык у нее работал как молотилка.
— Елочка! Какая славная елочка! — умилялась она, рассматривая искусственное деревце. — Мы тоже ставили елочку. А как лесная красавица пахнет хвоей!
Ленка хихикнула, я укоризненно посмотрела на нее. Старушка не поняла, что видит творение химической промышленности. Может, ее нос и впрямь уловил аромат хвои.
— А что там висит? — не успокаивалась баба Таня.
— Большой шар с нарисованной балериной, — ответила я.
— Плохо вижу, деточка, поднеси поближе! — попросила она.
Я сняла с ветки украшение и подошла к кровати старухи.
— Ах, Виолочка, какая красота! — всплеснула руками бабуля.
Я удивилась: однако у старухи все же есть память, она не забыла мое имя.
— Балерина! — восторгалась тем временем болтунья. — Обожаю Большой театр! В каком же году… э… в пятьдесят первом Олег получил квартиру. Я с тех пор каждое утро, встав с кровати, любовалась балериной. Такая потрясающая, нереальная красота! Подходишь к окну, а она там! Висит в воздухе, на одном мысочке на шаре стоит! О! Мне было ее жаль! В любую погоду танцевать! Даже в снег и дождь! Я с ней попрощалась, когда меня сюда повезли. Так глупо я упала! Дома! Споткнулась о ковер! Наверное, мне домой не вернуться. Говорят, в моем возрасте перелом ноги — смерть!
Лена многозначительно кашлянула, а я стала утешать заплакавшую бабу Таню.
— Всего-то лодыжка! Скоро побежите по коридору!
— Я вернусь к балерине? — с детской надеждой спросила старушка.
— Ну конечно, — хором ответили мы с Фоминой.
— Спасибо, вы милые девочки! — заулыбалась соседка. — Но что-то мне подсказывает…
Дверь в палату распахнулась, появилась медсестра.
— Татьяна Петровна, — весело сказала она, — как вам спалось на новом месте?
— Катенька? — неуверенно спросила старуха.
— Нет, Галочка Андреева, вы меня сейчас вспомните, я вам каждый день уколы делаю, — заулыбалась девушка. — Ой, какая елка! А я и Деда Мороза привела.
Из коридора в палату вошел лысоватый, полный дядечка лет сорока пяти. Его добродушное, слегка растерянное лицо украшали старомодные очки в пластиковой оправе. В руках незнакомец держал туго набитые сумки, на ногах у него красовались, как и у меня, ярко-оранжевые пакеты. Похоже, бизнес охранника и киоскерши процветал.
— Ну, — тараторила Галя, — узнали?
— Катенька? — прищурилась баба Таня.
— Мама, это я, — пропыхтел толстяк.
— Кто? — испуганно спросила старушка.
— Это ваш сын, Борис, — с жалостью объяснила медсестра, — он сюда постоянно ходит, уж целый месяц! Заботится о вас! Мало таких хороших сыновей.
— Борис? Борис… Борис… — забубнила баба Таня. — А фамилия ваша как?
— Ковалев, — устало ответил мужик и повернулся ко мне: — Вы разрешите на подоконник соки поставить?
— Конечно, конечно, — закивала я.
Борис стал опустошать сумки, медсестра вышла за дверь, а меня неожиданно царапнуло беспокойство, я передернула плечами. Мужчина заметил это движение.
— Форточку закрыть? — предложил он. — Вы не расстраивайтесь. Маму скоро увезут, ее уже из восьмой палаты переселяют, очень много болтает. Потерпите ее до понедельничка.
— А что случится после выходных? — осторожно поинтересовалась я.
Борис грустно заморгал.
— Я договорился о переводе матери в частный дом престарелых. Дорого, конечно, но мне за ней не уследить. К сожалению, Катя, моя старшая сестра, некоторое время назад скончалась от инфаркта, она ухаживала за мамой. В том, что мать сломала ногу, моя вина, я оставил ее на целый день одну, и вот результат. Я хорошо придумал. Мама живет в тесной малогабаритной квартире на шумной улице, а теперь она поселится за городом, в лесу, у нее будет три комнаты и постоянная сиделка. Я стану ее навещать несколько раз в неделю. И как вам это?
— Я бы не отказалась пожить одна в просторных апартаментах на всем готовом, — вздохнула Ленка, — но моя судьба гнить в коммуналке.
— Ковалев? — вдруг ожила баба Таня. — Но я Редникова! И у меня никогда не было сына Бориса!
Мужчина тяжело вздохнул.
— Мамуля! Ты не взяла фамилию папы, оставила девичью, а я, естественно, был записан на отца!
— Но Катюша-то Редникова! — не успокаивалась баба Таня. — Позовите сюда мою дочь!
Борис быстро сунул матери чашку.
— Пей, это твой любимый. Клубничный!
— Пахнет вкусно, — одобрила старушка и стала пить.
Борис покосился на нас с Леной.
— Еще хорошо, что медсестра зашла, а то вы еще подумаете, что я невесть кто.
— Невесть кто не станет полные сумки жрачки таскать, — засмеялась Лена, — вы, похоже, на тысячу рублей еды принесли. И соки, и печенье, и сырки, и конфеты, и фрукты. Куда столько?
— Мама покушать любит, — пояснил Борис, — у старых людей аппетит хороший, а в больнице сами знаете как кормят.
— Боречка! — подпрыгнула старушка. — Боречка! Вспомнила! Вы же Боречка!
— Слава богу, — закивал толстяк, отбирая у матери чашку, потом он посмотрел на меня и тихо сказал: — Не хочется, чтобы мама сообразила, что Катенька умерла! Она считает, что дочь жива.
— Бедняжка, — пробормотала Ленка, — вообще-то она у вас такая милая!
— Ну да, — без особого энтузиазма отметил Борис и тут же спохватился: — Мама замечательная, я ее обожаю!
Меня снова царапнуло беспокойство, и я стала сердиться. Отчего я нервничаю? Ленка поправляется, через неделю ее отпустят домой, хотя, думается, ей лучше в двухместной палате, чем в родной коммуналке с пьяными соседями. Баба Таня тоже не выглядит умирающей. Ее сын, милый толстяк, очевидно, бухгалтер или научный работник, трепетно любит мать. А то, что он решил поселить ее в дом престарелых, вполне объяснимо: одинокому мужчине трудно ухаживать за не особо сообразительной старушкой, и, вероятно, Борис хочет завести семью, а наличие престарелой матери — явная помеха для его будущего счастья.
Дверь в палату приоткрылась, появилась Галя с худой женщиной.
— Здравствуйте, — сказала незнакомка.
— Ольга Сергеевна, — обрадовался Борис, — прошу, садитесь у маминой кровати.
— Она сможет подписать бумаги? — строго спросила тетка.
— Конечно, — пообещал Борис, — мама, тебе надо черкануть вот тут!
— Зачем? — справедливо спросила баба Таня. — Пусть Катя придет и посмотрит, что надо подписать.
— Мамочка, — запел Борис, — это… э… ну…
— Ваше согласие на переезд на дачу, — заулыбалась Ольга Сергеевна.
— Мы купили домик в деревне, — всплеснула руками баба Таня, — отлично! Где подпись ставить?
— Здесь, потом здесь, — объясняла Ольга Сергеевна, переворачивая страницы, — еще тут, потом наверху…
Борис отошел от кровати бабы Тани.
— Конечно, мама не совсем верно оценивает действительность, — шепнул он нам, — но без ее подписей в интернат не попасть. И я ведь не соврал. Дом находится за городом.
— Не нервничайте, — пробормотала Лена, — вы все делаете правильно, такого человека без присмотра нельзя оставить.
— Я хочу посмотреть на балерину, — вдруг сказала баба Таня, — в последний раз, можно?
В глазах Бориса мелькнула растерянность.
— Ты о ком говоришь, мама?
— О танцовщице, той, что за окном.
— А! Непременно, — пообещал сын.
— Она стоит на шаре, — заплакала баба Таня.
— Мамуля, все будет так, как ты захочешь! — начал успокаивать старуху толстяк.
— Я увижу танцовщицу? — старушка вытерла слезы.
— Завтра приведу ее сюда, — сказал сын.
Внезапно баба Таня сжалась в комок.
— Нет, нет! Вы кто?
— Борис. Твой сын.
— Нет, нет! Она не живая! Не живая, — затрясла головой старуха.
Борис взял Ольгу Сергеевну под локоток.
— Пойдемте, маме стало плохо. Я вас провожу.
Я невольно проследила взглядом за парой, которая, осторожно ступая ногами в оранжевых пакетах, двинулась к выходу. Однако газетчица и секьюрити совсем неплохо зарабатывают. Только с людей, которые сейчас находятся в этом помещении, они получили триста рублей, а сколько клиентов было утром и сколько их еще придет вечером!
— Старость не радость, — прокомментировала ситуацию Галя.
— Балерина не живая, — повторяла баба Таня, — она в небе! На шаре! Я ее так люблю! Олег, мой покойный муж, всегда говорил: «Лялечка, она на тебя похожа».
— Теперь еще и Лялечка появилась, — вздохнула Галя, — Татьяна Петровна, лягте, поспите!
— Лялечка — это я, — начала кашлять старуха, — меня так Олег звал! Он, когда квартиру выбирал, имел варианты… у него балерина в душе запела… и… у Катеньки тоже! Она хотела танцам учиться…
Внезапно лицо бабы Тани стало краснеть.
— Катенька! Катенька! Она ведь умерла, так?
Галя попыталась положить ее на подушку, но Татьяна Петровна неожиданно вскрикнула и стала задыхаться.
— Чегой-то с ней? — напугалась медсестра.
— Скорее зовите врача, — приказала я, глядя, как лицо милой старушки начинает опухать.
Галя оказалась проворной, спустя пару минут в палату быстрым шагом вошел молодой мужчина в голубой «пижаме», бабу Таню прямо на кровати вывезли в коридор.
— Что случилось? — попыталась выяснить Фомина у Гали, которая вернулась в палату, чтобы дать Ленке валерьянки.
— Не знаю, — вздохнула девушка, — может, тромб оторвался? Случается такое с лежачими.
— Старушка умерла? — испугалась я.
— В реанимацию ее повезли, — пояснила Галя, — меня туда не пускают, у них свой средний персонал, такие неприветливые девки, считают себя элитой. Пейте лекарство и не переживайте, все утрясется!
Мы с Леной попытались поболтать, но разговор не клеился, я все время натыкалась взглядом на пакеты с соком и с печеньем, угощенье, которое так и не успела попробовать баба Таня.
Вечером, около одиннадцати, я позвонила Ленке и спросила:
— Как дела?
— Телик смотрю, — бодро ответила Фомина, — баба Таня-то жива.
— Слава богу, — обрадовалась я.
— И не тромб у нее!
— А что? Инфаркт?
— Аллергия, — ответила Ленка, — она съела что-то или на лекарства плохо отреагировала. Семен Михайлович, врач, ко мне заходил и сказал: «Наверное, вы испугались? Не переживайте, Татьяна Петровна в удовлетворительном состоянии, скоро ее назад привезем. Зря люди в отдельные палаты просятся. Если бы бабушка одна лежала, умереть могла. А так, вы зашумели, в больнице всегда лучше соседей иметь, медсестры за каждым приглядеть не в состоянии».
— Аллергия? — удивилась я. — Интересно!
— Что тебя заинтересовало? — фыркнула Ленка.
Я ответила: