Однако в основном в явно негативном ключе высказывались те мемуаристы, чье видение предшествующих польскому национально-освободительному восстанию 1830 г. событий определялось тем переворотом, который оно произвело в умах. Это негативное видение «последней польской коронации» (выражение М. Гетки-Кенига) было связано не только с тем, что после детронизации Николая I, когда он перестал быть польским королем, поляки были избавлены от необходимости высказывать свою лояльность. Оно сформировалось в повстанческой и эмигрантской публицистике, когда гласности были преданы свидетельства не только непосредственных участников революционного выступления 29 ноября 1830 г., но и лиц, близких к так называемому «коронационному заговору», составленному в 1829 г. с целью покушения на царя.
О масштабе заговора и составе его участников историки спорят до сих пор{186}. Но характерно, что один из его инициаторов Винцентий Смагловский в признаниях Следственной комиссии указал, что целью заговора было воспрепятствовать этому акту, ибо коронация «противоречила священным польским обычаям». Она нарушала исторически сложившийся церемониал, согласно которому помазание и возложение короны на польских королей осуществляли польские архиепископы. «Во времена короля Сигизмунда Россия была покорена гетманом Ходкевичем. Польша не была завоевана царем Николаем, который должен был короноваться. Славной памяти император Александр не короновался, но, думаю, покорил нас ничем иным как своими благодеяниями. Как же коронация, столь противоречившая священным обычаям и церемониям, могла состояться, если во времена, когда Россия была завоевана, Владиславу навязали необходимость короноваться по образцу, практикуемому в России?»{187}
В сознании непосредственных очевидцев, воспроизводивших пережитое без последующих тенденциозных наслоений, истинное происхождение короны и ее «польскость» довольно мирно уживались. Пательский, например, пишет о том, как военные салютовали короне, «vulgo[3] называемою польской»{188}.
«Чужое» происхождение короны выступило на первый план в повстанческих и эмиграционных публикациях. Об этом свидетельствует, например, следующая цитата из анонимной брошюры, изданной во время восстания 1830 г.: «какой бы энтузиазм возбудил бы он [Николай I], если бы надел не императорскую, а настоящую польскую корону, этот памятник Болеслава Храброго, Батория и Августов»{189}. В глазах патриотов, вспоминавших о коронации, решение Николая I короноваться русской короной дискредитировало акт коронации, который означал уже не обретение Польшей «своего», принимающего польские «правила игры» правителя, а подчинение ее враждебной самодержавной династии. О том, что Николай I «возложил на свою голову непольскую корону и посмел уравнять скипетр прекраснейшего славянского племени с астраханским и сибирским», писал участник заговора подхорунжих А. Лаский{190}.
Окончательно закрепила образ русской короны как символа чужой власти польская художественная литература. Коронация Николая I как польского короля в Варшаве в 1829 г. удостоилась в драме Ю. Словацкого «Кордиан» (написана в 1833 г., годом позже вышла из печати) отдельной художественной интерпретации. Этот сакральный акт в драме десакрализован. Об этом свидетельствует избранная точка зрения на эту церемонию: зритель видит ее глазами толпы, отпускающей по адресу царя колкие шутки. В драме коронация ознаменована несчастьем – гибелью ребенка, и бесчинствами толпы, рвущей на части сукно, покрывающее торжественный помост для зрителей (последнее, кстати, было исторически достоверно). В драме Словацкого все это, с одной стороны, лишает событие торжественности, с другой – являет недобрые предзнаменования, сопутствующие вступлению российского императора на польский престол. Мотив фальшивой, неосвященной национальной традицией «чужой» короны, символизировавшей правление императора Николая I в Польше, прослеживается и в другом произведении Ю. Словацкого – драме «Балладина» (написана в 1834, опубликована в 1839 г.){191}.
Безусловно, права Е. М. Болтунова, утверждающая, что «коронация, проведенная в светском пространстве, была лишена в глазах как русских, так и польских участников самой основы, которой являлось постулирование сакральности монаршей власти»{192}. Однако, камнем преткновения стал здесь не столько вопрос веры как таковой, сколько расхождение в традициях восприятия верховной власти. Расхождение проявилось в разных смыслах, придаваемых этой церемонии русскими – с гораздо более глубокой традицией сакрализации царской власти – и поляками, желавшими вписать нового польского короля в собственный историко-культурный контекст.
Тем не менее разногласия в русских и польских откликах на коронацию 1829 г. еще не дают нам повода разделить тезис Н. К. Шильдера о том, что польская коронация Николая I стала «разрывом между поляками и династией». Коронация (и различные способы ее репрезентации) были попыткой сгладить противоречия между властью и обществом в Царстве Польском, рассчитанной в основном на польскую аудиторию. Вот почему варшавская коронация Николая I прочно вошла в историческую память поляков (в отличие от русских, которыми она до сегодняшнего дня была забыта{193}). Последующий явно негативный ореол, которым это событие было окружено, обусловлен взглядом на него сквозь призму польского восстания 1830 г. и романтической историографии, надолго определившей стереотипы польского исторического сознания. Выводы, которые можно сделать из исследования русских и польских текстов различных жанров (прессы, мемуаристики, художественной литературы), посвященных коронации 1829 г., связаны скорее с различиями самих этих жанров в качестве исторических источников и с метаморфозами исторического сознания.
История одного путешествия
И. Шварц. О поездке Петра Великого в Пресбург[4]
В последние годы в общественном мнении России растет популярность Петра Великого. Личность царя и эпоха его реформ пользуются особой симпатией и популярностью. Это не только традиционная любовь к сильной личности, к хозяину, который сам наводит порядок в своем доме, но и к его безупречной репутации государственного деятеля. Его нельзя упрекнуть в том, что он заботился только о своем благе, о славе и наградах, ибо прежде всего царь думал о государстве{194}. Евгений Анисимов – признанный российский исследователь петровской эпохи – считает, что в этой любви к первому императору «видна тоска, сожаление о потускневшем блеске империи, об ее утраченном огромном пространстве, которое в России всегда было символом могущества и силы»{195}. И хотя уже три столетия в русском обществе и в исторической науке продолжается полемика о наследии Петра Великого, неоспоримо то, что его реформы положили начало превращения России в европейскую державу.
В этой связи не случайно, что с 2009 г. в Петербурге, в рамках масштабной историко-культурной программы «Путь Петра Великого», ежегодно проводятся конгрессы петровских городов, а в феврале 2010 г. был учрежден научный Институт Петра Великого. В его программу входит публикация наследия Петра Великого, составление свода музейных, мемориальных и исторических памятников, которые находятся в России и в Европе и связаны с деятельностью царя-реформатора, а так же культурное объединение петровских городов. К таковым относятся населенные пункты, которые Петр посещал во время своих путешествий по России и Европе, а также основанные лично Петром или имеющие отношение к его реформам и политике. К этому списку по праву принадлежит и современная столица Словакии – Братислава. Возникает закономерный вопрос, почему, откуда такой интерес к этому городу и чем он привлек царя? Ведь Петр I во время путешествия Великого посольства по дороге в Вену даже в «златой Праге» не остановился, а проехал мимо!
Как известно, столица современной Словакии официально носит имя «Братислава» лишь с 1919 г. В Средние века и Новое время город имел немецкое название – Пресбург (по-венгерски – Пожонь), и с 1526 по 1848 гг. сначала фактически, а затем и юридически имел статус столицы Венгерского королевства в рамках владений Австрийского дома. Именно в Пресбурге императоры Священной Римской империи из династии Габсбургов короновались венгерскими королями, как это в 1655 г. сделал принимавший Петра в Вене император Леопольд I (1658–1705 гг.). Помимо соображений верности исторической правде, немецкое название Пресбург будет иметь ключевое значение в наших поисках ответа на вопрос, почему Петр Великий посетил этот город.
В историографии почти не уделялось внимания пребыванию Петра в Пресбурге. В известной работе М. М. Богословского встречается только короткое описание: «Из Бадена Петр, вероятно, 6 июля проехал в венгерский город Пресбург, лежащий на левом берегу Дуная в 60 верстах ниже Вены. С половины XVI в. этот город (по-венгерски Pozony) был столицею Венгерского королевства, и в его старинном, построенном в XIII в. готическом соборе венгерские короли венчались короною св. Стефана. 7 июля царь вернулся в Вену»{196}. Другой знаток проблематики, Н. В. Устрялов, лаконично сообщал, что Петр «ездил в Пресбург, столицу Венгрии»{197}, а в новом капитальном труде Дмитрия и Ирины Гузевич о путешествии Великого посольства по Европе визит царя в Пресбург упоминается только как «челночная поездка из Вены»{198}.
Из словацких авторов следует сослаться, прежде всего, на исследование Андрея Шаша о пребывания Петра в Пресбурге{199}. Публикация основана на солидном материале, предлагает детальный анализ политической обстановки конца XVII в., воссоздает маршрут путешествия Великого посольства по Европе и анализирует причины приезда царя в столицу Венгерского королевства, но, к сожалению, в работе немало спорных заключений. Например, вызывает сомнение утверждение Шаша, что Петр вместе с венгерским графом Яношем Палфи охотился в лесах в его имении Ступава[5]. Во-первых, у царя не было времени для охоты (в Пресбурге он провел всего один день), а, во-вторых, к охоте Петр был равнодушен, его волновали вопросы делового характера и, прежде всего, работа верфи или строительство в Пресбурге новых кораблей. Ошибочна также датировка пребывания монарха в городе. Шаш относит ее к 18–20 июня{200}, а по свидетельствам источников, – например, судя по записке русского «Юрнала», Петр Первый посетил город в июле, причем 7-го числа уже вернулся в Вену[6]. Из словацких авторов следует также упомянуть Игоря Янота, который, впрочем, основывается на работе Шаша и повторяет его ошибочную датировку пребывания Петра в Пресбурге{201}.
Кстати, большой популярностью сюжет пребывания Петра в Пресбурге пользуется у драматургов. Словацкий писатель Ян Солович сочинил по этому историческому сюжету пьесу в стиле commedia dell’arte под названием «Петр и Павел». В ней воссозданы нравы, царившие в Пресбурге в конце XVII в., когда город инкогнито посетил русский царь{202}. В 1988 г. по этой пьесе был создан игровой фильм, который время от времени повторяет словацкое телевидение.
Обратимся к источникам. Мои изыскания в австрийских архивах, и прежде всего в венском Архиве императорского дома, двора и государства (Haus-, Hof– und Staatsarchiv), не увенчались успехом. В дипломатической переписке с Россией (фонд «Russland I»), церемониальных протоколах (Zeremonialprotokolle) и иных церемониальных актах (Ältere Zeremonielakten) записей о пребывании царя в Пресбурге не сохранилось. Это объясняется тем, что он был в городе инкогнито, и особый церемониал во время поездки не соблюдался. В депешах венецианского посланника при императорском дворе Карло Рудзини, хранящихся в фонде «Dispacci di Germania», упоминается только неожиданный отъезд царя в Пресбург с целью осмотреть новые корабли на Дунае, но не указывается, когда это было и сколько дней он там оставался{203}.
Изучая протоколы и акты венского Придворного военного совета (Protokolle des Wiener Hofkriegsrats) за период пребывания Великого посольства в Вене (напомним, это было в июне – июле 1698 г.), а также документы Архива Придворной казенной палаты (ныне – часть Объединенного архива администрации, финансов и Придворной казенной палаты, Allgemeines Verwaltungs-, Finanz– und Hofkammerarchiv), мне удалось найти запись от 12 июня 1698 г., касающуюся финансовых аспектов проезда Великого посольства по территории Моравии. Представители сословно-представительного органа этой земли – ландштанда (Landstand in Mähren) – сообщали, какой провиант и какая денежная сумма предположительно нужны на время проезда Великого посольства через Моравию, и доносили о том, что русский царь инкогнито находится в составе посольства{204}. Иными словами, еще в начале июня было известно о предстоящем приезде Великого посольства в Вену, но в документах нет прямых указаний на ожидание Петра в Пресбурге или свидетельств о каких-либо приготовлениях к этому событию.
В русских источниках пребывание Петра в Пресбурге упоминается в так называемом «Юрнале»{205}. Это походный журнал с короткими примечаниями, который велся во время поездки, и по нему можно проследить весь путь Великого посольства. Здесь мы читаем, что 3 июля «Десятник изволил ездить в Теплицы»{206}. Имеется в виду знаменитый своими целебными серными источниками курорт Баден, расположенный в 25 км от Вены. Из «Расходных книг» Придворной казенной палаты известно, что Петр поехал туда вместе с А. Д. Меншиковым, а день спустя, 4 июля, в Баден приехали первый и второй посол – Франц Лефорт и Ф. В. Головин{207}. Видимо, царь находился здесь до 5 июля. Далее в «Юрнале» упоминается, что 7 июля он приехал домой и был в Прешпурке. Дата 7 июля дана по юлианскому календарю, поэтому для уточнения дня возвращения Петра из Пресбурга по григорианскому календарю надо добавить 10 дней: иными словами, Петр вернулся в Вену 17 июля.
Нам известно, когда вернулся, но нет прямых указаний на то, когда уехал и сколько дней был в Пресбурге. Ответ на этот вопрос дает нам реляция папского нунция Андреа де Санта Кроче кардиналу Ф. Спада. Нунций информировал Ватикан, что Петр присутствовал в среду вместе с императором Леопольдом I на службе кардинала Л. Колонича, обедал с патером Вольфом (Фридрихом Вольфом фон Людингхаузеном) у иезуитов и сразу после этого уехал в Пресбург. Целью поездки был осмотр строящихся новых кораблей{208}.
Если подсчитать, что по григорианскому календарю среда была 16 июля, а вернулся Петр, по свидетельствам источников, 17 июля, то поездка в Пресбург длилась всего два дня и была неожиданным и очень быстрым демаршем{209}. Вполне возможно, что он переночевал не в городе, а в гостях у князя Пала Эстерхази в его резиденции, известной в историографии под своим немецким названием Киттзее, о чем подробно рассказано ниже. Благодаря информации из уже упомянутых депеш нунция А. де Санта Кроче и венецианского посла К. Рудзини нам известно, что Петра в поездке в Пресбург и Киттзее сопровождали Ф. Лефорт и известный иезуит патер Вольф.
Вернемся к вопросу о том, откуда такой интерес к Пресбургу? Какие были у русского царя основания приехать сюда? Их было несколько. Первое связано с детством Петра. В 1684 г. в селе Преображенское на левом берегу Яузы по приказу юного царя была построена деревянная крепость, названная Пресбургом. Наверное, по имени знаменитой в то время императорской крепости, о которой он слышал либо от своего учителя, немецкого капитана Симона Зоммера, либо от строителей потешной крепости. Зоммер поступил на русскую службу в 1682 г. и обучал молодого Петра ружейной стрельбе, но вполне возможно, что прежде он служил в императорской армии{210}. В 60–70-е годы XVII в., в ожидании новых военных столкновений с Османской империей, началась модернизация фортификационной системы Габсбургской монархии. Под руководством военного инженера Йозефа Приама планировалось строительство современной оборонительной системы города Пресбурга, которая должна была выдержать и выстрелы вражеских пушек, и осаду противника. Однако в действительности к 1674 г. удалось построить только новые бастионы и Леопольдовы ворота{211}. Наверно, в переустройстве фортификационной системы были заняты мастера, которые потом участвовали в строительстве крепости под Москвой. Вполне вероятно, что и сам капитан Зоммер служил в Пресбургской крепости и это объясняет, почему петровская потешная крепость носила название Пресбург (Прешбург, Прешпурх).
Под Пресбургом на Яузе появились и первые потешные суда – большая шняка[7] и струг с лодками. Со временем крепость стала столицей всех потешных полков царя, приобрела грозный и неприступный вид. Здесь назначались заседания Думы, учения войск, велось следствие во время стрелецких бунтов и заговоров против царя. Миниатюры к работе Петра Крекшина «Повесть о зачатии и рождении Петра Великого» являются одним из важнейших источников о юности царя и учениях потешных полков в крепости Пресбург / Прешпурх{212}.
Подмосковный Пресбург был не только «неприступной крепостью», но и местом увеселений. Во главе потешного сообщества стоял один из самых близких Петру людей – князь Ф. Ю. Ромодановский, получивший потешный титул «князь-кесаря, парижского и пресбургского короля [здесь и далее курсив мой. – И. Ш.]»{213}. С 1691 г. в Пресбурге собирался и так называемый «Всешутейший и всепьянейший собор», на котором председательствовал дядька Петра – Никита Зотов, под именем «всешутейший отец Ионникий Пресбургский, Кокуйский и Всеяузский патриарх»{214}. Члены «собора» устраивали пародийные шествия, организовывали кощунственные пьяные оргии. Из всего сказанного видно, что юность Петра, его военные забавы и потехи были связаны с потешным городом на Яузе, поэтому неудивительно, что, приехав в Вену, он захотел увидеть и настоящую крепость Пресбург.