Он снова вспомнил золотистые лужицы ее глаз, прикосновение ее кожи шелка, натянутого на что-то твердое, хрупкость ее тела, легкость, с которой он ее нес.
- Что нужно тебе здесь? - прошептал он. - Откуда ты?
Несколько минут он молча ее разглядывал, потом встал, отыскал в шкафу сухие ботинки и обулся. Надел фланелевую рубашку, очень теплую, затем обернул спящую девушку одеялом, перенес в машину и уложил на заднее сиденье. Вернулся в дом за вторым одеялом и набросил его сверху.
Он поехал вверх по своей улице, избегая города и направляясь к окраинной дороге, ведущей все выше и выше в горы. Домик Стюарта Уинкля, подумал он. Уинкль предлагал ему пользоваться им в любое время. Он ехал осторожно, медленно проходя повороты, стараясь не болтать ее на заднем сиденье. Он съехал с шоссе на грунтовую дорогу, вокруг него теснее сомкнулся лес. Время от времени виднелся океан, потом он опять свернул и опять потерял океан из виду. Дорога взбиралась на крутой горный склон, вверх, все время вверх; других машин на ней не было. Лесорубы больше здесь не работали, теперь это была территория, принадлежащая штату, неприкосновенная, по крайней мере сейчас. Он остановился в одном из тех мест, откуда был виден океан, и некоторое время смотрел на вечно катящиеся волны, неизменные и непостижимые. Потом поехал дальше. Домик находился высоко в горах. Здесь, на верхотуре, деревья росли мощные, неохватные и молчаливые, в густой тени под их кронами пробивался невысокий подлесок. Домик был из грубых досок мамонтова дерева, обогревался дровяной печью, ни водопровода, ни электричества. Были в нем керосин для лампы, множество сухих дров под навесом и полная кладовка еды, которой Стюарт Уинкль велел распоряжаться по собственному усмотрению. В единственной спальне стояли две двойные кровати, а в жилой комнате - диванчик, который тоже раскладывался в постель для двоих. Кроме двух комнат в домике была лишь кухня.
Он внес девушку внутрь и уложил на одну из кроватей; она была полностью закутана в одеяла и походила на кокон. Он торопливо растопил печь и принес солидный запас дров. Она совсем как тепличная орхидея, подумал он, ей нужно много тепла. Когда домик начал прогреваться, он скинул верхнюю одежду и лег рядом с ней, так, как он это делал раньше, и как и раньше, она прильнула к его телу, растеклась по нему, впитывая его тепло. Время от времени он дремал, а в промежутках тихо лежал, вспоминая свое детство, жару, что обволакивала Индиану, подобно осязаемому покрывалу, смерчи, прилетавшие иногда - смертоносные воронки, высасывающие жизнь и крушащие все вокруг. Он дремал, видел сны и просыпался, и продолжал видеть сны наяву.
Он встал, чтобы подбросить в огонь дров, и бросил в печь пленки, что дала ему на сохранение Мэри Бет. Сходил на кухню, накачал воды из колонки, напился, снова улегся рядом с ней. Усталость во всем теле возросла, но она была приятной. Его слабость была безболезненной, какая-то расплывчатая неопределенность между сном и явью. Иногда он негромко говорил ей что-то, но совсем немного, и слова забывались тут же, едва сформировавшись. Лучше было просто тихо лежать и не шевелиться. Время от времени она резко вздрагивала, потом расслаблялась снова. Наступили сумерки, темнота, потом снова сумерки. Несколько раз он вставал, не давая огню погаснуть.
Когда наступил новый день, он встал, пошатываясь, словно пьяный, оделся и пришел на кухню сделать себе растворимый кофе. Тут он ощутил сзади ее присутствие. Она стояла, почти столь же высокая, как и он, но невероятно хрупкая, не худая, но тоненькая, как соломинка. Золотые глаза были широко распахнуты. Он не смог понять выражение ее лица.
- Можешь что-нибудь съесть? - спросил он. - Выпить воды?
Она посмотрела на него. Черная мантия с головы исчезла. Она стояла лицом к нему, и мантии нигде не было видно. Странные складки кожи в паху, бескостность тела, отсутствие волос, грудей, сам цвет ее кожи выглядели теперь нормальными, не чужими и не отталкивающими. Он знал, что кожа ее подобна прохладному шелку. И знал также, что это не женщина, не "она", но нечто, чему здесь не место, существо, "оно".
- Ты можешь говорить? Понимаешь ли меня вообще?
Выражение ее лица было столь же непонятным, как у дикого существа, лесного животного - чуткое, разумное, непознаваемое.
- Пожалуйста, - беспомощно произнес он, - если ты способна понимать меня, кивни. Вот так. - Он показал ей, и через секунду она кивнула. - А вот так - если нет, - сказал он. Она снова повторила его движение.
- Ты понимаешь, что люди тебя разыскивают?
Она медленно кивнула. Затем очень решительно повернулась, и он увидел, что вместо черной мантии, росшей на голове и спускавшейся на спину, теперь переливается радугой пастельных оттенков нечто мерцающее и сияющее. Эдди затаил дыхание, и это нечто шевельнулось и слегка раскрылось.
В хижине ей не хватало места, чтобы расправить крылья полностью. Она развернула их от стены до стены. Они были похожи на газовую ткань, тонкие, наполненные живым светом. Не сознавая, что он двигается, Эдди подошел к одному крылу и коснулся его. Оно было твердое, как сталь, и прохладное. Она посмотрела на него глазами из расплавленного золота и сложила крылья снова.
- Мы уедем куда-нибудь, где тепло, - хрипло выдавил Эдди. - Я спрячу тебя. Как-нибудь незаметно провезу. они тебя не получат! - Она прошла через комнату, остановилась у двери и секунду рассматривала дверную ручку. Когда она потянулась к ручке, он неуклюже рванулся к ней, но она уже открыла дверь и выскользнула наружу.
- Стой! Ты замерзнешь! Умрешь!
На лесной поляне, куда падали пробивающиеся сквозь огромные деревья косые лучи солнца, она обернулась, подняла вверх лицо и полностью расправила крылья. Легко, словно бабочка или птица, она взмыла в воздух, сверкая сияющими теперь крыльями, и ему показалось, что она исчезла, когда свет от крыльев стал отражаться во все стороны.
- Остановись! - снова крикнул Эдди. - Пожалуйста! Остановись, ради бога! Вернись!
Она поднялась выше и взглянула на него сверху вниз золотыми глазами. Внезапно воздух словно затрепетал от звуков, трелей, арф и флейт. Ее рот был закрыт, но звуки становились громче, пока Эдди не рухнул на колени и со стоном не прижал руки к ушам. Когда он посмотрел снова, она все еще поднималась, сияя, становясь невидимой, и сияя снова. Потом исчезла. Эдди уткнулся лицом в толстую подушку еловой хвои и лесного перегноя и лежал неподвижно. Он почувствовал, как его дергают за руку и услышал яростные проклятия Мэри Бет, но они доносились словно издалека. Он застонал и попытался уснуть снова, но она не позволила.
- Скотина проклятая! Грязный сукин сын! Ты позволил ей улететь! Ведь так? Отпустил!
Он попытался оттолкнуть ее руки.
- Зараза! Вставай! Слышишь! И не воображай, что я дам тебе сдохнуть прямо здесь! Это было бы слишком хорошо для тебя, бурдюк с жиром. Вставай!
Он неохотно встал на четвереньки, потом поднялся и оперся на нее. Она повела его к хижине, проклиная всю дорогу, пока не уложила на диван, а потом нависла над ним, скрестив на груди руки и бросая в него яростные взгляды.
- Почему? Скажи мне только, почему? Ради всего святого, скажи мне, Эдди, почему? Только не вздумай опять вырубиться, - закричала она. Открой свои чертовы глаза и держи их открытыми!
Она трясла и щипала его, заставлял пить привезенное с собой виски, потом кофе. Заставила встать, походить немного по комнате, снова усадила, снова напоила. Всю ночь она не позволяла ему уснуть или даже прилечь.
На рассвете пошел моросящий дождь. Эдди казалось, что он очень долгое время был где-то далеко, в очень отдаленном месте, почти не оставившем воспоминаний. Он вслушался в шорох дождя и поначалу ему почудилось, что он в своем маленьком домике, но потом он понял, что он в какой-то странной хижине рядом со спящей в кресле Мэри Бет. Он посмотрел на нее с удивлением и затряс головой, пытаясь прояснить мысли. от его движения она сразу проснулась.
- Проснулся, Эдди?
- Кажется. Что это за дом?
- Разве не помнишь.
Он едва не произнес "нет", но призадумался и внезапно вспомнил. Он встал и обвел комнату встревоженными глазами.
- Его нет, Эдди. Оно улетело и бросило тебя умирать. Ты мог умереть, Эдди, если бы я не приехала. Понимаешь, о чем я говорю?
Он снова сел и обхватил голову руками. Он знал, что она говорит правду.
- Скоро станет светло, - сказала она. - Сейчас я сделаю что-нибудь поесть, потом поедем в город. Я привезу тебя. Через день-другой вернемся за твоей машиной. - Она встала и застонала. - Боже мой, у меня такое ощущение, будто я всю ночь боролась с медведями. Все тело болит.
Она прошла вблизи него и на короткий миг опустила руку на его плечо.
- К черту, Эдди. К черту, и все.
Через минуту он тоже встал, прошел в спальню и посмотрел на кровать, на которой пролежал всю ночь рядом с ней. Он медленно подошел поближе и увидел остатки ее мантии. Когда он попытался ухватить их пальцами, они рассыпались в пыль.
Уилхелм Кейт И ангелы поют
Кэйт УИЛХЕЛМ
И АНГЕЛЫ ПОЮТ
По воскресеньям, средам и четвергам Эдди никогда не уходил из редакции раньше часа или двух ночи. "Норт кост ньюз" выходила трижды в неделю, и ему казалось, что номер так и не выйдет, если некому будет сидеть в редакции, пока крутятся печатные машины. Он знал, что издателя Стюарта Уинкля не очень-то заботит остальное, если реклама уже на месте, но это неправильно, думал Эдди. А вдруг что-нибудь случится или пойдет не так? Даже здесь, на краю света, в последний момент может подвернуться какая-нибудь сенсация, и ее надо будет кому-то описать и поместить в номер. Вообще-то, надежды Эдди на подобное событие, весьма высокие шесть лет назад, теперь уменьшились настолько, что ему приходилось делать сознательное усилие, дабы напоминать себе о них. На деле же ему просто нравилось прочитывать свою редакторскую колонку, прежде чем отдавать ее в номер выпускающему.
В ту ночь, в среду, он прочитал собственный текст и взревел: "Где она?". "Она" - это Руфи Дженсон, и она переправила в статье "частоту" на "чистоту". Пылая от гнева, Эдди промчался по комнатам редакции и поймал Руфи возле двери как раз в тот момент, когда она набрасывала на свои узкие плечи плащ-накидку. Она была худа, очень коротко подстриженные волосы слишком близко прилегали к голове, и она его очень боялась. К тому же, с горечью подумал Эдди, она сумасшедшая, иначе не стала бы три ночи в неделю дожидаться, когда он поймает ее у выхода и начнет размазывать по стенке.
- Почему вы не заглянули в чертов словарь? Почему вы правили мою рукопись? Я разве не говорил, что сверну вам шею, если вы снова к ней притронетесь?
Она всхлипнула и с ужасом посмотрела мимо него, заглядывая через холл в комнату.
- Я... простите. Я не хотела... - Потом быстро, словно капелька ртути, она выскользнула на улицу прямо в завывающую бурю. Хорошо бы, подумал он, этот проклятый ветер унес ее в Австралию или еще куда подальше.
Ветер с воем пронесся по комнате, разлетелись листы бумаги, закачалась на цепочке лампа. Эдди захлопнул дверь и обозрел пространство вокруг себя, ненавидя в тот момент каждый его дюйм. Три стола, рассеянные по полу бумаги, которые миссис Рондейл потом выметет, потому что подобная участь постигала все, оказавшееся на полу. Кроме мусора. Кажется, она его не замечала вовсе. Соседняя дверь вела в типографию; машины работали, дело делалось, но люди, готовившие газету, уже ушли. Руфи всегда уходила предпоследней, затем Эдди. Возвращаясь в свою каморку, он пнул ногой стул и смял в руке еще сырой от краски газетный лист, хорошо при этом зная, что краска испачкает ладони.
Он знал также, что дверь в типографию сейчас приоткроется и снова тихо закроется, а работники начнут говорить, что Толстый Эдди опять разбушевался. Он знал, что они за глаза называют его Толстым Эдди, или даже похуже, и еще то, что никому на свете кроме него нет никакого дела до "Норт кост ньюз". Он сидел за столом, хмуро глядя на статью - одна из моих лучших, подумал он - а слово "чистота" пялилось на него с листа; ничто другое он не замечал. Фраза была такая: "В это время года штормы обрушиваются на побережье с такой регулярностью, с такой частотой, что кажется, будто море и воздух столкнулись в решающей схватке". Он немного остыл, но отложил статью и прислушался к Верту. Весь вечер он слушал по радио сообщения со всего побережья, ожидая новостей о разрушениях, перебоях с электроэнергией, крушениях, о чем угодно. К полуночи он решил, что это всего лишь обычный тихоокеанский шторм и подписал номер в печать. Все, как и раньше: шоссе номер 101 залито водой там-то и там-то, дерево или дорожный указатель повалены там-то, никто не погиб...
Ветер взвыл, успокоился, перевел дух и завыл снова. Совсем как мальчишка со свистком. И по всему побережью люди вели себя как родители, повидавшие на своем веку слишком много мальчишек со свистками. Не обращай на него внимания, пока он не уйдет, а потом занимайся своим делом - такое было у них отношение. Эдди был из Индианаполиса, где событием был штормовой ветер со скоростью 80 миль в час. Шесть лет, прожитые на побережье, не изменили его. Боже, даже ведь такой шторм просто обязан стать событием!
Все еще хмурясь, он надел дождевик из черной непромокаемой материи, закрывавший его до самых пяток. Затем добавил черную широкополую шляпу и приготовился встретиться с непогодой лицом к лицу. Он знал, что кроме прозвища Толстый Эдди у него есть и еще одно - Горный Человек.
Он приехал в "Таверну Коннелли", пропустил пару стаканчиков, одиноко сидя в угрюмой тишине, а затем, когда в два ночи бар стали закрывать, предложил Трумену Коксу подбросить его домой.
Город Льюисбург находится к югу от Астории, к северу от Кэнно Бич, население 984 человека. И в два часа ночи все они спали, а городок мок в темноте под дождем. Мерцали лишь ночные огни аптеки, пробивался свет из типографии, да вспыхивали еще два светофора, хотя по улицам уже никто не ездил. Дождь заливал ветровое стекло, струился ручьем по Мейн-стрит, по склонам горы справа от них стекали потоки. Эдди свернул на Третью улицу и ударил по тормозам, когда через дорогу вдруг метнулась чья-то фигура.
- Черт! - ругнулся он. Машину занесло, потом колеса снова сцепились с дорогой, и он смог ее развернуть. - Кто это был?
Трумен вгляделся в темноту, кивнул. Фигура исчезла на аллее за рестораном Сэла.
- Держу пари, то была дочка Боланда, младшая. Не Норма. Пошла по стопам своей сестрицы.
Его тон не был осуждающим, хотя всем было точно известно, куда могут завести девчонку такие поступки.
- Уверен, что нынешней ночью она сполна получит то, что заслуживает, - буркнул Эдди и свернул на дорожку, ведущую к дому Трумена. - Ну, еще увидимся.
- Угу. Конечно. Спасибо, что подбросил. - Он закутался в плащ и метнулся к двери.
Но Эдди был уверен, что Трумен все равно промокнет. Под таким дождем на это хватит и секунды. Бедный, глупый ребенок, снова подумал он, выезжая задним ходом на дорогу. Он проехал по своим следам квартал или два и направился к своему домику. Потом, повинуясь внезапному импульсу, повернул назад и поехал по Второй улице, решив посмотреть, не бродит ли еще где-нибудь там девчонка. По крайней мере, он мог бы предложить подвезти ее домой. Он знал, где жили Боланды, две сестры с матерью, теперь, очевидно, уже втроем занимаясь одним ремеслом. Но бог мой, подумал он, младшей никак не может быть больше двенадцати.
Нумерованные улицы шли параллельно береговой линии; поперечные же превратились в ветровые туннели, и его машину встряхивало на каждом перекрестке. Вторая улица оказалась темной и пустой, и он с облегчением вздохнул. Ему так и так совершенно не хотелось в это впутываться, и теперь он мог поехать домой, послушать музыку час-другой, пропустить пару стаканчиков, съесть сэндвич и немного поспать. Если только утихнет ветер. Ему очень плохо спалось под такие завывания. Скорее всего, дочитаю начатую книгу, может, возьмусь за следующую. Ветер не угомонится еще часа четыре или пять. Так размышляя, он свернул раз, другой и тут снова увидел девчонку, на этот раз распростертую на обочине.
Если бы он не увидел ее до этого и не стал бы думать о ней, о ее сестре и матери, если бы ехал быстрее пяти миль в час, то вполне вероятно мог ее и не заметить. Она лежала у самой дороги, лицом вниз. Едва он остановился и вышел из машины, дождь хлестнул по его лицу и заструился по очкам, и он почти полностью ослеп. Он взял ребенка на руки, дотащил до машины, распахнул заднюю дверцу, уложил ее на сиденье и только после этого взглянул на ее лицо. Нет, то не девчонка Боландов. Эту он никогда раньше не видел. А легкая, как перышко. Он торопливо обошел машину, сел на свое место. Теперь он больше ее не видел, торчал лишь бесформенный черный плащ, блестевший от воды и скрывавший ее целиком. Он вытер лицо, протер очки и поерзал на сиденьи. Он не мог до нее дотянуться, а она не реагировала на его голос.
Он чертыхнулся и задумался, что делать дальше. Может, она мертва или умирает. Сквозь исполосованное дождем ветровое стекло городок выглядел необитаемым. Здесь не было даже полицейского участка, клиники или больницы. Ближайший доктор был в десяти или двадцати милях, а в такую погоду... Наконец он завел мотор и отправился домой. Позвоню оттуда в полицию штата, решил он. Пусть приедут и заберут ее. Он доехал до своего дома на Холмер Хилл и остановил машину на дорожке рядом со входной дверью. Сначала открою дверь, решил он, затем вернусь и возьму ее, в любом случае промокну насквозь, но тут мало что можно изменить. Он двигался весьма быстро для человека его комплекции, но даже несмотря на быстрые движения не смог уберечь лицо от дождя. Падай дождь вертикально вниз, как ему и полагается, подумал он, ковыряя ключом в замке, можно было бы хоть что-нибудь разглядеть. Он распахнул дверь, включил свет и вернулся к машине за девушкой. Она была столь же вялой, как и раньше, и, казалось, совсем ничего не весила. За плащ, что был на ней надет, было трудно ухватиться, но ему не хотелось, чтобы голова ее болталась - вдруг ударится о перила или дверной косяк - но нести ее оказалось нелегко, и он покряхтывал на ходу, хотя веса почти не чувствовал. Наконец он внес ее внутрь, пинком захлопнул дверь, прошел в спальню и тяжело уронил ее на постель.