Глава XX
Два доблестных царствования подряд дают великие плоды; поскольку в правильно устроенных республиках доблестные люди всегда у власти, приобретения их весьма обширны
Когда цари были изгнаны из Рима, вышеописанная угроза вступления на престол слабого или дурного правителя миновала. Власть сосредоточилась в руках консулов, которые получали ее не по наследству и не путем обмана или самовольного захвата, но в ходе свободных выборов, поэтому ими всегда становились выдающиеся люди. С помощью их доблести и удачи Рим постепенно достиг пределов своего величия, затратив на это столько же лет, сколько им управляли цари. Ведь ясно, что два доблестных государя подряд способны завоевать весь мир; это совершили Филипп Македонский и Александр Великий. Тем более это должно быть доступно для республики, которая способна избирать не только двоих, но бесчисленное множество доблестных правителей подряд, и во всякой благоустроенной республике так и будет.
Глава XXI
Всемерного порицания заслуживают государи и республики, лишенные собственного войска
Не иметь солдат для обороны и нападения позорно для современных государей и республик; как показывает пример Тулла, этот недостаток вытекает не из отсутствия людей, годных к ополчению, а из неумения самих правителей воспитать в подданных воинский дух. Когда Тулл взошел на трон, после 40-летнего мира он не мог сыскать в Риме человека, опытного в военном деле; тем не менее, собираясь на войну, он не подумал призвать самнитов, тосканцев или другой народ, привычный к воинской жизни, но, как благоразумный человек, решил обойтись своими силами. И такова была доблесть Тулла, что под его водительством римляне стали великолепными солдатами. Ведь самая справедливая истина гласит, что если у государя есть подданные, но нет солдат, то это вина его, а не природы или местоположения.
Приведу на этот счет свежайший пример. Всякий знает, что недавно английский король напал на Францию и использовал при этом в качестве солдат только своих подданных; поскольку Англия до этого 30 лет не воевала, там не было ни опытных солдат, ни военачальников, однако король бестрепетно выступил с ними против царства, изобилующего хорошими войсками и полководцами, непрерывно упражнявшимися во время итальянских войн.
Все дело в том, что этот правитель отличается благоразумием, а его королевство – правильным устройством, и в мирное время он не оставляет попечения о войне.
Фиванцы Пелопид и Эпаминонд, освободившие свой город от ига спартанцев, знали, что в его жителях привились рабский дух и изнеженность; однако благодаря своей доблести они не поколебались вооружить граждан и выступить с ними на бой против спартанского войска, который увенчался победой. Пишущий об этом замечает, что поступок этих двоих опроверг мнение, будто лишь в Лакедемоне рождаются воины. Были бы мужчины, тогда найдутся и воины, если только у них будет умелый предводитель, такой, как Тулл, возглавивший римлян. Вергилий прекрасно выразил эту мысль, показав свое согласие с ней в следующих словах: «Desidesque movebit Tullus in arma viros» [12] .
Глава XXII
О том, что было примечательного в происшествии с тремя римлянами – Горациями и тремя альбанцами – Куриациями
Римский царь Тулл и царь Альбы Меттий сошлись на том, что чьи три воина из вышеупомянутых одолеют других трех, тот народ и будет властвовать над другим. Все три альбанца, Куриации, погибли, а из Горациев остался в живых один, так что альбанский царь Меттий вместе со своим народом перешел в подчинение к римлянам. Когда Гораций с победой вернулся в Рим, ему попалась навстречу сестра, которая была замужем за одним из тех Куриациев. Она оплакивала смерть мужа, и за это Гораций ее убил. За совершенный проступок его призвали на суд и после долгих споров все же освободили, не столько из-за его заслуг, сколько уступая просьбам отца. Вывод отсюда следует троякий: во-первых, если судьба поставлена на карту, не следует пускать в дело только часть своих сил; во-вторых, в правильно устроенной республике заслуги никогда не искупают проступков; в-третьих, неразумно вступать в договоренность с тем, кто может ее нарушить. Гражданская свобода ценится так высоко, что трудно поверить, чтобы какой-то царь или народ согласился утратить ее из-за поражения трех своих воинов на поединке. Так случилось и с Меттием; хотя он после победы римлян признал себя проигравшим и обещал покорствовать Туллу, однако в первом же походе, предпринятом против вейентов, попытался обмануть римского царя, видимо, сожалея о своем прежнем безрассудном поступке. Но довольно об этом третьем замечании. В следующих главах мы поговорим о первых двух.
Глава XXIII
Нельзя идти на крайний риск, не употребляя при этом все свои силы; по этой причине охрана подступов к стране часто ведет к пагубным последствиям
Ставить все свое достояние на карту и при этом экономить силы никогда не считалось разумным, однако таких случаев немало. Тулл и Меттий, например, поставили судьбу своих соотечественников и доблесть всех бойцов, составлявших оба войска, в зависимость от доблести и удачи троих из сограждан каждого, что составляло ничтожную долю обеих армий. Они не подумали о том, что своим поступком почти сводят на нет все труды своих предшественников по устройству республики, по упрочению ее свободы и воспитанию граждан в духе защиты этой вольности, если несколько человек в силах ее погубить. Худшим образом эти цари не могли распорядиться.
Подобную же оплошность совершают почти постоянно те, кто рассчитывает при вражеском нашествии занять труднодоступные места и охранять проходы. Обычно такое решение имеет губительные последствия, если только в таком недоступном месте ты не сможешь расположить все свои силы с удобством для себя; если так, то выбор правильный, но если место неудобное и все силы там не помещаются – выбор ошибочен. Я сужу по примеру тех народов, которые не пытались сражаться среди утесов и перевалов, хотя бы их страны были окружены горами и скалистыми ущельями, а если на них нападал могущественный враг, то встречали его в долине или на возвышенности, но удобной и не столь неприступной. Причина этого была уже названа выше: в неприступные места трудно привести многочисленное войско, оно не сможет там надолго задержаться, и вообще эти места не приспособлены для многолюдства, поэтому невозможно противостоять противнику, который захочет вышибить тебя большими силами; а для него это будет легко сделать, потому что он попытается пройти не задерживаясь, ожидать же его с большими силами невозможно, для этого понадобилось бы обосноваться там надолго, ведь неизвестно, когда противник навестит эти, как я уже говорил, непроходимые и бесплодные места. Если же ты уступишь этот проход, на который ты, твой народ и войско возлагали такие надежды, то людей и оставшуюся часть войска охватит такой страх, что ты проиграешь кампанию, не дав им случаев проявить свою доблесть, и так через потерю части сил лишишься всего.
Всякому известно, с каким трудом Ганнибал перешел через горы, разделяющие Ломбардию и Францию, и каких лишений стоило ему одолеть возвышенности, находящиеся между Ломбардией и Тосканой; несмотря на это, римляне ожидали его сначала близ Тичино, а затем на равнине Ареццо; они предпочли поставить войско под удар врага в таком месте, где могли победить, вместо того чтобы мыкать его по горам, подвергая всем тамошним опасностям.
Читая вдумчиво любую историю, можно найти очень мало доблестных полководцев, которые пытались бы удержать проходы по вышеуказанным причинам, а также потому, что их нельзя перекрыть полностью, ибо в горах, как и на равнине, существуют не только общедоступные и исхоженные дороги, но и многие другие, не известные пришельцам, но хорошо знакомые местным жителям; они проведут тебя мимо всех застав куда хочешь. На этот счет можно привести самый свежий пример, относящийся к 1515 году. Французский король Франциск намеревался пройти в Италию, дабы возвратить себе Ломбардскую область, а его противники видели свою основную опору в швейцарцах, закрывших перевалы в горах. Но опыт показал, что ожидания были тщетными, ибо король оставил в стороне два-три охраняемых перехода и избрал другой, малоизвестный путь; таким образом, он оказался в Италии, на удивление своим врагам. Последние удалились в Милан, а все жители Ломбардии присоединились к французам, потому что предположение, будто те застрянут в горах, оказалось ложным.
Глава XXIV
В правильно устроенных республиках за заслуги устанавливаются награды, а за проступки – наказания, но они никогда не уравновешивают друг друга
Заслуги Горация была огромны, его доблесть помогла победить Куриациев; его проступок, умертвление сестры, был прискорбным; он настолько возмутил римлян, что они хотели осудить убийцу на смерть, невзирая на его недавние непомерные заслуги. Если посмотреть поверхностно, это свидетельствует о людской неблагодарности; но когда мы вникнем в суть дела и зададимся вопросом, каково должно быть устройство республики, то упрекнем римский народ не за суд над Горацием, а за освобождение его. Так следует поступить потому, что ни одна правильно устроенная республика никогда не оправдывала проступки своих сограждан их заслугами; установив награду за добрый поступок и наказание за дурной, она вознаграждает человека за хорошее, но если потом он поступает дурно, наказывает его, не вспоминая о прошлых заслугах. Если этот порядок строго соблюдается, гражданской свободе суждена долгая жизнь, в противном случае она скоро угаснет. Ведь если гражданин, отличившийся на благо своего города, кроме связанного с этим уважения, возымеет отвагу и уверенность в безнаказанности, то вскоре своей дерзостью он разрушит все гражданские устои.
Конечно, чтобы примирить людей с наказанием за дурные поступки, нужно награждать их за хорошие, как и поступали в Риме. Даже если республика по своей бедности не располагает многим, пусть это ее не останавливает, ибо даже малый дар, несоизмеримый с самой заслугой, воспринимается получающим его гражданином как почетный и великий. Всякому известны имена Горация Коклеса и Муция Сцеволы – первый из них сдерживал врагов до тех пор, пока защищаемый им мост не был разрушен; второй положил в огонь свою руку, которая вместо царя тосканцев Порсенны поразила по ошибке другого человека. Каждый из них за свой подвиг получил от сограждан по две мерки земли. Известна также история Манлия Капитолина. Он спас Капитолий от французов, обложивших город, и за это остальные осажденные выделили ему немного муки. По тогдашним обстоятельствам это было значительной наградой, так что Манлий даже попытался устроить в Риме заговор, побуждаемый то ли завистью, то ли своим дурным характером, и искал у народа популярности; тогда, не обращая внимания на его заслуги, Манлия сбросили с Капитолийского холма, который он до этого столь славно защищал.
Глава XXV
Кто хочет преобразовать старинное устройство свободного города, пусть сохранит хотя бы сходство с древними порядками
Тот, кто пожелает заняться преобразованиями городского устройства так, чтобы они были приемлемы для всех и ни у кого не вызывали протеста, должен сохранить хотя бы следы прежних порядков. Тогда народ не заподозрит изменений существующего строя, даже если новые установления будут совершенно противоположны прежним; ведь в целом люди руководствуются как тем, что есть на самом деле, так и видимостью вещей; в большинстве случаев они даже озабочены скорее наружностью, чем сутью дела. Римляне с самого начала сознавали эту необходимость, поэтому, добившись свободы, они не стали увеличивать число ликторов, служивших раньше одному царю; так что у двух консулов оставалось по-прежнему двенадцать ликторов. Кроме того, в Риме существовал обычай ежегодного жертвоприношения, совершать которое имели право только цари, и так как римляне не хотели, чтобы народ жалел о каких-то празднествах, утраченных вместе с царями, то они назначили для этой цели специального священнослужителя, названного жрецом-царем, и подчинили его верховному жрецу. Таким образом, народ остался при своем жертвоприношении, и у него не было повода сожалеть об отсутствии царей. И так должен поступать всякий, кто хочет, чтобы город распростился с прежними порядками и узаконил новый свободный строй. Новизна воздействует на умонастроение людей, поэтому нужно постараться, чтобы нововведения содержали как можно больше привычного; если новые должности отличаются от прежних и количеством, и мерой власти, и сроком их исполнения, то пусть они сохраняют хотя бы старые наименования. Все это, как я уже говорил, обязательно для того, кто собирается учредить гражданское общежитие в виде республики или монархии; но кто стремится к неограниченной власти, у писателей именуемой тиранией, тот должен поменять все, как будет показано в следующей главе.
Глава XXVI
Став во главе города или страны, новый государь должен переменить все
Для нового правителя, который возглавил город или государство, лучшее средство удержать власть – это полное обновление, особенно если эта власть непрочна и не служит для перехода к гражданскому общежитию в виде монархии или республики. Обновление состоит в том, чтобы изменить правительственные учреждения вплоть до названия, ввести новые должности, назначить новых людей; сделать богатых бедными, а бедных богатыми, как поступил Давид, когда взошел на трон: «Алчущих исполнил благ, а богатящихся отпустил ни с чем». Кроме того, новый государь должен основывать города и низвергать существующие, переводить жителей с места на место и вообще все переиначить в своей стране, чтобы в ней не оставалось никого, кто не был бы обязан ему своим титулом, чином, званием и состоянием. В качестве примера для подражания ему следует взять Филиппа Македонского, отца Александра, который из маленького царька стал, соблюдая эти правила, государем всей Греции. Пишущий о нем говорит, что Филипп перегонял людей из одной области в другую, как пастухи перегоняют свои стада. Своей крайней жестокостью такой образ действий противен заветам не только христианства, но и человеколюбия вообще; всякий должен бы избегать его и предпочитать частную жизнь уделу царя, столь губительному для людей; но кто не захочет удовольствоваться этой благой участью, тот вынужден ступить на путь зла, если он желает удержаться. Однако люди обычно придерживаются середины, что весьма пагубно для них, ибо они не умеют быть ни вполне добрыми, ни целиком дурными, как будет показано на примере из следующей главы.
Глава XXVII
Людям очень редко удается быть вполне добрыми или вполне дурными
В 1505 году папа Юлий II отправился в Болонью, дабы изгнать оттуда род Бентивольо, управлявший городом на протяжении ста лет. При этом папа возымел намерение отнять Перуджу у ее тирана Джампаоло Бальони, поскольку собирался разделаться со всеми тиранами, занимавшими церковные земли. Замыслы папы и его решение не были ни для кого секретом, тем не менее он не стал дожидаться своего войска, чтобы войти в город с надежной охраной, но появился там безоружным, хотя Джампаоло собрал немалые силы для своей защиты. Так, один из необузданных порывов, которыми Юлий II руководствовался во всех своих делах, увлек его без нарочитой охраны в руки врага; однако он увел последнего из города, оставив там губернатора, чтобы вершить правосудие от имени Церкви. Вдумчивые наблюдатели, находившиеся при папе, отметили безрассудство последнего и трусость Джампаоло; трудно было понять, почему он не расправился одним ударом со своим врагом, что принесло бы ему вечную славу и заодно обогатило бы, ибо при папе находились все кардиналы с их сокровищами. Невозможно поверить, чтобы его удерживали благонравие и укоры совести: в груди отъявленного негодяя, жившего с собственной сестрой и перебившего ради власти своих племянников и двоюродных братьев, не могли зародиться никакие благочестивые помыслы; приходится делать вывод, что людям не дано достичь совершенства в доброте и последовательности в злодействе, а если дурной поступок требует величия и некоторого благородства, они не могут на него решиться.
Так Джампаоло, которого не смущала репутация кровосмесителя и отцеубийцы, не сумел или, лучше сказать, не отважился, имея законный повод, на предприятие, которое заставило бы всех восхищаться силой его духа и оставило бы после себя вечную память, потому что он первый показал бы прелатам, сколь малого уважения заслуживают те, кто живет и правит, как они, и величие его деяния затмило бы всякий позор, всякую опасность, из него вытекавшие.
Глава XXVIII
Почему римляне проявляли по отношению к своим согражданам меньшую неблагодарность, чем афиняне
В истории любой республики читатель обнаружит проявления неблагодарности к ее гражданам; но в Риме таких случаев будет меньше, чем в Афинах, да и во всякой другой республике. Причина этого, если взять Афины и Рим, заключается, по-моему, в том, что у римлян было гораздо меньше оснований относиться к своим согражданам с подозрением, чем у афинян. Начиная с изгнания царей и вплоть до Мария и Суллы ни один из римлян не отнимал свободу у своих сограждан; так что не было повода для подозрений, а следовательно, и для несправедливых упреков. В Афинах же все было иначе; после того как Писистрат под благовидным предлогом отнял у них свободу в момент самого расцвета, граждане надолго запомнили горечь рабства и обид и, вернув себе свободу, ревностно следили за тем, чтобы наказывались не только проступки, но даже намеки на них. Это привело к изгнанию и смерти многих выдающихся людей, а также к употреблению остракизма и прочих суровых кар, в разные годы введенных в республике против оптиматов. Так что истинную правду говорят писатели о гражданской жизни: не те народы уязвляют больнее, которые сумели сохранить свою свободу, а те, что только восстановили ее. Кто примет все это во внимание, тот не станет порицать Афины и восхвалять Рим; виной всему необходимость, вытекающая из разнообразия жизни городов. И если глубже вникнуть в этот вопрос, можно увидеть, что когда бы Риму не приходилось расставаться со своей вольностью, как Афинам, то его граждане подвергались бы не менее ожесточенным нападкам, чем афиняне. Об этом можно судить по тем гонениям, которым подверглись после изгнания царей Коллатин и Публий Валерий; первый из них участвовал в освобождении Рима, но, несмотря на это, был изгнан только за то, что звался Тарквинием; второй вызвал подозрение тем, что построил себе дом на Целиевом холме, и тоже чуть не был сослан. Таким образом, можно считать, что римляне, которые выказали столько суровости и подозрительности в отношении этих двух лиц, были бы не более благодарны согражданам, если бы те, как в Афинах, покушались на свободу города еще до его возвышения. Чтобы не возвращаться больше к этому предмету, я выскажу все, что касается неблагодарности, в следующей главе.