Я хочу более подробно остановиться на этом предмете. Ты, государь, желаешь с помощью крепостей держать в повиновении жителей своего города, либо ты, государь или республика, хочешь сохранить за собой город, захваченный во время войны. Я обращаюсь к государю и говорю ему, что крепость, служащая для обуздания его сограждан, в высшей степени бесполезна по указанным уже причинам. Она увеличивает твою наклонность к угнетению, а угнетение внушает подданным такое желание твоей погибели и так разжигает их против тебя, что крепость, послужившая этому причиной, не может тебя защитить. Поэтому мудрый и достойный государь, желающий сохранить свои добрые качества и не дать своим сыновьям повода и примера стать злодеями, никогда не станет строить крепость, чтобы дети уповали не на нее, а на людскую доброжелательность. И если граф Франческо Сфорца, став герцогом Миланским, выстроил крепость в Милане, несмотря на свою репутацию мудреца, то в этом он не проявил мудрости, и впоследствии оказалось, что крепость послужила не безопасности его наследников, а во вред им. Чувствуя себя, благодаря наличию крепости, уверенно и не останавливаясь перед нанесением обид своим подданным и согражданам, они предавались всем возможным видам жестокости и заслужили всеобщую ненависть, так что при первом натиске врага утратили свои владения; крепость же не могла их защитить и во время войны ничем им не пригодилась, а в мирное время причинила много вреда. Ведь если бы у них не было крепости и они по своему неблагоразумию раздражили бы своих сограждан, опасность открылась бы перед ними раньше, и они смогли бы вовремя удалиться. К тому же им было бы гораздо легче сопротивляться натиску французов без крепости, но имея на своей стороне подданных, чем с крепостью, но и с враждебно настроенными подданными. Так что крепости ни в чем не приносят пользы, их теряют либо из-за предательства среди защитников, либо из-за превосходящих сил нападающих, либо вследствие голода. Если же ты думаешь, что крепость пригодится и поможет тебе вернуть свои владения, из которых она одна осталась в твоих руках, то для этого тебе нужно войско, с которым ты нападешь на изгнавшего тебя противника. Если же такое войско у тебя будет, то возврат владений тебе обеспечен даже при отсутствии крепости, тем паче если их жители будут более к тебе расположены, не ведая обид, обыкновенно наносимых надменным обладателем крепости. Опыт показывает, что от миланской крепости не было толку ни сторонникам Сфорцы, ни французам, когда и те и другие были в трудных обстоятельствах. Более того, она послужила причиной поражения и тех и других, потому что, рассчитывая на нее, все они не заботились о более достойном способе упрочения своей власти. Урбинский герцог Гвидобальдо, сын Федериго, в свое время славного военачальника, был изгнан из своих владений Чезаре Борджа, сыном папы Александра VI. Впоследствии Гвидобальдо удалось вернуться туда вследствие благоприятного стечения обстоятельств, и он приказал разрушить все тамошние крепости, считая, что они приносят вред. Дело в том, что народ его любил, и Гвидобальдо не желал владеть крепостями из уважения к подданным; что касается врагов, то для защиты крепостей требовалось войско снаружи, которым он не располагал, поэтому он решил их разрушить.
Изгнав Бентивольо из Болоньи, папа Юлий построил там крепость и через своего правителя стал преследовать народ жестокими казнями. Народ Болоньи восстал, и крепость была тут же потеряна; таким образом, крепость папе не помогла, а только расстроила все его планы, в то время как если бы он вел себя иначе, все могло пойти по-другому. Никколо да Кастелло, родоначальник семейства Вителли, вернувшись на родину, откуда он был изгнан, велел тотчас же разрушить две крепости, построенные там папой Сикстом IV, потому что он считал, что не крепости, а народное расположение сохранит для него государство. Самый свежий и примечательный из всех прочих случаев, который показывает бессмысленность строительства крепостей и пользу их разрушения, произошел недавно в Генуе. Каждому известно, что в 1507 году Генуя восстала против французского короля Людовика XII, который со всеми своими силами явился, чтобы возвратить ее себе. Взяв город, он построил самую мощную из всех доныне известных крепостей, которая была неприступной благодаря расположению на местности и по всем прочим своим качествам. Находилась она на холмистом мысе, глубоко вдающемся в море и называемом генуэзцами Кодефа; под обстрелом крепости находился весь порт и большая часть города Генуи. В 1512 году, когда французы были изгнаны из Италии, Генуя восстала, несмотря на наличие крепости, и во главе города стал Оттавиано Фрегозо, которому удалось с помощью всяческих ухищрений взять крепость измором после 16 месяцев осады. Все полагали, а многие советовали, чтобы он сохранил крепость в качестве возможного убежища «на черный день», но благоразумный дож разрушил ее, ибо знал, что власть государей охраняют не крепости, а людская воля. Он встал у власти и доныне удерживает ее, полагаясь не на крепость, а на свою доблесть и благоразумие. И если раньше, чтобы устроить в Генуе переворот, было достаточно тысячи солдат, то враги Фрегозо нападали на нее с 10 тысячами и ничего не могли поделать. Итак, Оттавиано ничего не потерял, разрушив крепость, а король ничего не приобрел, построив ее. Ибо, придя в Италию с войском, он вернул себе Геную, не имея там крепости, но когда с войском в Италию ему не удалось прийти, то он не удержал Геную, даже располагая крепостью. Таким образом, король потратился на ее постройку и покрыл себя позором, утратив ее; Оттавиано же, захватив ее, снискал себе славу, а разрушив – пользу.
Однако перейдем к республикам, устраивающим крепости не на родине, а в завоеванных городах. Если примеров Франции и Генуи недостаточно для доказательства опрометчивости таких решений, я ограничусь ссылкой на Флоренцию и Пизу. В последней флорентийцы выстроили крепости для ее охраны, не подумав о том, что для удержания города, вечно враждебного ко всему флорентийскому, привыкшего к свободе и потому всегда склонного к мятежу, следовало соблюдать римский образ действия: вступить с ним в союз или разрушить. В полезности крепостей можно было убедиться при походе короля Карла, которому они сдавались либо из-за измены гарнизонов, либо из опасения еще больших неприятностей. А не будь их, флорентийцы не строили бы все свои расчеты только на них, и король таким способом не мог бы лишить Флоренцию этого города. Прежний образ действия, помогавший сохранить Пизу до тех пор, пригодился бы и теперь, во всяком случае, он был не хуже, чем сооружение крепостей. Итак, я делаю вывод, что в родном городе строить крепость опасно, а в завоеванном – бессмысленно; достаточно сослаться на пример римлян, которые разрушали, а не строили стены в тех городах, которые хотели удержать за собой силой. Если же кто-нибудь в опровержение этого мнения укажет на Таранто в античные времена или на Брешию – в наши, потому что эти города с помощью крепостей были защищены от восстания подданных, то я отвечу, что на освобождение Таранто был послан во главе целого войска Фабий Максим, который отвоевал бы город и в отсутствие там крепости; если же Фабий воспользовался ею, то, не имея в распоряжении крепости, он применил бы другое средство и добился бы того же результата. Не вижу, какая польза в крепости, если вернуть себе город ты можешь, только располагая консульским войском с Фабием Максимом во главе. А что римляне вернули бы его себе в любом случае, видно на примере Капуи, где крепости не было и они обошлись одним войском. Обратимся теперь к Брешии. Очень редко бывает, как произошло во время тамошнего мятежа, чтобы крепость, которая осталась в твоих руках при восстании в городе, находилась недалеко от большого войска, в данном случае французского, а ведь когда господин де Фуа, королевский полководец, стоявший со своей армией в Болонье, услышал о потере Брешии, он без промедления выступил туда и достиг Брешии через три дня, а затем с помощью крепости вернул себе город. Таким образом, чтобы извлечь пользу из крепости в Брешии, нужно было иметь господина де Фуа и французское войско, которые в течение трех дней пришли бы ей на помощь. Так что этого примера недостаточно в сравнении с противоположными, ибо во время нынешних войн много крепостей было сдано и взято с таким же переменчивым успехом, с каким выигрывались и проигрывались сражения, не только в Ломбардии, но и в Романье, в королевстве Неаполитанском и во всех частях Италии. Что касается сооружения крепостей для защиты от внешних врагов, я скажу, что для тех народов и королевств, у кого есть хорошие войска, они не нужны, а для тех, у кого таких войск нет, бесполезны, потому что хорошей армии и без крепостей достаточно для защиты, а крепости без хорошего войска не оборонят тебя. Это видно на опыте народов, признанных выдающимися в отношении государственных обычаев и установлений, в частности римлян и спартанцев. Если римляне не строили крепостей, то спартанцы не только воздерживались от этого, но и запрещали обносить свои города стеной, ибо защитой им служила доблесть отдельных людей и ничто другое. Потому-то, когда один афинянин спросил некоего спартанца, находит ли он прекрасными афинские стены, тот ответил: «Да, если поселить за ними женщин». Таким образом, если у государя, располагающего хорошим войском, на границах владений и в прибрежной местности есть несколько крепостей, которые могут задержать врага на какое-то время, пока он не приведет армию в готовность, то они могут пригодиться, но это не обязательно. Если же такого войска нет, то крепости внутри страны или на ее границах бесполезны или даже вредны; вредны, потому что их легко потерять, и тогда они окажутся на стороне противника. Если же ему не удастся их взять, они останутся у него в глубоком тылу и не принесут никакой пользы, ибо когда сильное войско не встречает решительного отпора, оно углубляется во враждебную страну, невзирая на то, какие города или крепости остаются позади. Об этом можно судить по древней истории, а также по поступку Франческо Марии, который недавно, осаждая Урбино, оставил у себя в тылу десять вражеских городов, не обращая на них никакого внимания. Итак, государь, который может собрать хорошее войско, обойдется и без крепостей, а тот, у которого войска нет, не должен их строить. Ему следует укрепить подходы к своему городу, запастись провиантом и поддерживать расположение к себе горожан, чтобы он мог выдержать натиск противника, пока внешняя помощь или соглашение не спасут его. Все остальные расчеты обременительны в мирное и бесполезны в военное время. Теперь кто задумается над всем сказанным, тот увидит, что римляне, мудрые во всех своих установлениях, поступили благоразумно и в отношении латинов и привернатов, когда обезопасили себя более разумным и достойным способом, чем строительство крепостей.
Глава XXV
Нападая на разделившийся город в расчете на охватившие его распри, можно достичь противоположного результата
Противостояние между плебеями и знатью в Римской республике достигло такого накала, что вейенты объединились с этрусками, дабы, воспользовавшись смутой, покончить с Римом. Когда они снарядили войско и вторглись на римскую территорию, Сенат послал против них Гая Манилия и Марка Фабия, и в то время как те вышли навстречу войску противника, вейенты осыпали их бранью и насмешками, всячески принижая и оскорбляя римлян. Их дерзость и заносчивость были столь невыносимы, что римляне забыли о взаимных обидах, бросились на врагов и разгромили их. Отсюда видно, насколько люди, как мы обсуждали это выше, обманываются в своих расчетах и как часто, надеясь на выигрышный исход, они проигрывают. Вейенты, напав на разъединенных римлян, думали победить их, но это нападение помогло объединению последних и поражению вейентов. Ведь причиной распрей в республиках чаще всего служат покой и праздность, а к единению склоняют страх и война. Поэтому будь вейенты мудрее, видя Рим разделившимся, они старались бы всячески оберегать его от войн и ущемлять его мирными средствами. Нужно было войти в доверие к городу, раздираемому распрями, и пока дело не дошло до оружия, выступать беспристрастными судьями между партиями. Когда дело дойдет до вооруженных столкновений, следует осторожно помогать более слабым, как для того, чтобы они могли продолжать борьбу и истощали себя в ней, так и потому, что более существенная помощь может вызвать у всех подозрение, что ты станешь притеснять их и претендовать на верховную власть. Если вести себя с умом, то получится почти всегда так, что поставленная тобою цель будет достигнута. Город Пистойя, как я говорил в другом месте и по другому поводу, попал под власть Флоренции именно благодаря подобным ухищрениям, ибо, когда он разделился на партии и флорентийцы помогали то одним, то другим, не становясь окончательно ни на чью сторону, город в конце концов утомился от мятежей и по собственной воле отдал себя в руки Флоренции. В Сиене перевороты в пользу флорентийцев случались только тогда, когда они очень мало вмешивались в ее дела. Если же флорентийцы предпринимали решительные действия, город объединялся для защиты прежнего правления. Хочу добавить к приведенным еще один пример: миланский герцог Филиппо Висконти неоднократно вступал с Флоренцией в войну, рассчитывая на ее внутренние распри, но ни разу не добился успеха, так что ему пришлось жаловаться по поводу этих походов, что флорентийские безумства заставили его выбросить на ветер два миллиона золотых. Таким образом, как уже было сказано, вейенты и тосканцы обманулись в своих ожиданиях и в конце концов потерпели поражение в битве с римлянами. Так и впредь суждено разочарование всякому, кто подобным же образом и в подобных же обстоятельствах вознамерится подчинить себе другой народ.
Глава XXVI
Поношения и брань вызывают ненависть к обидчику без всякой для него пользы
Я полагаю, что людей, воздерживающихся от нанесения словесных обид и угроз другим, следует причислить к самым благоразумным, ибо и то и другое не отнимает сил у врага; угрозы побуждают его быть осторожнее, а брань усиливает ненависть к тебе и заставляет его еще упорнее изыскивать способы расправиться с тобой. Это видно на примере вейентов, о которых шла речь в предыдущей главе: вступив в войну с римлянами, они еще усилили их враждебность бранными словами, от чего всякий разумный командир должен удерживать своих солдат, ибо насмешки только разжигают врага, а отнюдь не мешают ему, как мы уже сказали, нападать. Таким образом, это оружие, которое обращается против тебя. Замечательное происшествие на этот счет случилось в Азии: полководец персов Габад простоял долгое время лагерем под Амидой и, наскучив долгой осадой, решил уйти восвояси. Когда он уже снялся со стоянки, защитники города высыпали на стены и, упоенные своей победой, стали наносить ему всяческие оскорбления, высмеивая, осуждая и выставляя на свет трусость и никчемность врага. Обозленный Габад изменил свое намерение и снова обложил город осадой. Через несколько дней он захватил и разграбил его – столь велико было негодование, вызванное обидой.
То же самое произошло и с вейентами. Как уже было сказано, им показалось мало воевать с римлянами, они захотели еще уязвить римлян насмешками и, приблизившись с издевкой на устах к самой лагерной изгороди, гораздо сильнее задели их своими словами, чем вооруженными нападками. Римские солдаты, до этого сражавшиеся без особой охоты, заставили консулов вступить в бой; так вейенты, как и упомянутый выше гарнизон, стали жертвой собственной несдержанности на язык. Таким образом, хорошие военачальники и хорошие государственные правители должны прилагать все усилия, чтобы избежать подобных обид и оскорблений в своих городах или войсках как между своими, так и по отношению к врагу, потому что в последнем случае это угрожает вышеописанными бедами, а внутренние ссоры еще опаснее, если не принять предохранительных мер, как это всегда делали благоразумные вожди. Когда римские легионы, оставленные в Капуе, замыслили расправиться с ее жителями, о чем будет рассказано в своем месте, в городе вспыхнули волнения, которые потом были усмирены Валерием Корвином, и среди прочих условий замирения было предусмотрено суровое наказание для тех, кто когда-либо станет упрекать этих солдат за участие в беспорядках. Тиберий Гракх, назначенный во время войны с Ганнибалом командиром отряда, составленного из рабов, которых римляне вооружили вследствие недостатка в людях, в числе своих первых приказаний распорядился карать смертью тех, кто станет корить их прежним рабским состоянием. Настолько римляне, как мы уже говорили выше, почитали вредным наносить людям унизительные упреки и оскорбления, ибо ничто так не бередит душу и не пробуждает в ней большего негодования, чем насмешка, высказана ли она в шутку или всерьез: «Nam facetiae asperae, quando nimium ex vero traxere, acrem sui memoriam relinquunt» [58] .
Глава XXVII
Благоразумные государи и республики должны довольствоваться одержанной победой; в большинстве случаев, если ее недостаточно, они проигрывают
Бранить врага обидными словами заставляет обычно дерзость, вызванная победой или обманчивой надеждой на нее. Подобные надежды делают людей неразборчивыми не только в словах, но и в поступках. Укоренившись в человеческом сердце, самоуверенность притупляет чувство меры и чаще всего заставляет упустить насущное благо ради призрачного. Это обстоятельство заслуживает рассмотрения, ибо люди обманываются очень часто и с большим ущербом для себя, и я думаю показать это с помощью старинных и современных примеров, которые объяснят все лучше всяких доводов. Когда Ганнибал разбил римлян при Каннах, он отправил в Карфаген своих посланцев с известием о победе и с просьбой о помощи. При обсуждении дальнейших действий в Сенате Ганнон, умудренный годами карфагенский гражданин, советовал воспользоваться этой победой для заключения с римлянами выгодного мира и не ждать, пока к этому вынудит поражение, потому что теперь можно было выставлять почетные условия. Карфагену было бы достаточно показать римлянам, что он может с ними справиться, и, одержав одну победу, не следовало рисковать ради еще более внушительной. Этот совет не был принят, и Сенат признал его разумность лишь тогда, когда случай был упущен.
Когда Александр Великий овладел уже всем Востоком, Тирская республика, в те времена благодаря своему господству на море славная и могущественная, наподобие Венеции, обеспокоившись величием Александра, направила к нему посольство с предложением перейти в добровольное подданство и приняла все его условия, за исключением пребывания царя и его войска в самом городе. Александр разгневался на жителей Тира, которые закрыли перед ним ворота, в то время как весь мир распростерся перед ним. Он отверг все их предложения и осадил город. Благодаря водной преграде и богатейшим запасам продовольствия и прочих припасов, необходимых для обороны, город против всякого ожидания на протяжении 4 месяцев успешно сопротивлялся, и Александр, убедившись в том, что бесславно теряет время, решил пойти на мир с горожанами и уступить им то, о чем они сами просили. Однако возгордившиеся жители Тира не только не пожелали пойти на соглашение, но и казнили прибывших на переговоры посланцев Александра. Взбешенный царь бросил на приступ такие силы, что взял и разрушил город, после чего перебил и увел в рабство его жителей.
В 1512 году во флорентийские владения вторглось испанское войско, чтобы восстановить во Флоренции правление Медичи и обложить город данью. Испанцев призвали некоторые из горожан, пообещав выступить им в поддержку с оружием в руках, когда те окажутся в пределах республики. Спустившись на равнину и не обнаружив обещанного подкрепления, испанцы, испытывая недостаток провианта, попытались заключить перемирие, но народ Флоренции высокомерно не пожелал вступить с ними в сговор, что повело к падению Прато и гибели государства.