Морфиус-Митрофан, наткнувшись на Пашку, легонько сдавил пальцами Пашкин затылок. Легонько — с его морфиус-митрофановской точки зрения. У самого же Пашки шейные позвонки отделились один от другого с громким писком новорожденных котят.
— Как зовут?! — рыкнул Главный Мент.
— Меня?
— Ну, не меня же!
— Павел.
— Ты почему еще не в тюрьме?
Пашка едва не потерял сознание от страха, несчастные шейные позвонки его бросились врассыпную, и голова держалась теперь только на пальцах Главного Мента.
Стоит Главному Менту разжать их, и она скатится с плеч прямо в объятья пластикового мешка с Нео. Но Главный Мент пальцы не разожмет, с какой стати ему отпускать вора и преступника?! Его посадят в тюрьму, как вора и преступника, дадут за краденый шарф на полную катушку, и бабка будет говорить всем знакомым, что «байстрюк-басурман допрыгался». А в тюрьме…
Представив, что будет с ним в тюрьме, Пашка начал рыдать.
— Ты чего это? — Мент ослабил хватку. — Шуток не понимаешь?
Хороши шуточки!.. Склизкий призрак тюрьмы отступил, но рыдания от этого только усилились. Теперь в них вплелась сладкая нота безнаказанности.
— К мешку не подходить, — извинительно понизил голос Главный Мент, выпуская шейные позвонки на свободу. — Тоже, нашел развлечение!..
Оставив в покое Пашку, он переключился на большеголового. Большеголовый и Главный Мент оказались старинными приятелями и называли друг друга «Гурий» и «Антоха». Как оказалось, Главный Мент прибыл за Нео из самого Питера, а большеголовый Гурий все время кивал на населенный пункт Пеники, в котором вроде бы проживал. Пашка про Пеники слыхал, но никогда до них не добирался: ему вполне хватало окрестностей Ломоносова и Петродворца.
Теперь, спустя два дня, Пеники всплыли сами по себе.
Сначала в виде неоформившейся идеи покаяния, ведь о шарфе-рыбине Пашка не забывал ни на минуту. Не зря, ох, не зря Главный Мент заговорил о тюрьме! Да еще ночные кошмары с Нео! Быть может, Нео хочет, чтобы Пашка вернул шарф? Быть может, именно это он и хотел сказать Пашке? И если Пашка вернет злополучный кусок ткани, то Нео отступит, и дырка на лбу Нео отступит. И Пашка останется цел и невредим, назло бабке с ее любимым всепогодным лозунгом «И когда только тебя черти заберут!».
Вопрос был только в том, кому возвращать. И вопрос этот грозил оказаться неразрешимым.
Кандидатуру Главного Мента Пашка отмел сразу же: одно лишь воспоминание о его железных пальцах на затылке вызывало дрожь. И желание навеки поселиться в их с бабкой дощатом покосившемся туалете (с ведром вместо цивилизованного унитаза). Нет, пощады от Морфиуса-Митрофана ждать не приходится, Морфиус-Митрофан спит и видит, как бы засадить его, Пашку, в тюрьму. И оснований у него для этого больше чем достаточно. С этими основаниями Главный Мент мог нарисоваться у Пашкиного дома в любой момент. И на веревочке притащить за собой «раковую шейку», как называл ментовской транспорт дядя Вася Печенкин. А никого другого из людей, суетящихся вокруг мертвого Нео, Пашка не запомнил. Никого, кроме… Кроме большеголового Гурия!
В разбуженном Нео и яхтой «Такарабунэ» воображении Пашки голова Гурия выросла до размеров средней руки крепости. в которой можно спрятаться и переждать напасти. Или в крайнем случае оставить трофейный шарф у крепостных ворот. У Гурия были круглые ласковые глаза совы, а сова, как всем известно, птица мудрая и не станет хватать мышь-полевку Павла Кирста-Косырева прежде, чем не выслушает ее. К тому же Гурий был добр к Пашке, с ходу назвал отличным парнем отличной страны. А это что-нибудь да значит.
Для принятия окончательного решения Пашка отправился на чердак, где на вечном приколе стоял старый, видавший виды сундучище. Сундучище исполнял роль потерянного ковчега и чаши Святого Грааля по совместительству и хранил в себе все главные Пашкины богатства: книжку «О разведке для мальчиков», тетрадь по русскому с автографом Актрисы и фотокарточку матери Пашки. Фотокарточка была маленькой, неясной, сделанной для какого-то документа и к тому же всегда лежала в конверте. Пашка открывал конверт строго три раза в год: на собственный день рождения, на день рождения матери и на новогодние праздники. Вот и сейчас он не решился достать фотокарточку из конверта, он просто положил его перед собой.
— Ну, — требовательно спросил Пашка у черно-белого с книжной желтизной Би-Пи, автографа Актрисы и конверта. — Что скажете?
— Be prepared! [11] — призвал Пашку Би-Пи. Заглавными буквами своего великого имени.
— Радуй близких!.. — посоветовал автограф Актрисы.
А конверт приподнял сдобренный почтовым клеем язык и, как всегда, промолчал.
Суровое be prepared означало: любишь кататься — люби и саночки возить, посему будь готов к любым испытаниям. Нежное радуй близких означало: признайся, пока не поздно, юный Павел, вот близкие и порадуются. А молчание конверта означало: что бы ты ни сделал, Пашка, ты все сделаешь правильно.
Теперь, когда с главным было покончено, Пашка перешел к частностям. То есть частность была только одна: где, когда и как выловить Гурия. Отправляться в пасть ментовской Пашке вовсе не улыбалось, и для решительного разговора были выбраны Пеники. Пашка поехал туда на электричке, не имея никакого сколько-нибудь продуманного плана. Судя по названию, Пеники были маленькой, несерьезной деревушкой, так что найти в них милиционера по имени Гурий не составит труда. Нужно просто подловить какого-нибудь пацана (в любой, даже несерьезной, деревушке есть пацаны) и хорошенько расспросить его о Гурии. Так, во всяком случае, думал Пашка.
Но все обернулось иначе.
Коротенькое путешествие из Мартышкина в Пеники (вернее, на железнодорожную платформу «Кронштадтская колония», к которой примыкали Пеники) стоило Пашке больших трудов. Во-первых, ему все время казалось, что за ним следят люди, посланные коварным Главным Ментом. Они только и ждут, что Пашка вытянет шарф, чтобы зацапать его. Во-вторых, приходилось все время быть настороже из-за снующих, как челноки, контролеров. И на платформу «Кронштадтская колония» Пашка выгрузился с таким чувством, как будто пропахал на животе все саванны и джунгли Би-Пи, включая Индию, Ашанти и городок Мафекинг.
Поначалу Пашке решительно не везло: пацаны не попадались ему вовсе. Щетинистые дядьки на велосипедах и толстоногие тетки с авоськами попадались, а пацаны — нет. Через полчаса бесплодных скитаний по горбатым холмистым Пеникам Пашка набрел-таки на парнишку, отдаленно напоминающего Виташу. Во всяком случае, по повадкам. Парнишка за умеренную мзду в два рубля и указал Пашке дом на самой верхотуре Пеников. Из-за штакетника проглядывала асфальтового цвета крыша, под которой проживал Гурий. И Пашка решительно направился в сторону дома. Но по мере того, как крыша приближалась, решимость потихоньку оставляла Пашку. И возле самой калитки исчезла совсем. К тому же за штакетником энергично махала тяпкой женщина, а к женщине Пашка готов не был. Да и сама затея с Гурием, такая привлекательная в тенистом Мартышкине, в Пениках вдруг съежилась и потеряла всякий смысл. Главный Мент и Гурий были друзьями, и Пашка совсем выпустил это из виду. Позабыл. Позабыл, а сейчас вспомнил!
Очень вовремя.
Нужно убираться отсюда. И чем скорее, тем лучше.
Но пока Пашка прикидывал, как бы половчее сигануть от дома, в конце улицы, являющейся также и трассой, показались «Жигули». «Жигули» тащились довольно медленно, норовили забрать вбок и вообще вели себя, как пьяный дядя Вася Печенкин. Если бы Пашка не схоронился за бесхозной сосной, они наверняка ткнулись бы ему в живот. Или в саму сосну.
Но до сосны машина не доехала. Она остановилась против калитки дома Гурия, и спустя минуту из «Жигулей» вывалился сам Гурий. Поначалу Пашка даже не узнал его: Гурий был в костюме, а не в форме.
А голова Гурия, оставшаяся без присмотра милицейской фуражки, даже обидно уменьшилась в размерах. Прижимая к груди картонную коробку (очевидно, с оружием!), Гурий скрылся за калиткой.
А потом…
Как и в тот, первый раз, явление Актрисы Пашка пропустил. Иначе и быть не могло, ведь Актриса все это время существовала в Пашкиной жизни, хранила невесомые ладони на Пашкиных плечах, легонько дышала в макушку и только теперь, когда глупый Пашка попал в переплет, вышла из тени. Но сейчас вместо лопуха в руках Актрисы оказался велосипед. Она подтащила его к калитке дома Гурия, и дом Гурия сразу же перестал казаться опасным, перестал казаться живым — он превратился в декорацию. И все из-за Актрисы, такой живой, такой настоящей, что рядом с ней блекла любая реальность. Актриса о чем-то поговорила с вышедшей на улицу женщиной; женщина держалась почтительно и так заглядывала в глаза Актрисе, как будто от Актрисы зависело ее будущее. Ничего другого Пашка и не ожидал — ничего, кроме поклонения и обожания. Авантюра с шарфом Нео сразу же вылетела из Пашкиной головы вместе с остальными мыслями, мыслишками и мыслищами. И голова, освободившись от Пашки и полностью перестав ему подчиняться, дала команду ногам. И ноги, освободившись от Пашки и полностью перестав ему подчиняться, понесли его к машине. Пашка забрался на заднее сиденье, скорчился на полу, прижал колени к и подбородку и затих. Он не знал, что произойдет, когда Актриса обнаружит его. И когда она его обнаружит: через пять минут, через час или через год. Теперь это не имело никакого значения. Важным было то, что он — пусть даже тайком, ценой нахрапистого, злостного обмана — пробрался в мир Актрисы. Вернее, в осколок мира. Железный, нагретый солнцем осколок вмещал в себя множество разных запахов, и не все они принадлежали Актрисе. Прежде чем добраться до нужного, Пашка едва не заблудился в массе побочных. Крепкий пот, спертый винный привкус, разжиженные прогорклые духи… Продравшись сквозь этот частокол, Пашка уловил нужный запах и настроился на него. Спустя несколько минут запах усилился, забрался в ноздри, соскользнул за пазуху, заполнил каждую клеточку Пашкиного тела. А это могло означать только одно — Актриса вернулась.
Она так резво взяла с места, что Пашка едва не прикусил себе язык. Актриса умеет водить машину, ничего удивительного, она ведь Актриса! И наверняка ей подвластны не только машины, но и лошади с тиграми, и бипланы с катамаранами. И с яхтой «Такарабунэ» она справилась бы в два счета:
.просто посмотрела бы на парус, улыбнулась ему — и парус сразу бы наполнился ветром, затрепетал и подставил тугую щеку для поцелуя… Но паруса не было, а была машина.
И машина эта летела по воздуху, машина эта парила над дорогой — и лучше не задумываться над тем, что будет в конце пути.
Главное — не выдать себя, как и полагается скауту, ведь чему-то же научил его великий Би-Пи!.. Но с надеждой остаться незамеченным пришлось распрощаться. И очень скоро. От пыли, влетевшей в приоткрытое окно машины, Пашка чихнул.
— Правда, — сказала Актриса, отделенная от Пашки водительским сиденьем.
Звук ее голоса — нездешний, ни на что не похожий — заставил Пашку вздрогнуть.
Ты в машине Актрисы — и это правда. Незваный, непрошеный, ты едешь с ней — и это тоже правда. Не удержавшись, Пашка чихнул еще раз.
— Кто здесь?..
Так и не получив ответа, Актриса засвистела какой-то беспечный мотивчик. Она здорово умела свистеть, в чем Пашка нисколько не сомневался! Интересно, прищуривает ли она глаза, когда свистит? Пашка — прищуривает, и он должен во что бы то ни стало посмотреть на Актрису! Пашка осторожно приподнялся, и в ту же секунду Актриса затормозила. И в зеркале над лобовым стеклом машины он увидел ее лицо.
Такое же прекрасное, но только чуть изменившееся.
Глаза.
Ну, конечно же, все дело в глазах! Тогда, весной, глаза у Актрисы были темно-рыжими, под цвет волос. А теперь они стали зелеными. И не просто зелеными, а ярко-зелеными и такими прозрачными, что на дне их явно просматривался не Пашка, нет, кто-то другой. Пашка был слишком мал для слова «ревность» и неприятный холодок в животе отнес за счет резкого торможения. Несколько мгновений Пашка и Актриса рассматривали друг друга в зеркале.
— Ты кто? — спросила Актриса.
Пашка молчал.
— Ты как здесь оказался?
Пашка молчал.
— Может, ты немой?..
Ну, конечно же, Актриса не вспомнила его. Пашка сильно удивился бы, если бы все было по-другому.
— «Юному Павлу от актеров театра „Глобус“. Хорошо учись и радуй близких», — шепотом процитировал он.
— Подожди. — В зеркале было видно, как Актриса сморщила лоб, но воспоминание по-прежнему не давалось ей. — Подожди-ка…
— Автограф…
— Точно! — Она повернулась к Пашке.
Наконец-то! — Я давала тебе автограф! Зимой…
— В апреле, — трепеща, поправил Пашка.
— Ну да, в апреле! А.., что ты здесь делаешь? Ты как забрался в машину?
Нет, Пашке не удержаться. Что бы он ни сказал, ему не удержаться. Через секунду его вышвырнут из машины… Но, странное дело. Актриса не торопилась вышвыривать Пашку.
— Постой… Ты ведь из Мартышкина, правда?
Она вспомнила! Она вспомнила даже этот ничтожный факт о ничтожном Павле Кирста-Косыреве, и от полноты чувств Пашка едва не заплакал.
— Это судьба, — сказала Актриса. Сама себе.
«Судьба», — подумал Пашка.
— Если тебе нужно в Мартышкино…
«Не нужно», — подумал Пашка.
— ..то я тебя не повезу.
Вот и сказочке конец. И никакого чуда не произошло. Приехали, Павел Константинович, слазьте. Пашка едва не заплакал во второй раз — теперь уже от обиды.
— Водитель я никакой и ответственность за малолетнего взять на себя не смогу, ты уж извини. Хватит мне одного.., приключения.
Должна быть, у Пашки сделалось такое лицо, что ровно через секунду Актриса передумала. Она коснулась кончиками пальцев Пашкиного подбородка (здесь уж Пашка совсем голову потерял от радости) и сказала:
— Хорошо. Поедем потихоньку. Тебе сколько лет?
Прибавить пару годков к своим несерьезным одиннадцати Пашка не решился; глупо начинать с вранья, тем более что мудрая Актриса все равно его раскусит.
— Одиннадцать.
— Остаешься на заднем сиденье, если одиннадцать.
Пашка согласно закивал, стараясь хоть на мгновение задержать ее пальцы, а Актриса рассмеялась. Именно так, как и представлял себе Пашка, — запрокинув голову и сомкнув повлажневшие ресницы.
— А я-то, дура, чуть с ума не сошла от страха! Подумала, что это… Да ладно, плевать теперь, что я подумала!.. Значит, тебя Павел зовут.
Пашка замотал головой в знак согласия: говорить он не мог.
— А я — Елена Анат… Можно просто — Лена.
Просто Лена — это было здорово! Актриса протягивала Пашке свое имя, она доверяла его Пашке просто и безыскусно, как драгоценность, истинной цены которой не знала. Но Пашка-то, хитрюга, Пашка знал!
Драгоценные камешки имени можно было нанизывать друг на друга в самой разной последовательности и снова собирать в горсть; среди камешков было даже два куриных бога — "е" и "а", так что исполнение желаний Пашке обеспечено…
На одном из поворотов «жигуленок» резко тряхнуло, и Пашку бросило вперед, к коротко стриженному затылку Актрисы. И он сразу же воспользовался этим, намертво приклеившись к волосам. Жесткие, похожие на стрелки дикого лука пряди защекотали Пашкины губы, от чего по телу сразу же разлилось тепло и сердце забилось — часто-часто. А потом и вовсе провалилось в желудок.
— Тебе плохо? — неожиданно спросила Актриса. — Тошнит?
Пашка промычал что-то нечленораздельное.
— Может быть, остановиться?
— Нет… Все в порядке…
Мартышкино показалось на горизонте предательски быстро, втиснулось между Пашкиными губами и затылком Актрисы — и замерло.
— Ты на какой улице живешь?
Пашка жил на улице Связи, в стареньком бревенчатом доме. Углы дома почернели от времени, по фасаду шли три подслеповатых окна, а сквозь обветшалый толь крыши пробивались трава и мох. До сих пор Пашке было глубоко начихать на это — дом и дом, но теперь он вдруг устыдился его, как стыдятся заячьей губы. Никогда, ни при каких обстоятельствах Актриса не должна увидеть заячью губу!
— Можно и здесь… Остановиться… — почти прорыдал Пашка. — Дальше я сам…
Доберусь…
— Как хочешь. — Актриса, похоже, не очень огорчилась.
Она припарковала машину рядом с кафе «Лето», известным мартышкинским гадюшником, и кивнула Пашке: выбирайся, Пашка, общий привет. И Пашка выбрался бы, чего там, вытряхнулся, как будьте-нате, если бы не ноги. Ноги — совсем как в ночном кошмаре с Нео — налились свинцом. Они вовсе не хотели покидать салон, но и оставался было нельзя.
— Это я Я нашел Нео, — отчаянно выдохнул Пашка.
Мертвый Нео был его единственным козырем, ничего более выдающегося в Пашкиной жизни не просматривалось.
— Молодец, — Актриса нетерпеливо забарабанила пальцами по рулю. — А кто такой Нео? Твой пес?
— Нео — человек, — обиделся Пашка. — Только мертвый.
— Вот как! — В голосе Актрисы забрезжило вялое любопытство. — И что?
Действительно, что? Предъявить Нео все равно не удастся, а самого Павла Кирста-Косырева не сегодня-завтра посадят в тюрьму за кражу важной для следствия улики… Страхи, исчезнувшие было с появлением Актрисы, снова навалились на Пашку.
— Ничего. Я просто нашел его, вот и все.
— А ты забавный парнишка… Ну, прощай, Павел.
Пока Актриса закрывала машину, Пашка вертелся неподалеку. Он остался у «Жигулей» и тогда, когда Актриса исчезла в кафе, остался с дальним умыслом: она все равно выйдет, она не будет сидеть в этом гадюшнике вечность. Нет, ему ничего не нужно от Актрисы, он получил все, что хотел, и даже больше — он получил в подарок ее имя. Но уйти вот так, зная, что она еще некоторое время пробудет здесь, совсем рядом… Чтобы не попасться Актрисе на глаза, Пашка покинул окрестности «Жигулей» и скромно пристроился на лавочке у кафе.
Ничего дурного он не делает, просто сидит и отдыхает, никому не запрещено сидеть и отдыхать.
Неизвестно, сколько Пашка просидел на подступах к вонючей забегаловке, прежде чем его скаутское долготерпение было вознаграждено. Тихие шаги, раздавшиеся за его спиной, развязали язык воображению. И как же оно залопотало, просто спасу нет: Актриса, ну, конечно же, это Актриса!
Она вернулась, заинтригованная Пашкой, заинтригованная Нео. Да, мертвый Нео — неубиенная карта, против мертвого Нео не попрешь, с мертвым Нео он вскроет любые двери и любые сердца!..
— Ну, вычадок! — раздался над ухом голос дяди Васи Печенкина. — Насвистел-таки, сучье вымя! А ведь я предупреждал тебя, что удавлю!..
* * *…Ей не нужно было знать всего этого.
Бесполезное, горькое, ни к чему не применимое знание. Если бы не оно, Лена еще смогла бы вернуться в свою неказистую и почти анекдотическую жизнь. Но вернуться не представлялось никакой возможности, равно как и установить, кто послал ей мальчишку по имени Павел: крыльев за спиной у мальчишки не было, но и хвоста с копытами тоже не наблюдалось. В любом случае теперь она знала правду о Романе Валевском. Ту самую правду, о которой позабыл сообщить ей детина из органов.