А именно — родная милиция.
За последние несколько дней Лена столкнулась с некоторыми ее представителями, и все они были один другого краше: чего стоило одно только жутковатое мурло, которое допрашивало ее в ларьке у Гусейна, — шишковатый, не в меру раздувшийся череп перекочевал к мурлу прямиком из кинематографической страшилки, из какого-нибудь «Носферату — симфония ужаса»: в естественной среде подобных черепов не сыскать по определению. За мурлом следовал капитан Целищев из Ломоносова, больше похожий на домашнего осла или перезревший кабачок, нужное подчеркнуть. Был еще проходной патологоанатом из морга, фамилию которого Лена забыла напрочь.
Что-то непередаваемо хохляцкое, кажется — Луценко….
По этой галерее можно было бродить, зажав в руке бокал вполне легального шампанского и тарталетку, но приближаться к выставленным на всеобщее обозрение портретам и скульптурным группам не стоило: еще стошнит, чего доброго. А вот от кого следовало бы бежать без оглядки — так это от мурла с низким лбом, за которым сидела в засаде вся доблестная правоохранительная система. Что ж, у Лены были все поводы бежать. Ведь она уже один раз сделала это — наспех покинув студию Романа. Не без потерь, правда.
Совсем не без потерь.
Она до сих пор хорошо помнила о носке, который забыла на Фонтанке, вернее — потеряла, слишком увлекшись бегством.
Забавный чендж, ничего не скажешь: профукать носок и получить взамен пистолет с арабской вязью. А чего стоил старикашка с бульдогом и глазами вертухая. Сто против одного, что он не только запомнил ее, но и сфотографировал в фас и профиль, изучил все особые приметы и снабдил инвентарным номером. И наверняка с соответствующими комментариями сунул все это добро в пасть следствию.
А следствие…
Следствие вело то самое мурло, кто же еще, не такая уж Лена идиотка, чтобы не понять. Да и мурло не такой уж идиот, чтобы не связать беседу с ней (довольно скользкую и всю пропитанную тоской по Роману) с ее появлением на Фонтанке… И если она когда-нибудь возникнет в поле зрения мурла, их встреча будет совсем не томной…
— Эй, ты чего! Глаза разуй! — вывел Лену из транса голос мужа.
Очень вовремя: увлекшись своими мыслями, она едва не протаранила задний бампер какой-то ушлой иномарки. И лишь в самую последнюю минуту ей удалось затормозить и избежать столкновения.
— Ты хоть на дорогу смотри изредка. — Гжесь все еще не мог прийти в себя от близости аварийной ситуации.
— Дорога наша тяжела, ведь мы бродячие актеры, — снова вклинился с ненужным пьяным резонерством мэтр. — И вдохновения крыла на землю спустят нас не скоро…
— Помолчали бы, Гавриил Леонтьевич! — Гжесь вовсе не был расположен к выслушиванию скоморошьего фольклора. — Неизвестно, доберемся ли мы живыми с таким водилой… А вы еще под руку каркаете…
…Но живыми они все же добрались.
И даже благополучно сдали мэтра на руки полумертвой от приступа почечных колик Светане. После чего Лена отвезла Гжеся домой, на Четырнадцатую. Но до того, как покинуть салон, муженек успел изрядно потрепать ей нервы..
— Иди, — напутствовала Лена Гжеся, выключив двигатель и уставившись прямо перед собой.
— А ты?
— Я приду позже.
— Почему?
Поводов оставаться в опостылевшей тачке не было никаких, и Лена ляпнула первое, что пришло ей в голову:
— Мне еще нужно заехать к подруге.
— К какой?
— К подруге… По институту. Ты ее не знаешь…
— Да? — искренне удивился Гжесь. — А мне казалось, что я знаю всех твоих подруг.
Это была чистая правда: еще в полузабытый период окучивания профессорской дочки Гжесь перезнакомился со всеми ее немногочисленными подругами. Это было частью плана: продвигаться к крепости по имени Лена Шалимова, один за другим отвоевывая у нее форпосты. И форпосты складывали оружие, раз за разом попадаясь на удочку гжесевского брутального обаяния.
И дудели оторопевшей Лене, как ей, дуре, повезло с мужем.
— Нет… Вряд ли ты ее видел…
— Ну и отлично… Мы можем поехать вместе, заодно и посмотрю на нее… Если тыне против…
— Против.
— Ну, как знаешь… Тебя хоть ждать сегодня? Или как в прошлый раз…
Лишнее напоминание о ночи с субботы на воскресенье, проведенной в доме Романа, подстегнуло Лену.
— Нет. Как в прошлый раз не будет…
— Надеюсь. Я все-таки твой муж. И прошу об этом не забывать.
— И захочешь — не забудешь, — вполне искренне бросила Лена.
— И, заметь, муж лояльный. Другой бы тебя за такие финты за волосы бы оттаскал, а я…
— А ты?
— А я тебя люблю… — И Гжесь потянулся к Лене мягкими, засиженными дешевым портвейном губами.
— Вот только без этого… Я тебя умоляю…
— Ну, раз ты умоляешь… Просьба женщины… — Гжесь открыл дверцу и вывалился из машины. И, уже нагнувшись к опущенному стеклу, сказал:
— Только будь осторожна за рулем. Водитель ты никакой, любовь моя…
Никакой.
И — не только водитель.
Собственная никчемность предстала перед Леной во всей красе, стоило ей только отъехать от дома пару кварталов и припарковаться у входа на Смоленское кладбище.
Не самое лучшее место, особенно в свете сегодняшнего опознания несчастной Афы, но здесь, во всяком случае, тихо. И никто не потревожит, да и время подходящее: рабочий день у нищих и священнослужителей давно закончился. Включив в салоне маленький свет, Лена несколько минут просидела с закрытыми глазами. Слишком длинным был день, слишком много событий он в себя вместил. Опознание тела маленькой балерины, бесчинства мэтра в забегаловке «Лето», наезд на несчастного дебила Гурия, встреча с Пашкой, яхта, на которой был убит Роман, еще одна яхта и ее хозяин по имени Сергей, дождь, который так и не пошел, вещдоки, выуженные из пьянчуги Печенкина…
И пистолет.
С пистолета, пожалуй, она и начнет.
И нечего бояться. Нечего.
Так, тихонько уговаривая себя, она открыла рюкзак и заглянула в него: как в пропасть, как в готовую разверзнуться перед ней морскую бездну. На самом дне этой пропасти, этой бездны лежал пистолет. Дорого бы она отдала, чтобы его там не оказалось.
Но он был.
И Лена, собрав в кулак всю свою волю, подняла пистолет за дуло и принялась его рассматривать. Ничего нового за это время в пистолете не появилось, разве что теперь явственнее проступили детали, впадины и выпуклости, не замеченные ею прежде.
Крошечная, почти кокетливая, мушка на дуле.
Спусковой крючок, на который так хотелось положить палец.
И небольшой хвост внизу рукоятки. Хвостик. Хвостец.
Скорее повинуясь непреодолимому желанию дернуть за этот хвост, чем преследуя какие-то цели, Лена нажала на него. И — прямо на колени ей упала обойма. Самая настоящая обойма с самыми настоящими патронами. В ней не хватало только одного патрона.
Только одного.
Все остальные были на месте: отливающие красноватой медью, с тонким узорчатым рисунком, в миниатюре повторяющим вязь на рукоятке.
Или это ей только показалось?
В любом случае никакая это не зажигалка. А вполне боеспособное оружие. Конечно, можно пойти до конца, сунуть обойму обратно и все-таки положить палец на курок, но… Испытывать судьбу Лене не хотелось. Как не хотелось думать о судьбе недостающего патрона. Хорошо, если его выпустили в стоящую на каком-нибудь пне пустую банку из-под джин-тоника. Или сбили им бейсболку, заброшенную на верхотуру чахлой дачной сосны. Или отправили его в белый свет, как в копеечку — под вопросительные взгляды ворон.
А если нет? Что тогда?
Лучше будет, если об этом подумает кто-то другой. Не она. Не сейчас.
А сейчас — ей остается только сунуть пистолет обратно в рюкзак. И переключиться на что-нибудь более невинное. Более безопасное. Более приближенное к действительности, чем это почти инфернальное дитя песков.
Более невинное лежало в бардачке, но для этого невинного потребовалось унять бешено колотящееся сердце. Сосредоточившись на пистолете, она почти забыла об узелке с вещами Романа. А ведь они были последними, кто видел его живым, и первыми, кто увидел его мертвым. Конечно же, они сами предпочли бы другую судьбу, совсем другую, но теперь им ничего не остается, как сжимать кольцо вокруг Лены.
Серебряный перстень, серебряный браслет, серебряная цепочка с затейливым медальоном. И в обратном порядке: медальон, цепочка, браслет, перстень.
И бумажник.
В бумажнике не было ничего, кроме визиток и билета на электричку: упырь Печенкин вылизал все углы кожаного портмоне, как хорошая хозяйка вылизывает квартиру перед Новым годом. Единственное, до чего не добрались его вездесущие грабли, были визитки. Впрочем, это легко объяснить: за визитки не выручишь ни шиша, не то что за изделия из драгметалла. Странно, что Печенкин не заложил их в ближайшем к дому ломбарде, а начал с сомнительной продажи одеколона в ближайшей к дому рыгаловке. Лену не особенно интересовали побудительные мотивы пьянчуги, главное — вещи Романа, в конечном итоге, не попали в чужие руки.
В чужие, н-да…
Как будто ее, Ленины, руки были так уж близки к Валевскому.
Как будто они обвивали его, спящего; как будто они варили ему кофе по утрам и ерошили волосы на затылке вечером; как будто они стряхивали пепел забытой им сигареты себе в ладонь… Как будто они… Нет, лучше не думать об этом. Лучше не думать.
Визитки — совсем другое.
Визитки были безликими, несмотря на тиснение и вычурный дизайн, и принадлежали в основном иностранцам: у Лены даже дух захватило от этой почти всеобъемлющей географии, продублированной на английском, — азиатские иероглифы, упитанные подсвечники иврита, полуготический романский… И среди всего этого великолепия вдруг выскочила одна-единственная русская: маленькая яхта под грифом «Солинг» и прилепившаяся к «Солингу» фамилия.
Совсем уж невообразимая: неплох в, е. (директор) Но странным было не то, что визитка была на русском, нет.
Визитка была перечеркнута самым безжалостным образом, отчаянно продирающей ламинированную поверхность чернильной ручкой. Диагональная линия была жесткой — вполне в стиле жестких темных волос Нео и его жесткого, с установкой на жизненный успех подбородка. Нужно было очень не любить человека с фамилией Неплох, чтобы так яростно перечеркнуть его.
И все равно — оставить при себе.
Интересно, для чего?
Никаких более-менее приличных мыслей по этому поводу в Ленину голову не пришло, да и не стоило заморочиваться подобными пустяками. Не пустяк — пистолет, не пустяк — носильные серебряные вещи Романа, окольцевавшие Лену. Знакомство с ними оказалось короче, чем она ожидала, но от этого стало не менее болезненным.
И никуда от этого не деться, она просто перехватила потрепанное в боях за чужую собственность мародерское знамя Печенкина, самым банальным образом выхватив его из слабеющих рук. Бежать бы куда глаза глядят от этого знания, бежать бы куда глаза глядят.
Но Лена не побежала.
Совсем напротив, она аккуратно сложила вещи обратно в носовой платок и водрузила его на прежнее место. Вряд ли она оставит их при себе, нужно только придумать, как передать их тем, кому нужно передать. И вряд ли кольцо и браслет скажут ей больше, чем уже сказали… Да и сказать-то было особенно нечего, ведь ее с Романом история так и осталась непрожитой.
Во всем остальном Ленина невыполнимая миссия оказалась законченной.
До свидания, Нео.
Возвращаться домой, под плотоядную сень Гжеся, ей не хотелось. А услужливый разум подсказал: еще не все дела ты завершила, девочка, далеко не все. Оставалось только повернуть ключ в замке зажигания и отправиться на прирученной «шестерке» куда глаза глядят.
Без всякой цели.
Просто — чтобы измотать мысли о Романе и заставить их уснуть без всякой сказочки на ночь.
Так она и сделала: проехав по Шестнадцатой линии и выскочив на набережную, Лена разом промахнула мост Лейтенанта Шмидта, свернула с площади Труда на Конногвардейский и оказалась в центре. И лишь углубившись в него, порядком поплутав и намотав не один десяток километров, поняла, что выписываемые ею круги не так уж концентричны и уж тем Солее не абстрактны. И стягиваются к Лиговке. Той самой Лиговке, где жила Афа Филипаки.
Слава богу, она наконец-то нашла, чем занять, чем остудить собственную, раскалывающуюся от напряжения голову. Благо, ключи от Афиной комнаты были при ней.
Конечно же, Лена могла перенести тягостный визит за вещами покойной на завтрашнее утро, но лучше сделать это сейчас.
…Афина коммуналка, непонятно кем и когда зараженная вирусом человеколюбия, являла собой образец интеллигентской благости. Здесь никто и никогда не устраивал склок по поводу не выключенного в туалете света, не закрытого в ванной крана и не подтертых вовремя грязных следов в прихожей, Здесь всегда царила такая музейная или, скорее, филармоническая тишина, что Лена нисколько не удивилась бы, если бы ее приход был встречен арфой-соло или квинтетом струнных инструментов, наяривающих «Адажио» Альбинони.
Но на этот раз обошлось без арфы. Впрочем, как и всегда.
Квартира образцово-показательно спала, и спали все ее обитатели: от бывшего! билетера бывшего кинотеатра «Арктика»
Корытова до сотрудницы библиотечного коллектора Милены, периодически забегавшей к Афе на сигаретку. Интересно, знают ли они о гибели соседки? И к кому теперь будет ломиться Милена, чтобы выкурить свою неизменную «Золотую Яву»?..
И поведать о неизменных любителях раритетного драматурга Кукольника.
Спросить об этом было не у кого.
И, на цыпочках пройдя по коридору, Лена остановилась перед Афиной дверью.
Сколько раз она приходила сюда, господи ты боже мой! И сколько раз Афа ветре-, чала ее — иногда оторвавшись от малогабаритного телевизора «Sony», но чаще — от своего небольшого, почти бутафорского хореографического станка. Возможно, это ее последний визит на Лиговку, в комнату, все еще принадлежащую Афе. Через несколько дней сюда въедет кто-нибудь из тишайших членов коммунального сообщества и станок будет разобран и выброшен за ненадобностью. Или приспособлен под более низменные хозяйственные нужды. Такая же участь постигнет и фотографии знаменитых балерин, оккупировавшие стены комнаты на правах членов Афиной семьи,..
Впрочем, гадать об этом — дело неблагодарное.
Такое же неблагодарное, как копаться сейчас в вещах покойной. Остается утешаться тем, что делать это ее заставляет крайняя необходимость.
Открыв комнату и включив большой свет, Лена обессиленно опустилась на стоящий у двери стул: в Афиной комнате не изменилось ровным счетом ничего. Кто бы мог подумать, что вещи, такие же хрупкие, как и сама Афа, — все эти вазочки, салфеточки и накидки на подушки, — кто бы мог подумать, что все они равнодушно переживут хозяйку?
Переживут, так же как и кружевное белье из верхнего ящика комода.
Комод шел в списке под номером два — сразу же после шкафа, из которого Лена выудила платье для предстоящей церемонии погребения. Не очень-то оно и подходило, это платье — веселый белый горох на синем фоне, но все остальные вещи были еще легкомысленнее, они, так же как и Афа, меньше всего были готовы к такому досадному повороту событий, как смерть. С бельем было проще, нашлось и беспробудно с налетом эротизма, черное, — вот только зачем Афе кружевное белье? Но отказать маленькой неудавшейся балерине в белье…
Той самой, которая терпеливо выслушивала все ее жалобы на Гжеся, никогда не жаловалась сама и которая всегда одалживала ей сотенные до получки…
В самой сердцевине стопки из невесомых трусиков обнаружилась фотография, с которой Афа в свое время так демонстративно-безжалостно расправилась: теперь Лена благодаря стараниям владельца яхты «Посейдон» знала, кто был изображен на снимке.
Ее, Афин, парень.
Настолько ее, что Афа ненадолго пережила своего яхтсмена.
Лена провела рукой по фотографии, и фотография поддалась, слегка сдвинувшись, соскользнув с шелковой поверхности белья. И под ней обнаружился листок бумаги.
Вернее, несколько листков официально-делового размера.
Три, если уж быть совсем точной.
Три соединенных степлером листа, на которые она бросила взгляд просто из любопытства, оказались не чем иным, как контрактом. И не просто контрактом, а контрактом между Афиной Филипаки и театром современного балета «Лиллаби».
Театром Романа Валевского.
Несколько секунд Лена стояла как громом пораженная.
Как же она заблуждалась насчет Афины, как же она заблуждалась! «Неудавшаяся маленькая балерина» — это было вовсе не про нее: в самый последний момент Афе улыбнулась удача.
И именно на нее намекала Лене покойная подруга! Так вот о чем она не хотела говорить из чисто актерского, растворенного в крови суеверия! Перед тем как умереть, перед тем, как быть сброшенной с электрички, она подписала контракт!
А значит, она знала Романа.
Мертвая Афа знала мертвого Романа.
И не только как художественного руководителя «Лиллаби»! Афа была джусером и работала на электричках. На электричке.
Возможно, на той самой электричке, билет на которую валялся у Романа в портмоне.
И две смерти близких ей людей, поплутав немного во тьме Лениного тела, неожиданно слились воедино. А слившись и исполнив пропитанное горечью фуэте, шепнули Лене на ухо: таких совпадений не бывает…
* * *…Вот уже несколько минут Бычье Сердце тупо стоял перед обитой войлоком дверью под номером 17. К этой двери его привел номер на визитке Владимира Евгеньевича Неплоха с интимной припиской «дом», Установить адрес по номеру телефона не составило особого труда, но абсурд ситуации заключался в том, что этот адрес оказался хорошо знаком майору. Более того, совсем недавно он посетил вышеозначенный дом. И не просто из праздного любопытства, а по делу.
По делу Романа Валевского.
Покойный Рома-балерун оказался соседом исчезнувшего В. Е. Неплоха, одно время проживавшего несколькими этажами ниже.