Борис Анатольевич появлялся нечасто, но всегда с деньгами и задушевными разговорами.
– А ведь я заправским теневиком стал, - как-то между прочим сказал он, прихлёбывая чай из тонкого химического стакана. Чай по древней традиции всех лабораторий заваривался в фарфоровой эрлиховской кружке и пился из стаканов богемского стекла, никогда не употреблявшихся в работе. Общительный спонсор мгновенно усвоил этот нехитрый обычай и без чая из лаборатории не уходил.
Фраза о теневике озадачила Тимолева.
– Это в какой смысле? - спросил он, вежливо приподняв бровь.
– А в самом прямом, - благодушно ответствовал меценат. - Я, конечно, слыхал, что фундаментальная наука рано или поздно начинает приносить прибыль, но чтобы вот так… Вы знаете, сколько, оказывается, люди готовы платить за пересадку поджелудочной железы?
– Представления не имею, - честно ответил Тимолев. - И вообще, кому это нужно? Тут же нет жизненных показаний.
– Зато это верный способ избавиться от сахарного диабета. Представляете, хирургическое лечение диабета? И мы вынуждены хранить это в тайне. Операции делаем подпольно, деньги получаем незаконно. Типичный пример теневой экономики. - Борис Анатольевич криво усмехнулся и добавил: - Причём господа пациенты, а их уже трое, искренне уверены, что трансплантат был взят у живого человека.
– А как же несовместимость? - не выдержал Тимолев. - Курс лучевой терапии - это покруче любого диабета.
– Им сказали, что курс лучевой терапии прошёл донор перед операцией, так что им ничего проходить не нужно.
– Бред! Срабатывает имунная система реципиента! Причём здесь донор?
– Правда? А они поверили. И я тоже думал, что тут всё в порядке. Всё наша темнота… - Борис Анатольевич опустил в чай три кусочка сахара, с интересом наблюдая, как белые кубики истаивают, на глазах разрушаясь.
– Кроме того, - сказал Тимолев, - кто согласится быть донором на таких условиях? Даже если этот человек выживет, он инвалид на весь остаток своих недолгих дней.
– Тут всё не так просто, - Борис Анатольевич решительно размешал чай, окончательно разрушив оплывшую сахарную постройку. - Обычно мнение донора никто не спрашивает. Видите ли, занявшись этим бизнесом, я прежде всего изучил рынок. Не удивляйтесь, раз есть спрос на органы для пересадки, то будет и предложение. Как правило донорами оказываются люди, запутавшиеся в долгах и оказавшиеся на счётчике у бандитов. Их просто-напросто продают на запчасти. Неужели не читали? Об этом много писалось.
– Я не читаю перед обедом советских газет, - процитировал Тимолев.
– Тем не менее, рынок существует, суммы вращаются немалые, а мы с вами, своими «этически неоправданными методами» уже слегка подпортили торговлю живым товаром. Не потому что мы дешевле - мы значительно дороже - а просто после наших операций отторжения тканей не наступает. Чистый прагматизм: у нас выше качество. А так, рабов резать выгоднее, чем большинство подпольных клиник и занимается.
Тимолев судорожно глотнул горячего чая, заперхал обжегшись, неловко принялся вытирать выступившие слёзы.
– Так-то, - нравоучительно произнёс Борис Анатольевич. - Этика-с… Между прочим, наши пациенты деликатно не интересуются происхождением трансплантатов. А меня считают крутым русским мафиози, который по ночам отстреливает запоздалых прохожих и ворует детей. А я своих клиентов, тоже между прочим, не разубеждаю. Пусть боятся и уважают. Опять же, помалкивать будут.
Вид у Тимолева был совершенно потерянный, оставалось только помалкивать и слушать монолог спонсора.
– У вас, Сергей Владимирович, чистая наука, башня из слоновой кости, этическая стерильность, можно сказать, так и то вас достали. А вообще, медицина дело кровавое. Ваш приятель Гарлов много может порасказать на эту тему. Да и я могу. Давно, ещё в бытность мою студентом, попали мне в руки архивы Русского венерологического и сифилидологического общества имени Тарновского. Их в макулатуру сдали, а я вытащил. Два толстенных тома, а в них подшиты подлинные документы. Прелюбопытнейшее чтение, осмелюсь доложить! Сначала всё благопристойно: сбор средств на памятник этому самому Тарновскому, не знаю, кто такой, наблюдения за больными, статистика всякая: сколько в России сифилитиков приходилось на душу населения… А вот второй том, где советские времена пошли - это нечто! Вот где наука-то разбушевалась! Брали сифилитика, заражали кандидомикозом. Или брали кандидомикозного больного и прививали ему сифилис. А потом изучали развитие смешанной инфекции. Какие-то очень поучительные выводы делали. И это не где-нибудь в гитлеровских концлагерях, а в Ленинграде, в больнице у Калинкина моста, что Саша Чёрный воспел. Потом всё засекретили, но не думали, что рукописные отчёты сохранятся. Меня это чтение сильно избавило от юношеских иллюзий. В тридцатом году все научные общества к общему знаменателю привели, согнали в один колхоз - Научно-Техническое общество. Тридцатым годом архивы и заканчивались. А знаете, какой самый последний доклад был прочитан в обществе Тарновского? Ни в жизть не догадаетесь! «Борьба с правым и левым уклонами и правильная марксистско-ленинская позиция в лечении венерических заболеваний»!
– Как это? - промолвил Тимолев, возвращаясь к жизни.
– Очень просто. Вот если к врачу приходит больной, и врач принимается его лечить, то это правый, мелкобуржуазный уклон. А требование лечить классы: пролетариат - стационарно, трудовое крестьянство - амбулаторно, а прочих - не лечить вовсе, это уже левацкий загиб.
– А правильная марксистско-ленинская позиция?
– О! Она заключается в лечении трудовых коллективов. Скажем, труженникам морского порта всем без исключения - курс неосальварсана. Работницам ткацких и табачных фабрик - обязательное спринцевание перманганатом и так далее…
– Неужто всё это правда? - тихо спросил Тимолев.
– Правда. Я сам читал этот доклад.
– Да нет, я не о том. Вернее, не только о том. Торговля людьми… человеческими органами для пересадки?
– И это правда, - жёстко сказал Борис Анатольевич. - Особенно активно этим делом львовская криминальная группировка занимается. А поскольку мы с вами по их бизнесу нанесли чувствительный удар, то следует ожидать вульгарных бандитских разборок. Так что не удивляйтесь, что охрана будет усилена, и постарайтесь, чтобы информация о вашей работе никуда не просачивалась. У наших конкурентов длинные руки и очень большие уши.
Разговор этот произошёл два дня назад. А вот сейчас в университетской аудитории на месте нерадивого студента сидит господин силовой министр и требует… ничего он не требует, у него просто умирает дочь. И если бы это был всего лишь бывший однокашник, можно было бы попытаться помочь. Но ввязывать в игру министра никак нельзя.
Когда, лет десять тому, фамилия сокурсника замелькала среди руководителей компетентного ведомства, кто-то из общих знакомых обмолвился в невесёлую минуту:
– А ведь получается, что он уже и тогда работал в органах. Опекал нас, обормотов. А мы при нём разговоры разговаривали.
– Так ведь никого не посадили, - возразил Тимолев, - хотя на нашей болтовне прекрасный процесс можно было сварганить. Значит, совесть у него живой оставалась.
– Или его начальству всё уже было по-фигу, - возразил оппонент.
Вот так вот… сиди и гадай.
– Открою тебе служебную тайну, - медленно произнёс министр. - По каналам Интерпола мы получили информацию, что здесь у нас, в России, делаются незаконные операции по пересадке внутренних органов с каким-то предварительным облучением организма донора. Якобы это впоследствии снижает имунный ответ реципиента.
– Реникса… - непослушными губами произнёс Тимолев. - Лысенковщина чистейшей воды.
– Это я понимаю, но ведь дыма без огня не бывает. Значит ведутся какие-то работы.
– Вот моя работа! - Тимолев отбросив всякие сомнения, хлопнул ладонью по врезанному в стол лозунгу: «Ненавижу, козлы!»
В дверь постучали.
– Я занят! - крикнул Тимолев, забывший, что он не у себя в кабинете, а в аудитории, куда всякий и без стука войти может.
Дверь открылась и на пороге появился смущённый Борис Анатольевич.
– Я не помешал? - спросил он. - Дело в том, что вы так громко разговаривали, что я невольно слышал часть вашей беседы…
Разговор вёлся вполголоса, но сейчас это несоответствие прошло мимо Тимолева. Чёрт, так бездарно вляпаться!
– …я думаю, - говорил Борис Анатольевич, что мы могли бы помочь вашему другу. В виде исключения… ведь это же ваш друг, да?
– Одногруппник…
Тимолев не мог оторвать взгляда от лица своего одногруппника. Лишь однажды видел он такое выражение, какое проявилось сейчас на этом лице. Тогда их, всех парней курса, во время занятий на военной кафедре, привели в тир. Именно с таким выражением лица будущий господин силовой министр лупил из «Макарова» по грудной мишени. И единственный из всего курса выбил зачётные очки.
– Вот видите, одногруппник, - ничего не замечая, тараторил Борис Анатольевич. - Пять лет вместе. Конечно, надо помочь. Давайте сделаем так: вы сейчас поезжайте в центр, подготовьтесь к приёму образцов ткани, а я пока обсужу с вашим другом кое-какие детали. Думаю, выращивание клонированной культуры можно будет начать уже завтра. А недели через четыре, если всё сложится удачно, проведём подсадку…
Тимолев поднялся и молча вышел. Он не знал, что думать и на что надеяться.
Министр и Борис Анатольевич остались одни. Оба молчали, лишь с лица министра сползал прицельный прищур. Потом министр произнёс:
– Вот, значит, как… Всё уже существует и находится в ваших руках. И зачем вам это нужно? Это же не ввоз контрабанды, не поставка русских девчонок в китайские бордели, не наркотики даже. С чего бы вам этим заниматься?
– Помилуйте, - прежним, ничуть не изменившимся тоном ответил тот, что называл себя Борисом Анатольевичем. - Какие наркотики? У меня вполне официальный бизнес… я просто отказываюсь понимать.
– Понимаете, - отмахнулся министр. - Просто взять я вас покуда не могу. И это вы тоже понимаете.
– А если вы настолько обо мне осведомлены, то должны бы знать, что есть у меня слабость - подбирать то, что плохо лежит, порстите великодушно за дурной каламбур. Вы вышвырнули на свалку лучших учёных, я их подобрал. Дал им лаборатории, средства, возможность в свою очередь подбирать сотрудников. Что в этом плохого?.. даже не по понятиям, а просто по совести? Кстати, за нарушение вашего запрета на клонирование не полагается ничего… удивительно глупо - принять закон и не назначить наказание за его нарушение. Такой закон только ленивый не станет нарушать. А я, между прочим, трудолюбив, этого вы отрицать не сможете. Так что никакого обвинения вы мне не предъявите. Даже за уклонение от налогов - в эту программу я покуда вложил денег много больше, чем получил. Зато в руках у меня действительно уникальные вещи. Отнять их можно, но трудно. К тому же, в случае конфликта, многое может попросту погибнуть. Люди смертны, а все данные и отчёты - у меня. В единственном экземпляре, как те архивы.
– Какие архивы?
– Ай, не берите в голову, это личное.
– и что же вы хотите за ваши уникальные вещи? легализации исследований и этого вашего бизнеса?
– Зачем? - Борис Анатольевич мудро усмехнулся. - Дело уже налажено, а тут лишние хлопоты. Обработка общественного мнения, другие страны начнут недовольство высказывать, опять же, трения с церковью. А так - всем хорошо, все довольны. Кстати, церковь в курсе наших работ, во всяком случае - некоторые иерархи. Одному из них мы делали недавно пересадку желёз.
– Половых? - не удержавшись спросил министр.
– Не охальничайте, - строго прервал теневик. - Что за люди? - как перед телекамерами лоб крестить, так они в очередь стоят, а чуть речь о попах заходит, так сразу воображать начинают, как те в исповедальне прихожанок тискают. Ничего там такого не было. Возраст, обычные человеческие хвори. А вообще, я не медик, так что ничего определённого сказать не могу. Кстати, учитывая нелюбовь нашего общего друга к долгогривой породе, содрали мы со святого отца по полной программе. Вообще, учитывая некоторые обстоятельства, наши услуги стоят чрезвычайно дорого, но для вас, учитывая, что вы друг Сергея владимировича, мы всё сделаем бесплатно на самом высшем уровне.
Министр слушал молча, а криминальный король вдруг всопмнил, сколько неприятностей доставлял ему этот человек. Дошло до того, что Борис анатольевич начал лелеять мысль обвинить недруга в зверском изнасиловании грудного младенца. Даже при нынешней разнузданной свободе самое трудное - придать такому делу широкую огласку. А уж потом… любая, самая объективная и независимая экспертиза подтвердит, что преступление совершил господин министр. Анализ генетического материала для следствия такая же улика, как и отпечатки пальцев. К сожалению или к счастью, но в ту пору идеалист Тимолев ещё не умел клонировать человеческую сперму. А теперь надобность в столь сложной интриге отпала, всё складывается самым замечательным образом. По возможности дело всегда следует заканчивать миром. Всё-таки, хорошо, когда у высокопоставленных чиновников есть не слишком здоровые дети, которые любят соваться в такие места, где очень легко организовать подходящий несчастный случай. Мир в этом случае приходит сам собой.
– Насколько мне известно, - проникновенно произнёс Борис Анатольевич, - через два года операцию нужно будет повторять. Можете быть уверены, мы и тогда безвозмездно сделаем всё возможное. В свою очередь мы надеемся на понимание с вашей стороны. Я не стану предлагать ничего, что противоречило бы вашим убеждениям или шло вразрез со служебными обязанностями. Скорее - наоборот. Вот, скажем, львовская группировка… им давно пора почувствовтаь силу закона.
– Да, я понимаю, - согласился министр, глядя в лицо новому хозяину.
Дмитрий Громов. Скользкий поворот
Два черных "Форда" я заметил только при выезде из города. Без сомнения, это были люди Файкина. Не скажу, чтобы я очень испугался, но все же мне стало как-то не по себе. В памяти сразу всплыл вчерашний разговор с Файкиным.
– Тебе нравится твоя работа?
– Конечно, шеф!
– А ты хотел бы получать за нее вдвое, нет, втрое больше?
– Конечно, хотел бы!
– У тебя есть такая возможность. Но это связано с некоторым риском.
Я еще не понимал, куда он клонит.
– Дело пустячное и для тебя привычное. Перевезешь груз, куда надо тебе заплатят. Вот и все. Правда, груз не совсем обычный. С ним лучше не попадаться.
Тут я наконец понял. Наркотики! У нас давно ходили слухи, что Файкин промышляет перевозкой "травки", но я им не особенно верил; а теперь…
– Нет, шеф, это не для меня. Я буду возить для вас обычные грузы за обычную плату, а про сегодняшний разговор я постараюсь забыть как можно скорее.
Файкин поднял на меня глаза. Нехороший у него был взгляд, тяжелый. Он как будто сочувствовал мне, но так, как сочувствует палач приговоренному к смерти.
– Ты свободен, иди, - только и сказал он.
Я вышел из его кабинета. Через час у меня была назначена встреча с Линдой, и я тут же забыл об этом разговоре. А Файкин не забыл.
Я украдкой взглянул на Линду. Нет, она ни о чем не подозревает.
"Может, пронесет?" - мелькнула слабая надежда. Но я уже знал, что не пронесет. Я не переоценивал свои силы. Их там не меньше четырех человек, и все с оружием. Да и моторы у них получше, чем у моего "Пежо". Шансов не было практически никаких. Но главное было не это. Линда окажется свидетелем, и они убьют и ее. Поэтому, хоть я и знал, что это бесполезно, я прибавил скорость.
Серпантин горной дороги несся нам навстречу. На повороте машину занесло, но мне удалось вырулить.
– Не гони так! - испуганно вскрикнула Линда, когда край обрыва пронесся всего в нескольких дюймах от нас.
Я молча ткнул пальцем в зеркало заднего обзора. Два черных "Форда" неотступно следовали за нами, постепенно сокращая дистанцию.
– Кто это? - голос Линды задрожал.
– Бандиты. Если мы не скроемся от них - нам крышка.
Мотор уже надсадно выл. Мимо со страшной скоростью проносились столбики ограждения. Позади затрещали выстрелы. Заднее стекло мгновенно покрылось тонкой сеткой трещин. Пуля обожгла мне ухо, и в лобовом стекле рядом с моей головой появилась аккуратная круглая дырка.
Поворот. Я резко бросил машину влево. Задние колеса занесло. В какую-то долю секунды я увидел, что дальше дороги нет, она уходила в никуда, и там все было скрыто плотным мерцающим голубоватым туманом. Я не успел ничего подумать, не успел даже удивиться. В следующее мгновение мы влетели в этот туман, и все исчезло…
…Я не знал, сколько прошло времени, пока я очнулся. Мы были в нашей машине. Мотор не работал, и вокруг стояла мертвая тишина. Я никак не мог понять, где мы находимся. Кругом было темно, но темнота была какая-то фосфоресцирующая, словно в ней роилось множество слабых светлячков. Линда лежала на сиденьи, откинув голову назад. Ее длинные волосы свисали вниз и слегка колыхались, как от дуновения ветра, хотя я готов был поклясться, что никакого ветра здесь не было. Грудь Линды мерно поднималась и опускалась - она была в забытьи.
Я зажег спичку и взглянул на часы. Они стояли. Сколько же прошло времени? И, главное, где мы? Что с нами произошло?
Я помнил, как увидел, что дальше дороги нет, как мы влетели в этот голубой туман, а дальше - провал.
Я потянулся к ручке двери. Она щелкнула, и этот звук разбудил Линду. Я скорее угадал, чем увидел, что она открыла глаза и села на сидении.
– Где мы? - шепотом спросила она.
– Не знаю, - почему-то также шепотом ответил я.
– Я помню, как мы въехали в этот туман - и все.
– У меня то же самое. Надо выйти и осмотреться.
Мы вместе выбрались из машины и сделали несколько неуверенных шагов вперед. Пол, казалось, был металлическим, но этот металл почему-то мягко прогибался под ногами, но не весь, а лишь в том месте, на которое наступишь. Вокруг по-прежнему стояла тишина. Свечение, казалось, раздвинулось, приобрело форму купола, как если бы роившиеся в воздухе светлячки уселись на его поверхность. Но каких-либо предметов или подробностей различить не удавалось.