Зигги ввел низкого, плотного и коренастого парня в кожаном жилете на голое тело и черных кожаных джинсах. На шее, пальцах и во рту блестит золото. Он энергично пожал мне руку:
– Димок! – и резво сел перед поляроидом, вежливо отвечая Зигги: – Данке. Бите[11].
Зигги спросил у него, знает ли он немецкий.
– Айн бисхен[12], – охотно откликнулся Димок. – Жена бывшая, подлюка, научила. Ее родичи, гансы поганые, меж собой по-германски балакали. На курсы год ходил, но кроме «битте айн бит»[13] ничего не помню. Даже дни недели в башку не лезут. Зер шлехт[14].Какие-то слова знаю только. Понимать – чуток понимаю.
Мы занялись уточнением данных.
– Имя, фамилия правильно?
– Все путем.
– Лютеранин?
– Ну да, теперь вот лютером стал. А так в бога не верю. Херня все это. Нету никакого бога, все понт людей дурить. Как считаешь?
– Трудно сказать, – уклонился я от диспута. – Казахский хорошо знаешь?.. Стоит вписывать в данные?
– А чего его знать?.. Там у них три слова и есть всего. Темный народ. Нас в селе поровну всех было: косых, немчуры и русаков. Немчура лучше всех жила, вурст[15] делали и бир[16] варили. Русаки тоже ништяк хавали. А вот косые совсем крысы: в навозе спали, чтоб теплее, коровьи кишки ели и кошек вялили. И до Горбача все дружно жили, а потом перегрызлись. Ловить там нечего, одни чурки остались.
Зигги тем временем раскатал каточком чернила по полосе и велел Димку вымыть руки холодной водой, добавив, что именно холодная вода делает отпечатки пальцев четкими, а горячая, наоборот, расширяет руку, и отпечатки видны хуже, ибо линии сливаются между собой. А на фотокопии отпечатки вообще видны лучше, чем на оригинале, только не забыть кнопку «КОНТРАСТ» нажать. Видно, курс маленьких хитростей ему преподавал ушлый спец.
Димок стал отнекиваться:
– Да чего мыть?.. Я каждый день купаюсь… Е-мое, отпечатки!.. Что я, вор?.. Наин, их виль нихт![17] – начал было он, но Зигги споро управился с одной рукой и, переходя к другой, спросил:
– Кто он вообще?.. Откуда? Что ему у нас надо?
– Из Казахстана, русский немец. Он уже два года тут, – показал я ему дату въезда.
– Как два года? – остолбенел Зигги: – О, черт!.. Два года!
– А что такое?
– Как что?.. Если беженец не является к нам сразу по приезде, то он автоматически переходит в группу нелегально живущих, а это – другой контингент, которым занимается другое ведомство.
И Зигги, набрав чей-то номер, изложил суть проблемы, выслушал ответ:
– Понял… Да… Так и сделаем, – и попросил меня идти наверх, к Тилле: – Он разберется в этом казусе. Идите. И папку не забудьте.
– Курить не хочешь? – спросил я у Димка, зная, что спешить некуда (дела идут, контора пишет). Курить Димок, конечно, хотел.
– Ладно, покурите, – важно разрешил Зигги, вкладывая лист с отпечатками в сканер.
– Сто грамм тоже не помешали бы для храбрости?
– Клар[18], – ответил Димок. – Но мне нельзя, крыша едет. Я киксом занимаюсь, если что – въебу насмерть.
– Кикс?
– Ну, кикбоксинг.
– Это что за спорт?
– А такой: хуярь и пизди, куда можешь – и все. По рогам – и с копыт! Хороший спорт.
– Очень, – согласился я. – Но поднятие покрышек от грузовиков мне больше нравится.
– Рихтиг[19], тоже ништяк, – кивнул он, закуривая.
– А курить тебе можно?
– Да делай чего хочешь. У нас в секции все чего-нибудь нюхают или хавают. А два немца – так вообще фиксеры[20], на игле всю дорогу сидят. Главное – удар поставить, чтоб ногой сразу по башке попадать. У нас схватки быстро кончаются: раз-два – и готово!
И Димок, вдруг подпрыгнув, ударил ногой по календарю на стене, оставив на нем грязный след от подошвы.
– Ты что, сдурел? – удивился я.
– А что?.. У них много есть, другой повесят.
На балконе я узнал, что Димок в разводе и под судом, все жена-потаскуха виновата. Больше ничего узнать не удалось, потому что в комнату переводчиков ввалилось темное арабское семейство, за ним следовал коллега Хуссейн с горой папок в руках. Помахав мне через балконную дверь, он начал зычным голосом опрашивать небритых мужчин и забитых женщин, к которым жалась смуглая детвора. Сейчас Хуссейн был чем-то похож на своего тезку-тирана, когда тот ведет Военный Совет. Он так орал на перепуганных арабов, что дети подняли плач, и мы поспешили уйти с балкона.
Тилле был не в духе, мельком кивнул, продолжая возиться с компьютером. Долго налаживал диктофон, внимательно изучал паспорт, потом спросил, не включая диктофона:
– Дата въезда в Германию – два года назад. Почему?..
– Въехал как потомок немца-переселенца, по параграфу 8.
– Шварц. Это ваша фамилия?
Димок живо отозвался:
– Это жены-хуры[21] фамилия.
– А ваша фамилия как?
– Семёночкин.
– Sе-mjo-nоtsch-kin… Уф, трудно… Китайские даже легче. Недавно вот целая цистерна китайцев сдалась. Как селедки друг на друге, под видом мазута, от Харбина до Берлина, тряслись, трое не выдержали, задохнулись, так с трупами и ехали… Ну ладно, продолжим. Паспорт казахстанский. Срок паспорта истекает в этом году, а срок визы – через три месяца. А въехали вы в Германию вообще два года назад. Что вам тут надо?.. – поморщился Тилле.
Димок важно начал:
– Помогите, спрячьте!.. Я самбо, киксинг, спорт, могу хорошо драться!.. Битте!..
– Где семья?
– Нету жены. Капут. Развод. Разошлись. – И Димок для убедительности раздвинул руки до краев стола. – Я ее муттер-мать прибил. Выпила кровь, сука. Мне тогда еще восемнадцати не было, когда я ее утюгом ухнул. Условно трояк вмазали. Вот и маюсь.
– В чем вообще дело? – не понял Тилле. – Что вам от нас надо?
Димок сгорбился, явно готовясь к исповеди:
– Да как сказать… Где начать… С чего начать, не знаю…
– Что?..
– Не знает, с чего начать.
– Пусть покороче и по существу. Русские любят долго рассуждать. А мне еще на совещание ехать. В чем суть?
– А суть такая, что я всех их мать ебал, фашистов! – твердо ответил на это Димок, стукнув мозолистым кулаком по столу.
Тилле насторожился, услышав знакомое слово:
– Нас ругает? Мы фашисты?
– Нет, семью. Тещу свою.
Димок с горестным видом полез за сигаретами.
– Тут курить нельзя, – предупредил Тилле.
– Тогда выйду. Устал. Волнуюсь. Паузе, битте, – добавил он. – Очень прошу выйти на минуту.
Тилле кивнул и повернулся к компьютеру, бросив:
– Перерыв пять минут! Пусть соберется с мыслями. Он немецкий знает?
– Говорит, на немке был женат. Кое-какие слова знает, – ответил я.
– Ясно. Он просто боится, что ему визу не продлят, раз он в разводе, – предположил Тилле. – Идите, взгляните, что он там делает…
В коридоре мы встали у окна. Димок нервничал, ходил туда-сюда.
– Димок, я тоже что-то не понимаю. Что ты от них хочешь? – Я кивнул на дверь кабинета.
– Развод, суд. Что дальше будет – неизвестно. Виза нужна.
– И ты думаешь, что они дадут тебе политубежище?
– Пробирен[22] можно. А что, шансов нет?..
Я пожал плечами:
– Какие могут быть шансы?.. Кто тебя преследовал?..
– Теща!.. Жаль, не добил. Она весь развод и сварганила, сука.
Он плюнул в окно и швырнул окурок – тот попал прямо на капот сверкающей «Ауди».
– Ты чего, ошалел, Димок?..
Окурок тлел. От капота начал подниматься дымок.
– Ничего не будет, спецпокрытие.
В кабинете Тилле включил диктофон и продолжил:
– Родители живы?.. Нет?.. Прочерк. Братья-сестры есть?.. Нет?.. Отлично. В армии служили?.. Нет?.. Почему?.. Освобожден по здоровью?.. Но он же спортсмен?.. А, плоскостопие, понятно… Где работал?.. Слесарь в автомастерской. Запишем… Ну, а теперь расскажите о причинах, почему вы пришли в этот кабинет. Что вам надо?
– Я человек тихий. Но если меня замкнет – тогда все, плохо дело…
Тилле, видя, что опять начинается долгая предыстория, посмотрел на часы и сказал мне:
– Пожалуйста, переводите по предложениям. Может быть, так он будет короче говорить.
– Он говорит, чтоб по предложениям переводить. Говори от точки до точки, пунктиром, – сказал я Димку.
Он кивнул:
– Гоню пунктиром. Женился на русской немке. Баба ничего была. Семья – здоровая, в войну выслана. Но у всех их в паспортах стояло «русский» – и рыбку съесть, и на хер сесть. А я только женился. Вижу – надо что-то делать. Продал хату, дал баксы баблососам из ментовки, они переписали паспорта на немцев, все стали дойчи. Вначале выехали мы с моей нутой[23] и ее сестра с семьей. Там осталась теща – ее мужа, Додика, не выпускали, он в молодости на атомном реакторе полгода буфетчиком работал. Потом выпустили. Вот приперлась эта сучья теща со своим жидом Додиком. Села на социал, вонунг[24] ништяк получила, мебель дорогую купила, себе всякие наряды каждый день с магазина тащит…
Тилле, видя, что опять начинается долгая предыстория, посмотрел на часы и сказал мне:
– Пожалуйста, переводите по предложениям. Может быть, так он будет короче говорить.
– Он говорит, чтоб по предложениям переводить. Говори от точки до точки, пунктиром, – сказал я Димку.
Он кивнул:
– Гоню пунктиром. Женился на русской немке. Баба ничего была. Семья – здоровая, в войну выслана. Но у всех их в паспортах стояло «русский» – и рыбку съесть, и на хер сесть. А я только женился. Вижу – надо что-то делать. Продал хату, дал баксы баблососам из ментовки, они переписали паспорта на немцев, все стали дойчи. Вначале выехали мы с моей нутой[23] и ее сестра с семьей. Там осталась теща – ее мужа, Додика, не выпускали, он в молодости на атомном реакторе полгода буфетчиком работал. Потом выпустили. Вот приперлась эта сучья теща со своим жидом Додиком. Села на социал, вонунг[24] ништяк получила, мебель дорогую купила, себе всякие наряды каждый день с магазина тащит…
Тилле прервал его:
– Пожалуйста, ближе к теме!
– Данке зер[25]. Уже близко. Начала эта обезьяна задаваться. Просит ее моя дура с ребенком посидеть, а у ней времени нет, к парикмахеру спешит. Сама вся лысая, на копфе[26] кожа розовая, зоб болтается, как у индюшки, в гроб давно пора, а туда же – прически делать, тварь!.. Другой раз попросили с дитем побыть – а она в ответ: вы, мол, женщину наймите, у меня времени нет, педикюрку должна делать. Это ей-то, на ее кривые когти!.. Совсем офашистилась, себя Гердой называет, хотя всю жизнь Надькой в сельпо корячилась… В общем, такие понты. Вот тварь, думаю, ну, я тебя уделаю, обезьяна лысая… Потом с ее жидом сцепился. Этого Додика день рождения был, барана зарезали. Сидим на травке. И стал свояк Ахмед этого Додика подкалывать: «Вы, мол, суки, зачем Христа убили?» А тот Додик вдруг как завизжит: «Да какое вам дело, что мы с одним нашим недоноском сделали?.. Мы со своим евреем разобрались, вас не касается, чего вы нос свой туда суете!» Ферштейн зи?..[27] Это Христос-то – недоносок!.. Ну, Ахмедке все равно, у него свой аллах, а мне обидно стало. Дал я Додику по рогам, он – с копыт. Скорая, менты… Еле отмазался…
Тилле давно уже выключил диктофон и с тоской слушал Димка, а тот рассказывал дальше:
– Потом еще Ахмедка этого Додика порезал из-за машины. Три раза ударил мессером[28] в задницу. И домой побежал, в ванной заперся и сидит. Полиция пришла айн маль[29] – он не открыл. Потом Ахмедкин брат, Зубаир, выпивши со свадьбы пришел, ничего не знает, сидит мильх[30] пьет – он, как водярой нарежется, потом обязательно молоко тринкает[31].Полиция пришла ночью опять. «Где, говорят, Ахмед?» – «Не знаю». – «Хорошо, поищем». Пошли по циммерам[32]. А это что?.. Дверь в ванную. «Откройте!» Зубаир видит – правда заперта. Удивился – что такое? Взял по пьянке топор и начал рубить. А там Ахмедка… Увели в наручниках, теперь в кнасте[33], суда ждет…
Тилле, горестно вздохнув, проникновенно попросил:
– Короче, пожалуйста!
Димок закряхтел на стуле:
– Да уж куда короче. Ладно. Аллес клар[34].Вот пришла как-то эта сучья теща как будто ребенка навестить, а сама все своими аугами[35] туда-сюда крутит – что, мол, еще нового купили, да за сколько, да зачем?.. Слово за слово, я не выдержал, дал ей по рогам. Она – с копыт. Скорая и так далее…
– Мы-то тут при чем?.. Все это – для уголовной полиции. Дело заведено? – устало спросил Тилле.
– Найн, – твердо ответил Димок.
– Ну и радуйтесь, что в тюрьму не посадили. Других причин для просьбы о политубежище нет?..
– Да вроде бы все…
– Что вас ожидает в случае вашего вероятного возвращения в Казахстан? – задал Тилле дежурный вопрос, который испугал Димка.
– Да уж ничего хорошего. Убьют – и все.
– Добавить ничего не хотите?..
Димок встал и жалобно уставился на Тилле:
– Битте, хельфен зи мир![36] Помогите! Мне бы пару месяцев перекантоваться, а там срок придет, можно будет на постоянку заявление подавать, адвокат поможет, свой парень, из Джамбула…
– На три месяца у вас и так есть! – отмахнулся Тилле и протянул ему временное удостоверение беженца. – Вот, тут написано, что можете три месяца находиться в территории Германии, пока мы вам отказ выписывать будем.
– Серьезно?.. Ну, ништяк, зер гут. Всего-всего вам!.. – вскочил Димок и полез к Тилле с протянутой рукой – прощаться.
Тилле нехотя ответил на рукопожатие. Потом Димок крепко потряс мою руку и выбежал из кабинета, забыв на столе свое удостоверение.
– Дайте ему. Псих какой-то!.. Ну, мне пора на совещание. За восемь недель третий летучий голландец с курдами из Ирака в Триесте причаливает. Команды нет, одни беженцы. Полюбилась им Германия! Положение серьезное. До встречи!
Димок курил на лестнице. Я дал ему удостоверение и увел на балкон – курить и ждать, пока будет напечатан протокол. А там услышал печально похожие друг на друга истории о том, как Димок за разные провинности снес с копыт все родство, включая самых близких. Отца покалечил за то, что тот не давал ему киндергельд[37]. Мать избил за рысканье по карманам. Сестре сломал ключицу, застав ее роющейся в его кошельке. Палкой надавал бабке по рогам, когда она его в похмелье побеспокоила. А столетнему деду сломал руку, когда тот пытался украсть у него бутылку бира.
– Тебе за все это пожизненно полагается. – Я загасил окурок и вернулся в комнату.
– Да, – согласился Димок, следуя за мной. – Но что делать?.. Если крыша поехала – все, одни рефлексы. У меня удар смертельный. Как у Стрельцова, знаешь?
– Я вообще со спортом не очень-то… Тренироваться всегда было лень…
– Думаешь, я тренируюсь?.. Больше делать нечего! Удар поставил, точки знаю – и все, чего еще надо?.. Любого с копыт снесу, кто пасть шнуровать не будет!
И он, вдруг вспрыгнув на стол, дал ногой по лампе, которая с треском взорвалась и осыпалась.
– Ты что, опомнись! – Я едва успел уклониться от осколков.
Он спрыгнул со стола.
– Сама взорвалась! – и начал собирать осколки.
«Прав Тилле – это настоящий псих!» – подумал я и пошел искать Зигги, чтобы сообщить о взрыве лампы.
В коридоре встретился Рахим – он гнал перед собой черное семейство, подстегивая отстающих гортанными вскриками.
– Работа есть? – подмигнул я ему.
– Слава Аллаху и Саддаму! – возвел он глаза к седьмому небу, куда мешал добраться белый потолок земной тюрьмы.
– И Кабиле с Каддафи, – добавил я и, увидев в глубине коридора Зигги, поспешил к нему.
А Димок, выглядывая из комнаты, крикнул:
– Пусть ганс веник захватит, руками не собрать! Осколки мелкие. Я, если бью, то все, до тода[38], по рогам – и с копыт!
Сачок Савчук
Дорогой друг, в последнем письме ты интересовался, что средний европеец видит и слышит о таинственно-бескрайнем Руссланде?.. Ничего хорошего, могу тебя заверить. Представления самые смутные и тревожные. Не поленюсь дать сколок того, что по германскому «туннель-видению» передают.
ОМОН ломает двери и челюсти, ходит по спинам и головам. Бичи и бомжи на грязных лестницах. Лилово-синие трупы в моргах. Битые рожи блядей в полиции. Тощая средневековая провинция: крыши текут, двери спадают с петель, худые коровы жуют гнилуху, пастух спит в навозной куче. Безрадостные алкаши в кепках набекрень. Рахитичные сироты на голых больничных койках. Кувалдой развороченные унитазы, текущие бачки, вырванные с корнем телефонные трубки. Адские подъезды, где малолетки нюхают клей. Мухи, тараканы, крысы, стаи бродячих собак и кошек. Набитые битком тюрьмы. Дикие сцены в вытрезвителях. Барахолки, толкучки, толчки, тычки. Нищие и калеки. Больницы без воды и света. Кучи мусора. Трещины в стенах атомных реакторов. Ржавый лом в портах, рельсы в бурьяне. Брошенные цеха. Заводы в агонии, среди мертвых станков чумазые типы с мятыми папиросами в зубах мозолистыми лапами забивают «козла». Безумные политики в распущенных галстуках на толстых шеях. Коммунисты в рваных кацавейках, с портретами Ленина и Сталина, вопят что-то беззубыми ртами…
И – водка, водочка, водяра. Всюду, везде и всегда. Каждый уважающий себя немецкий журналист считает святым долгом во время любого репортажа показать крупным планом бутылку и пьющие рты. И каждый уважающий себя бывсовчел тоже считает своим святым долгом обстоятельно поговорить по душам с немецким корреспондентом – ну, а какой разговор по душам без бутылки?.. В общем, еще одна страна олухов, воров, лентяев и недотеп – вздыхает средний бюргер, и словами его трудно разубедить. А на упреки, почему надо показывать только плохое, журналисты оправдываются: «Что делать?.. Там, куда ни направь камеру – всюду одно и то же!..» Насколько все это соответствует действительности – не берусь судить, тебе виднее, ты в ней варишься. В общем, скука, скучища, скукотища. И думать позитивно как-то не удается.