Мы с Рами были людьми из разных миров, исповедовали разные религии и следовали разным культурным традициям. Мне нравились наши различия, несмотря на то что я их не вполне понимала. На самом деле я, вероятно, даже фетишизировала эти различия, не осознавая, что некоторая доля сходства – качество, составляющее необходимый фундамент для любых отношений.
Когда я влюбилась в Рами, некоторые из моих подруг обеспокоились моим расцветающим интересом к арабской культуре, видя в ней сплошь «террористов и тюрбаны». Но я чувствовала себя так, будто ступила сквозь магический портал на древний путь шелковых караванов.
Рами водил меня танцевать под арабскую музыку, мы курили яблочный кальян, пили пряные чаи и путешествовали по Ближнему Востоку. Наша любовь буквально цвела на фоне опьяняющих декораций из пухлых подушек и богатых тканей, которыми были задрапированы низкие кушетки, просто созданные для того, чтобы лениво лежать на них, поедая финики, в ожидании момента, когда можно будет заняться любовью.
Наш период ухаживания был сущим пиршеством для чувств, пропитанным вездесущими ароматами кумина, мускатного ореха и душистого перца, и нежным ритмом кочевничьих барабанов, и песнями гортанных голосов, и томительным и неотвязным воздушным пением флейт.
Я была ослеплена этим миром и тем, как он меня развивал. Моя мама тревожилась. Она предсказывала, что до меня со временем дойдет: мы с Рами – не пара. Мы «по-разному запряжены», говорила она.
Я же ни о чем не беспокоилась, учитывая, что ни один из нас не был истово религиозен, – если не считать одного примечательного исключения.
Однажды летом мы решили сплавиться в каноэ по реке во Флориде. Внезапно разразилась послеполуденная буря с грозой и застигла нас на середине водного потока. Мы только и успевали пригибаться, когда молнии били со всех сторон. Мы начали изо всех сил грести, чтобы убраться прочь с реки, – и тут я стала взывать к Иисусу, а он – к Аллаху. Когда мы добрались до берега, я спросила Рами:
– Почему ты называешь себя мусульманином? Ты не посещаешь мечеть, ты не блюдешь пост в Рамадан… Да, на ужины ты ходишь, но ведь ты и целый день ешь! А в детстве ты учился в католической школе.
– Я родился мусульманином, – ответил он.
– Но ты же не родился религиозным, – настаивала я.
– Да, но я родился в религиозной культуре, – парировал он.
Я заметила, что Рами практиковал наиболее красивые постулаты ислама. Он оценивал себя в соответствии со своим гостеприимством и щедростью по отношению к другим – в особенности к беднякам. Он тратил значительную часть своего времени, трудясь волонтером в бесплатной столовой для бездомных, а если на него находило вдохновение, то превращал в такую столовую и собственный дом.
Как-то раз он собрал команду домашних слуг и садовников, которые работали в его домах, закатил им пир на весь мир и сам сервировал стол в своей столовой. Они были потрясены.
Я очень ценила его умение получать искреннее удовольствие от дарения подарков другим, и неважно, что было тому причиной – его религия или личность; я предпочитала сосредоточиться на этой добродетели, нежели на каких-то там различиях.
В общем, я следовала своему обычному шаблону – идеализировала любовь и обрядила ее в эффектное платьице, не желая обращать внимание ни на какие несовершенства под этой глянцевой поверхностью. Я не хотела, чтобы что-то неприглядное помешало моим грезам. Может быть, различия между нами и существовали, но мне казалось, что они не имеют значения…
…До того момента, пока он через четыре месяца после начала нашего романа не пригласил меня в поездку в Марокко, куда собирался со своими друзьями.
В тускло освещенном и битком набитом марракешском ресторане звуки «живых» барабанов и звякающих цимбал наполняли воздух, а мимо проплывали, соблазнительно покачивая бедрами, исполнительницы танца живота. Рами привел меня в заведение, где он и его друзья, американские бизнесмены арабского происхождения – у некоторых были дома в этих местах, – частенько устраивали вечеринки. Мы уселись за стол, собираясь знатно попировать кускусом, – и, к моему удивлению, к нам присоединился целый цветник девушек, самой младшей из которых было не больше тринадцати, а самой старшей – семнадцати лет.
Я мгновенно почувствовала себя не в своей тарелке – и это еще слабо сказано. Это что же – секс-туризм в действии?! Я не могла не понимать, что каждый из мужчин выберет себе на вечер одну из девушек.
Я принялась изучать их. Они выглядели юными – и при этом преждевременно состарившимися. Одна была похожа на оборванного уличного ребенка, голодного и настороженного, глаза ее так и стреляли по сторонам. Она скорчилась над своей порцией в какой-то первобытной позе, загребая кускус ладошками и периодически оглядываясь через плечо.
Рядом с ней сидела спокойная девушка с хорошими манерами. Но слишком прямая спина и сжатые кулаки выдавали ее неуверенность. Еще одна девочка-подросток, чья одежда была жалкой попыткой подражать западной моде, была довольно кокетлива и отличалась бы замечательной красотой, если бы не явные признаки недокормленности.
Неужели мои спутники не понимали, что они эксплуатируют юных девушек, оказавшихся в отчаянном положении? Неужели им было наплевать на физический и эмоциональный вред, который они наносят этим подросткам?
* * *По дороге в дамскую комнату я принялась расспрашивать «кокетку». Картина оказалась неприглядной. Эти девочки не были жертвами работорговли, ими торговали не организованные преступники и даже не местная сводня. Их посылали на панель родители, и они на самом деле мечтали выйти замуж за какого-нибудь французского туриста или стать второй женой бизнесмена из Саудовской Аравии, чтобы обеспечивать деньгами всех своих родственников.
А пока они довольствовались едой, небольшой суммой денег или парой шальвар. Девушка объяснила мне на запинающемся английском, что при столь ограниченных возможностях устроиться на работу и отсутствии законов против сексуального домогательства, которые могли бы защитить женщин в рабочей обстановке, они всегда рискуют быть соблазненными своими же коллегами-мужчинами.
У этих девушек не было никакого выбора, никакой защиты и никакого права голоса. Я ощущала в них всепоглощающее чувство покорности и безнадежности, несмотря на очаровательные и непринужденные маски. Я понимала, что в чужой монастырь со своим уставом не ходят, но все равно верила, что все мы одинаково нуждаемся в том, чтобы сделать свою реальность хотя бы сносной.
Я представляла, как этим девушкам приходилось глушить свои истинные чувства, как им было отказано в основных человеческих потребностях, таких как потребности в доверии, безопасности и любви. Мне казалось, что это не просто старый как мир обмен секса на деньги, но что обмен этот происходил за счет чувства человеческого достоинства этих молоденьких девушек.
Я не могла больше это терпеть и пулей вылетела в зал. Рами подошел ко мне.
– Я собираюсь позвонить в американское посольство, и я возвращаюсь домой! – рявкнула я. Говорила я достаточно громко. Его друзья все слышали и уставились на меня так, словно я была неизлечимо наивной простушкой. И тем не менее принялись громоздить одно оправдание на другое. «Да мы ведь помогаем этим девушкам и их семьям!» – сказал один. Другой стал обличать их как ловких мошенниц, старающихся обманом заманить мужчин в супружеское ярмо.
Рами отчаянно пытался уверить меня, что он никогда не принимал участия в беззаконных эскападах своих друзей. Ему потребовалось немало увещеваний, чтобы я успокоилась. Однако с того момента я уже не могла больше отрицать, что у нас с Рами очень разные взгляды на любовь и отношения.
* * *Когда я познакомилась с Рами, он жил один. Проводил бо́льшую часть своего времени с этой самой компанией, устраивая вечеринки, путешествуя. Это было своего рода братство мужчин средних лет. На самом деле Рами и его друзья были вольнодумцами, ведущими эпикурейский образ жизни, полный роскоши и гедонизма, свободный от каких бы то ни было сдерживающих факторов. Он и был их верой.
Некоторым друзьям Рами нравилось провоцировать меня на философские дебаты. Дебаты о великой любви и безнравственности – вот как я предпочитаю их называть. «В чем смысл романтической любви?» или «Зачем мне нужно проводить всю свою жизнь с одной женщиной?» – спрашивали они меня, словно пытаясь понять совершенно нелепый способ мировоззрения.
Они на самом деле не верили в любовь, они видели в ней в лучшем случае иллюзию, а в худшем – тюремное заключение. Для этих мужчин единственной истиной было физическое наслаждение . Женщины составляли часть сокровищ жизни, точно такую же, как хорошая еда или тонкие вина.
Они на самом деле не верили в любовь, они видели в ней в лучшем случае иллюзию, а в худшем – тюремное заключение. Для этих мужчин единственной истиной было физическое наслаждение . Женщины составляли часть сокровищ жизни, точно такую же, как хорошая еда или тонкие вина.
Поначалу я гадала, не связано ли их отношение к любви с родной культурой, в которой брак порой становится деловым соглашением. Я заметила, что они не ждут от отношений ни романтики, ни даже дружбы. Я также знала из их историй, что все они дружат с самого детства и в отрочестве участвовали в ненасильственных политических акциях, протестуя против того, что их лишили крова. Но все их попытки изменить мир лишь неоднократно приводили их в тюрьму, и они эмигрировали в Америку, чтобы найти себя в бизнесе.
Все они отказались от своей прошлой жизни, в которой были высокие идеалы, принципы, жажда справедливости и прочее, и сменили точку зрения: наивно думать, что можно изменить мир, так что надо просто наслаждаться жизнью . И теперь они жили этой жизнью, похожей на сон, хотя мне казалось, что они опустошены и подавлены. Это меня по-настоящему поражало. Имея столько денег и свободу, они вовсе не лучились энергией и радостью, как мы с Рами в то время. В результате Рами оказался между этими двумя философиями как меж двух огней.
* * *Думаю, наш светлый энтузиазм по поводу друг друга без слов выиграл этот спор, и в результате друзья Рами стали относиться ко мне как к сопернице – так они выражали свое неодобрение тем фактом, что их самый общительный неженатый друг брал меня с собой на каждый ужин, на каждую вечеринку, в каждую поездку.
Я была для этих мужчин настоящей помехой. Они разговаривали между собой только по-арабски, намеренно выключая меня из беседы.
Я решила их перехитрить. Отправилась в книжный магазин Barnes & Noble и нашла словарь арабского языка (как потом выяснилось, египетского диалекта). Я изучала его тайно, чтобы в тот момент, когда Рами и его друзья перейдут на другой язык, все-таки улавливать какие-то крупицы смысла.
На первый взгляд эта задача кажется непосильной, но у меня настоящий талант к запоминанию. Я повсюду таскала с собой этот словарь и читала его при малейшей возможности – в метро, в очереди в кофейне, пока чистила зубы и т. д. Кроме того, я старалась говорить по-арабски, когда только было возможно – например, с египтянином, который торговал халяльными продуктами с уличной тележки на углу неподалеку от моего дома, или называя адрес водителям такси родом с Ближнего Востока.
Однажды днем, когда мы сидели в кофейне с Рами и его друзьями, я заговорила. Не помню, что именно я сказала, зато помню их реакцию: шок и удивление, за которыми последовал хохот: «Она говорит по-арабски! Да еще и на египетском диалекте!»
Я и не представляла, что в арабском есть разные диалекты. Однако мне удалось завоевать их уважение – пусть и через силу, – и они начали порой разговаривать со мной по-арабски. Рами решил выучить меня своему диалекту, и мы с ним проводили многие часы, нежась в постели в разной степени раздетости и играя в игры со словами.
Этот язык казался мне просто созданным для соблазнения – серии гортанных звуков, исходящих из глубины горла, эмоциональность, некая близость душе. Арабский как-то не располагал к сдержанности, в результате чего я чувствовала себя и смелее, и беззащитнее, пытаясь выразить свою мысль. Его модуляции грубы, откровенны и негармоничны, с флексиями, которые лишь прибавляют страсти и яркости любому выражению. Этот язык особенно эротичен в исполнении мужского низкого, хрипловатого голоса.
А еще в нем был один уникальный звук, выделявшийся среди прочих большей мягкостью, тот, который я так любила слышать слетающим с уст Рами, – что-то вроде придыхательного, удлиненного «х». Подобный звук человек издает, будучи раздражен или захлестнут наслаждением.
В арабском даже самые обычные выражения обретают изысканную поэтичность и духовность. Влюбленные обращаются друг к другу словами вроде «ро’хи» с тем самым придыхательным «х», что означает «душа моя», или «назиби», что значит «судьба моя». Но моими любимыми словами были «хабиби» – «любовь моя » и «йа-лаа» – «пойдем». Пару лет я с удовольствием обращалась ко всем подряд словом «хабиби».
* * *Временами меня тревожило влияние друзей на Рами, но, к их вящему неудовольствию, Рами оставался верен мне, и, похоже, ему нравилось бравировать нашей неразлучностью в их присутствии.
И вскоре однажды ночью, думая, что я сплю, он нежно погладил мои волосы и прошептал: «Анаб’хибек» – «Я тебя люблю».
И я любила его. Я смотрела ему в глаза и говорила: «Давай будем любить друг друга до самозабвения. Давай не будем ничего друг от друга таить, давай прочувствуем эту любовь так глубоко, как сможем». Эти слова были для меня важны. Я полагала, что «взрослая» любовь слишком часто укрывается множеством защитных слоев, и хотела пойти на риск полной открытости, игнорируя порожденную страхом потребность в безопасности, полностью переживать наши чувства.
* * *Когда мы с Рами сошлись, мои коллеги по ресторану, признавая за ним определенный шарм, потихоньку сплетничали о его раскованном образе жизни, а однажды вечером – и о его семейном статусе. Это на мгновение смутило меня, но никто ничего не знал наверняка. Рами сказал мне, что разведен, и у меня не было причин ему не верить. Окончательно успокоило меня то, что Рами всегда был доступен, и мы регулярно ночевали в его доме, который выглядел как очень обжитая, но типично холостяцкая «берлога».
Но Рами также был неотразимо общителен, очарователен и ненасытен во флирте. Я все чаще и чаще начинала замечать то, о чем говорили мои друзья.
Однажды вечером мы были на официальном ужине, я была разодета как игрушка и чувствовала себя очень привлекательной. А потом к нам подошла ошеломительно красивая молодая женщина, его знакомая. Рами взволновался, вскочил с места, поцеловал ее в щеку и спросил: «Могу я прислать на твой столик бутылку вина?» Он так и увивался вокруг нее, потом снова уселся. Спустя двадцать минут мимо проходила другая его знакомая, и он проделал все то же самое. Я ощутила укол ревности.
Позже у него дома я дала волю неудержимому желанию попрекнуть его:
– Ты флиртуешь с другими женщинами!
– Я просто веду себя по-дружески. Это ничего не значит.
– Похоже, у тебя полно знакомых женщин. Откуда ты всех их знаешь?
Он пожал плечами – мол, что я могу сказать! Меня понесло дальше:
– Знаешь, мои коллеги в ресторане постоянно о тебе судачат.
– Они мне просто друзья.
– Я все время слышу о тебе разные вещи…
Он заглотнул наживку:
– Какие вещи?
– Ну… кто-то говорил мне, что ты женат.
Рами затряс головой.
– Ничего подобного! Я разведен. Я же тебе говорил.
Я смотрела ему прямо в глаза.
– Это… исламский развод, – проговорил он.
Какой-какой развод?!
– А это что еще значит?
– Исламский развод… традиционный… не официальный. Но это то же самое! – торопливо добавил он.
– Так, значит, ты не разведен!
Рами мрачно насупился.
– Я не раз хотел тебе сказать, но все время казалось, что момент неподходящий. Вот как это было: наш брак был стратегическим. Не договорным, но практичным для обеих сторон. Ты должна понять… В нашей культуре брак не всегда заключается по любви. Мы расстались шесть лет назад, и она живет в другом штате.
Из меня словно выпустили весь воздух. Я не могла поверить, что он дождался момента, пока я влюблюсь в него, чтобы сказать мне правду! Я хотела, чтобы он вернул все назад, сказал что-то, хоть что-нибудь, чтобы все вдруг стало хорошо.
– Почему ты никогда мне об этом не говорил?
– Я хотел, но боялся, что ты не поймешь.
– Я и помыслить не могла, что свяжусь с женатым мужчиной!
– Вот видишь! Я хотел сперва дать нам шанс.
– Думаю, ты только что не оставил от этого шанса камня на камне!
* * *Рами силился объясниться, говоря, что они с женой согласились расстаться, но не разводиться – по финансовым причинам. В результате он мог спать со случайными женщинами, но ни с кем подолгу не встречался, поскольку не хотел ввязываться в серьезные отношения, а потом получить от женщины требование развестись. Если он понимал, что между ним и женщиной возникает эмоциональная связь, он с ней расставался.
– Но ты – другое дело, – уверял он. – Мне кажется, я впервые влюбился по-настоящему.
Я должна была уйти. Я уехала домой, а на следующий день порвала с ним. Очень скоро я уже направлялась в Нью-Йорк, одна, чтобы начать занятия в интернатуре.
* * *Я хотела жить на Манхэттене, но в одиночку это было мне не по средствам. Мне нужна была соседка по квартире. Меня познакомили с молодой женщиной по имени Софи, которая в то же время, что и я, переезжала в Нью-Йорк, и тоже одна. Мы полетели туда вместе, чтобы присмотреть себе жилье. Агент поводил нас по съемным квартирам, но мы не смогли найти ничего подходящего. Вернулись домой разочарованные, а я еще и нервничала, поскольку у меня вот-вот должна была начаться практика в интернатуре.