— Скажи мне — они действительно тамошние обитательницы? Не въехавшие недавно мошенницы, а порядочные девицы? Может, у их семей и вес какой в городе есть?
— Есть, — Диего обозначил пожатие плечами. — Конечно, их я знаю, хотя и не представлен. Та, что высокая, дочь моего начальника, старшего алькальда над портом, дона Хорхе де Теруана. Вторая — Ана де Рибера. Тоже донья. Обе девочки домашние, но в разном роде. Могу еще сказать, что Ана довольно симпатичная — временами у окошка сиживает. Руфину без мантильи видали, верно, лишь отец с матерью. Она у них одна, в детстве много болела — теперь берегут в четыре глаза.
— Значит, дочь старшего алькальда? — потер руки Гаспар. — Да единственная… Интересная партия. Старших-то на всю Севилью восемь. Я же хочу, чтобы мои дети заняли достойное положение, а у дона Хорхе иных внуков, кроме моих, не будет. Кто-то из них займет место деда. Уже хорошо!
Перед перуанцем маревом стоят перспективы, и кислому выражению лица друга особого внимания он не уделяет. Слова, правда, слышит.
— Может, и не займет. Должность дона Хорхе выборная, не наследуемая.
— С его связями и моими деньгами? Диего, видно, что ты еще мало пожил на свете. Место будет наше! — Гаспар начал бегать между комнатами, наткнулся на низкий шкаф. — Кстати, ты прав, мебели многовато, нужно больше простора. Нет, донья Ана, конечно, миленькая, но чего стоит смазливое личико на фоне таких перспектив? Я уже вижу маленьких донов де Нуньес-и-Теруан.
— Не будет таких.
— Это еще почему?
— Ну, даже если вы на ней женитесь…
— Женюсь, и никаких если! — И кулаком по застонавшему столику. Аж мрамор столешницы трещинами пошел… Нет, показалось, он от природы с прожилками.
Диего словно не заметил, что его пытались перебить.
— …то дети единственной наследницы будут именоваться только ее именем. Словно вас и на свете не было, а благородная северянка зачала беспорочно.
— Не позволю!
— Тогда и не женитесь. Простите, Гаспар, но вам и так придется валяться в ногах, умоляя выдать за ваши чернявые залысины и короткую шею чистую кровь. Руфина не просто донья. Она астурийка! Вы в ее глазах кусок грязи. Новохристианин. Почти мориск.
— Как ты смеешь!
Диего словно не заметил вульгарного «ты». Зато куда-то исчезли все жесты, пусть скупые и незаконченные. Осыпались шелухой, как и часть окончаний. Перед Гаспаром стоял астуриец, словно и не окатанный Севильей!
— Я режу правду. Иначе вы, южане, не понимаете. В Астурии люди зовут себя истинными христианами. Выслужили привилегию в нескольких столетиях резни, отбиваясь десятками от тысяч. Не забудут, на золото не поменяют. Женишься на Руфине? Допустим. Вам придется кланяться такой жене и называть ее в постели полным титулом. Ваши деньги она будет принимать, словно грязь. Вас…
Лицо перуанца налилось пурпуром. Как бы удар не хватил… а северянин продолжает:
— Когда прогонит, словно пса. Когда пустит под бочок. Украдкой. Морщась от отвращения. Всю жизнь будет попрекать: мол, осквернил ее северную чистоту. Ну как?
Вместо ответа — грохот кулака по дереву.
— Я вернусь, когда ты остынешь.
Выходя, Диего спиной ощутил мощные удары — как только дом не развалился. Выходит, при госте сеньор Нуньес себе воли не давал.
История третья, в которой Руфина слушает обедню, а Гаспар Нуньес примиряется с доном Диего
Остыл горячий перуанец к концу недели. Советы друга предпочел забыть. Вместо того в воскресенье оказался в церкви, куда обычно ходит семья старшего алькальда. День не оказался исключением — семья на привычном почетном месте. Гаспар не мог заметить, что Хорхе с Бланкой смотрят строже, чем обычно, что Руфина впервые за долгие годы вцепилась в отцовскую руку — как в детстве…
Горячего взгляда сзади она не чувствовала. Девичья душа забыла про мирское чутье. Ждала. Раз «мотылек» вернулся, значит… Согласно с торжественной латынью на алтарь упал толстый белый луч, дароносица озарилась сверканием… Больше ничего, но этого достаточно, чтобы не сомневаться: спасение есть, и раз церковь отпустила твои грехи — с тобой все должно быть хорошо. Точно так, четыре года назад, обычное, ежедневное чудо вернуло уверенность в себе маленькой девочке, боящейся жизни и смерти разом и поровну.
«Если я больна, значит, что-то не так или со мной, или с миром».
Тогда она научилась не ненавидеть себя, а ненавидеть мир, частью которого являются папа и мама… Глупо. И невозможно!
Проповедь почти не запомнилась. Зато после… Давешний перуанец подошел к отцу, попросил о разговоре. И в день воскресной службы! Руфина посторонилась, но уши навострила. Достаточно, чтобы услышать, как отец отрезал:
— Вы в Севилье без году неделя. Извольте, сударь, себя показать. Впрочем, я разрешаю вам поговорить с дочерью: здесь и сейчас, один раз. Последнее слово — за ней. У нас в семье нравы северные. Девушку спрашивают.
Кажется, весь неф уставился. Надо же, заморский фазан вздумал свататься к соборной колокольне! Нет, к башне крепостной! Все, что успел сказать:
— Сеньорита…
— Нет, — фыркнула навстречу Руфина.
Если человек настолько занят, что не желает подождать, пока новые соседи к нему присмотрятся, и настолько скуп, что не желает тратиться на сваху — он заслуживает быстрого ответа. Зачем тратить его драгоценные минуты и мараведи? Сегодня Руфина добрая…
Гаспар не сразу понял, что разговор окончен. Говорил дальше. Впрочем, об этом ему напомнил дон Хорхе. Оставалось стиснуть зубы, поклониться и отойти — под улыбки, которые дамы прячут под мантильями, а кавалеры — прикрывают плащами.
Гаспар Нуньес умел учиться на ошибках. А еще припомнил, что дон де Эспиноса, невзирая на молодость безусую, уже разок спас его от лишних расходов и осмеяния. Так, неделю спустя после разговора, дон Диего вторично стал другом перуанца.
История четвертая, в которой дон Диего де Эспиноса знакомится с ночным лицом порта, а потом доходит до шпаг
Терновник явился в назначенное время — под возглашающий вечерню колокол. Обыденно приветствовал товарищей по первому ночному обходу. Что творится у него внутри, догадывался только альгвазил Эррера. В отличие от рубак-стражников, человек, которому не только порядок на улице поддерживать, но и пакостные загадки распутывать, должен читать по лицам не хуже профессионального шулера.
Дон же Диего, при всех достоинствах, очень молод. Рвется в дело, как гончая, почуявшая запах зверя, а что лицо держит каменное и манер не забыл… Так это в Севилье ценят непосредственность и искренность. Уже кастилец надевает на тело и лицо футляр сдержанности. Астурийцы же превыше всего ценят невозмутимость. Прямая спина, неподвижная верхняя губа — так они встречают и невзгоды, и радости. Альгвазилу подумалось — а не выглядит ли для северян Севилья городом шутов? Здесь каждый кричит и машет руками, здесь женщины, невзирая на неодобрение церкви, чернят брови и румянят щеки. Здесь убивают быков на арене копьем с коня или мечом, а не выходят на него с пехотным копьем. Северяне от быков не уворачиваются, встречают глаза в глаза. Даже женщины.
Черт побери, Хорхе рассказывал, там даже вина не пьют! То есть пьют — вельможи, народ обходится перебродившим яблочным соком. Живут между морским прибоем и горными вершинами, но за славой и удачей, как все, подаются в Севилью.
Впрочем, семейка дона Диего вино явно пьет. Купить мальчишке — а кем он был еще год назад? — университетский матрикул вовсе не дешевое удовольствие. Второй вариант — могучая лапа наверху, которая попросту отдала приказ о зачислении. Сил таких три. Церковь, король. И святейшая инквизиция, уверенно сидящая между стульев власти светской и духовной. Впрочем, одного взгляда на младшего алькальда довольно, чтобы понять — за него просили не дублоны и не сутаны.
Зеленая, и близко не монашеская, мантия. Устаревший на полстолетия берет с павлиньим пером. Ни аскезы богослова — впрочем, он юрист, а не теолог. Ни скромничающей заносчивости друга инквизиции, что облекся бы в черное. Веселая дерзость человека, готового жить шпагой, не просчитывая интриг и мнений.
Но главное — оружие.
Ладные ремни, не новые, но и не изношенные. Легкие стальные ножны сами по себе оружие, а заодно — еще один объект чистки. В ножнах — эспадрон. Сложная гарда — единственное украшение — слегка потускнела в местах, куда при чистке особо не дотянешься.
— Дон Диего, позвольте взглянуть на ваше оружие. Ночью оно понадобится почти наверняка, вы же идете с нами в первый раз.
— Разумеется.
Не обижен. Хорошо. Действительно, де Эспиноса. Кажется, в Монтанье и Астурии иные рождаются для королевской гвардии. И с чего этого потянуло в сутяги? Что ж, место уличного судьи — отличный способ совместить крючкотворство с кровопролитием.
Итак, эспадрон. Не новенький. Тесно знаком с точильным камнем, но на клинке ни щербинки. Были, но сточены. Уже любопытно. Иные взрослые кавалеры зубрят клинки о камни мостовой да оконные решетки — лишь бы казаться лихими рубаками. Этот, напротив, свел каждую зазубрину.
Сталь… Дурная. Не то что не толедо — вовсе дрянь. Клинок прочен, но толст. Как в сельской кузнице ковали дикие горцы: ни ложбинок, ни ребер. Толстенный округлый лом с двусторонней заточкой. Таким проще избить, чем зарубить.
— Диего, простите, но ваше оружие негодно. На ночных улицах нужна скорость, ваш же меч тяжел, словно якорь галеона-«апостола».
Санчо вынес вердикт — и принялся ожидать юношеского гнева. Не дождался. Диего отрицательно мотнул головой, но слова произнес спокойные и взвешенные:
— Знаю. Я с ним тренируюсь, а для этого чем больше вес, тем лучше. Но другого у меня нет.
— И денег купить, что поприличней, тоже? Ладно. Пока походите с этим. Но с первого же жалованья извольте приобрести нечто более… маневренное.
— Да.
Принял оружие, лязгнул ножнами.
— Попрыгали.
Диего тоже подпрыгнул, но сразу спросил:
— Зачем, сеньор альгвазил?
— Затем. Наше дело пугать ночную шваль. Потому мы должны греметь, как стальная шина по брусчатке, и скрипеть, как несмазанная ось.
— Ясно. Я слишком тихий? Сейчас! Ножны у меня достаточно длинные…
Сунул руку в привешенный к поясу кошель. Извлек восьмерной медяк.
— Для молодого школяра, — пояснил, — самая правильная монета. Пирог с треской столько и стоит. Меньше только с тухлятиной или собачатиной.
Медный пирог отправился в ножны. Диего подпрыгнул. Тихонько лязгнуло.
— Годится?
— Вполне. Ну, да благословит нас святой Яго… Пошли.
Яркий свет факелов. Багряные блики на лезвиях алебард. Лязг и скрип амуниции. Не хватает разве знамени и барабана. Больше топота — меньше работы мечам. Спите спокойно, добрые горожане. Впрочем, откуда таким взяться — в порту, который есть продолжение корабля на суше? Отличия есть, главное — на хорошем корабле чисто! Вот крысы водятся и там и тут. Потому и там и тут держат крысоловов!
Хорошо шагается, весело.
Изредка по углам шныряет тень.
— Хосе, старина! Чего тащишь?
На место дневных понятий приходят ночные. Вот, например, человек с мокрой сетью на плече и четырехлапой «кошкой». Это не вор, честный добытчик — шарит по дну в поисках того, что потеряли рыбаки или корабли. Находит разное, как повезет. Для стражи — друг незаменимый.
— Сегодня трупов нет. Зато есть сеть, совсем целая, и медяшка, — которую ловец и демонстрирует с гордостью. Еще бы, нашарить на дне кольцо с дырой в два кулака да толщиной в палец! Тут и опыт нужен, и везение. — Перуанский галеон с паруса обронил, а я приметил, куда. Главное — под самый берег! В общем, дня три жить можно весело. А ведь у меня ни дня без улова.
— Ну да, ты ловкач. Ничего подозрительного не видал?
— По мне, так все в порту подозрительно… Но этакого особого, поди-ка, нет. Сеньор альгвазил, если вы увидите, что кто-нибудь ловит на моем месте, вы ведь его вздуете?
— Я-то вздую. А что сделает младший алькальд?
— Приговорю к позорному столбу за нарушение монополии, — немедля отзывается Диего.
— А что тот столб? Тут такой народец, молодой сеньор, им стыд глаза не выест. Хотя, конечно, никто не помешает мне купить корзину апельсинов да душу отвести как следует, швыряючи…
Патруль расходится с вежливо приподнявшим рыбацкую шляпу законопослушным гражданином. Он не один такой — но река поделена. И права незарегистрированной гильдии соблюдаются не менее строго, чем иных официальных. Иначе будут драки и поножовщина. А сеньору альгвазилу нужно спокойствие. Не потому, что он такой умный, что сам знает, как лучше, — потому, что с него именно за спокойствие и спрашивают.
Порт должен работать.
Днем и ночью, зимой и летом. У причалов кораблей, как сельдей в бочке. Места мало, но Севилья справляется. Стоит кораблю причалить, как опись сложенного в трюмы товара, еще не минув таможни, аппетиты которой велики, но известны, отправляется под своды Лонхи. Там купеческое собрание немедля расхватывает груз. И, когда чиновники подписывают разрешение, а им тоже нет смысла время тянуть, в дело вступают грузчики. Стоять и ждать некогда, у Севильи гавани нет. Вместо нее — река.
Четыре-пять дней — и корабль готов принять новый груз, отдать швартовы и двинуться вниз по течению — навстречу морю и новому плаванию.
Товар не настолько быстр, и если корабли могут быстро меняться у причалов, то грузы ждут столько времени, сколько нужно — на складах. Простецкими сооружениями без окон и архитектурных изысков, неказистыми, но прочными, живет торговля Испании. Чтобы склады работали, нужна не только сохранность строений, нужно, чтобы потоки людей и повозок текли, не прерываясь малейшими беспорядками. Отсюда и очередность забот альгвазила.
Если кого убили и похоронили в тине — город вряд ли заметит. Если кого обворуют — в обиде лишь обокраденный. Но если драка перекроет пути повозкам на несколько минут — в Лонхе будут недовольны, а значит, недоволен будет и городской совет. Если наваленный хлам снизит скорость доставки груза с кораблей на склады и обратно — об этом может услышать и первый министр. Если же случится пожар на складах, обеспокоится король.
И если причалы да дороги в полном доступе стражи, то для того, чтоб заглянуть на склад, необходима санкция алькальда. До этого самого дня во время ночных обходов Санчо Эррера нес полный груз ответственности — но не располагал многими возможностями. Разумеется, всегда можно побеспокоить старшего алькальда — если причина серьезна, даже и ночью. В конце концов, принимает же «старый ворчун» по ночам осведомителей! Но так, с судьей под рукой — гораздо удобней.
— Стой! — у Диего рука на эфесе.
— А поздороваться? — добавляет сеньор Эррера. К чему зря пугать троицу сменившихся стражей, пусть у них и оттопыриваются плащи?
— А как же, сеньор Эррера! Доброй вам ночи.
— И вам хорошо отоспаться. У Кальяри, вижу, нынче партия шоколада?
— Да, сорок бочек с «Афортунадо» и еще сотня с «Новия дель Вьенто». И, верно, не залежится, флот из Индий уже должен выйти. Цены рухнут, и надолго. Но уж мы перед тем домашних побалуем. Хотите своим, Санчо? Тебе — полголовы отколем.
Альгвазил развел руками.
— Таскаться неохота. Мне тут еще всю ночь маршировать…
Когда довольную троицу поглотил очередной поворот, Диего поинтересовался:
— Сеньор Кальяри, полагаю, знает, что его служащие поворовывают?
— Это не поворовывают. Поворовывают, когда купец недостачу на своей мошне заметит. А это — пробуют. На шоколаде сидеть и не откусить? Ни самому, ни семье с детишками прихватить? Ну, приволокут домой по шоколадной голове. Купец торгует десятками и сотнями тонн, что ему десяток фунтов? И, разумеется, он знает. Что охрана прихватит чуток товара — принято. Обычай…
При слове «обычай» непонимание в глазах алькальда рассеялось.
— Это интересно. Обычай старый?
— Скорее древний. При арабах тоже так было. Ну а теперь никто ничего не меняет потому, что всех это устраивает. Купцы учитывают потери, когда платят за место, хозяева складов — назначая жалованье охране.
— Ясно. Но не проще ли поднять им жалованье? Так, чтоб они согласились не носить домой товар?
— Ну, нет. Медь да серебро все дешевеют да дешевеют. К тому же для портового люда куда интересней добыть вещь, чем ее купить. Больше славы. Ну, вот обычай этому и потворствует.
— Ясно…
Диего молча шагает дальше. Смотрит под ноги, губы шевелятся… Наконец, роняет полупонятное:
— Соотношение формального и обычного права в легальной практике портового района Севильи.
— Что?
— Я вслух сказал? Это тема для разработки тезиса. Я ведь еще не выбрал окончательно, а это и вопрос практичный, и звучит внушительно.
— Да, вполне. Так ты у нас временно? Вернешься в школяры?
— Ну, тезис лиценциата защищу точно. А бывших школяров не бывает… Но ночная служба мне пока нравится.
Чему тут не нравиться? Приятная прогулка, неплохое общество, интересно. Даже когда вокруг будет знаком каждый булыжник, река и порт подкинут что-нибудь новенькое.
Например, лежащее поперек пути тело. И не в том дело, что пьяное, а в том, что захламляет. По кодексу выходит штраф или порка. Что ж, оттащив кадавр в сторонку, стражники живо принимаются изучать карманы бедняги. Тащить на себе в кутузку? Не дело. Потому в составе патруля, помимо алькальда, имеется палач.
— Денег нет, только бумажки, — сообщает один из стражников. — Будем пороть? Заодно и протрезвеет…
Так бы и вышло, не будь в патруле судьи. Терновник вмешался.
— Погоди пороть. Посмотрим бумаги. Может, человека обобрали, а штраф ему по карману.