— И все-таки неясно, как ты очутилась здесь.
— Я, видишь ли, сую нос, куда нельзя, делаю именно то, что нам делать не разрешают. Я всегда стараюсь удрать в сторону от дороги, это очень развивает. Вот они меня и схватили. Им, конечно, отец нужен, а не я, но они надеются его на меня выменять. Допустить этого я не могу, вот и смылась.
— Убийца — дворецкий, — пробормотал я.
— То есть?
— Дыр в твоем рассказе, как в последней главе детектива.
— Ну, ты уж мне поверь, дело-то… О черт, опять начинается!
Вдруг освещение из белого стало голубым. Ламп не было, но светился весь потолок. Я попытался подняться на ноги и… не смог. Чувствовал я себя таким измотанным, как будто только что закончил кросс по пересеченной местности. Сил хватало только дышать. Я обмяк, словно превратился в мокрую тряпку.
Крошка с усилием пыталась что-то сказать мне:
— Когда… они за нами… придут… ты не… сопротивляйся… самое главное…
Голубой свет снова сменился белым, узкая стена поехала в сторону.
На лице Крошки появилось испуганное выражение, но она продолжала с трудом:
— Самое главное… не зли… Его.
Вошли двое, отпихнули Крошку, связали ремнями мои запястья и щиколотки, еще одним ремнем прихватили мои руки к телу. Я начал приходить в себя, но медленно; сил не хватило бы и марку лизнуть. Я жаждал драться, но шансов на это у меня было не больше, чем у бабочки смахнуть со стойки бара колокольчик.
Они понесли меня. Я запротестовал:
— Слушайте, куда вы меня тащите? Какого черта, вы в своем уме? Да я вас засажу… я…
— Заткнись, — ответил один из них. Тощий такой, коротышка, лет пятидесяти, а то и больше, которому, видно, ни разу в жизни не довелось улыбнуться. Второй был потолще и помоложе, с капризным детским ртом и с ямочкой на подбородке. Он, похоже, не прочь был посмеяться, когда не нервничал. Но сейчас он выглядел весьма издерганным.
— Попадем мы из-за него в беду, Тим, ей-богу, попадем. За борт его надо, обоих за борт надо, а Ему потом скажем, что несчастный случай. Скажем, что вылезли и пытались удрать через люк. Он же все рав…
— Заткнись, — ответил Тим тем же тоном и добавил: — Хочешь Его и впрямь разозлить? Вакуума понюхать хочешь?
— Но…
— Заткнись.
Изогнутым коридором они затащили меня в какое-то помещение и швырнули на пол.
Лежал я лицом кверху, но не сразу сообразил, что нахожусь в рубке. Уж больно она не была похожа на творение рук человеческих, потому что им и не была. А потом я увидел Его.
Крошка могла бы меня и не предупреждать, кто же такого злить захочет?!
Тощий подонок был свиреп и опасен, толстячок — подл и смертоносен, но по сравнению с Ним они просто ангелы. Вернись ко мне силы, я, не задумываясь, полез бы в драку с теми двумя, я ни одного человека не испугаюсь, если только уж силы не будут слишком неравны. Но с Ним…
И не в том дело, что Он не человек. Слоны ведь тоже не люди, а все равно симпатичные. Он-то больше на человека был похож, чем слон, — у него были ноги, руки, голова, но легче от этого не становилось. Ростом Он не превышал пяти футов, но все равно казался выше нас, как человек кажется выше лошади. Туловище той же длины, что и у меня, а приземистым его делали похожие на тумбы короткие и толстые ноги.
Когда он стоял на месте, наружу выдвигалась то ли третья нога, то ли хвост, на который Он опирался, превращаясь в подобие треножника. Ему не приходилось садиться, чтобы отдохнуть, да Он и вряд ли сумел бы.
Но короткие ноги не замедляли его движений. Двигался Он быстро, как атакующая змея. Нервная система у Него что ли лучше, чем у нас, или мускулы? Или просто живет на планете с повышенной гравитацией?
Руки его походили на змей: суставов гораздо больше, чем у нас, причем рук — две пары. Одна пара там, где у людей талия, вторая росла прямо из-под головы.
Плечи отсутствовали. Пальцы, или щупальца, я сосчитать никак не мог, находились в постоянном движении. Одежды на Нем не было никакой, кроме поясов над и под нижней парой рук. На поясе Он носил то, что у них сходило за ключи и деньги. Его пурпурно-коричневого оттенка кожа казалась смазанной маслом.
Откуда бы Он ни взялся, соплеменником Мэмми Он явно не был.
От Него исходил слабый сладковатый запах мускуса. По правде сказать, в жаркую погоду от людей пахнет куда хуже, но случись мне почуять этот запах опять, у меня, как пить дать, поползут мурашки по коже и испуг свяжет мне язык.
Разумеется, все эти подробности я усвоил не сразу, потому что сначала я не видел ничего, кроме Его лица. Кроме как «лицо» и слова-то другого не подберешь. Я пока что не описывал его, потому что от одного воспоминания поджилки трясутся. Но попробую, потому что, если вам доведется Его повстречать, вы должны стрелять сразу, пока у вас ноги не подкосились.
Носа нет. Дышит Он кислородом, но как вдыхает и выдыхает, трудно сказать. Может быть, частично через рот, поскольку умеет разговаривать. Рот у Него ужасный. Вместо челюстей и подбородка — неровная треугольная дыра, украшенная рядами мелких зубов, языка не видно, вместо него рот обрамляли реснички, длиной с дождевых червей, они и шевелились беспрерывно, как черви.
Но даже этот рот не шел ни в какое сравнение с глазами, огромными и выпуклыми, прикрытыми роговой оболочкой. Они ощупывали пространство, как радары, непрерывно двигаясь вверх и вниз и из стороны в сторону. Он как будто и не смотрел прямо на меня, но от глаз Его некуда было деться.
Когда Он обернулся, я увидел сзади третий глаз. Похоже, что Он постоянно ощупывал глазами все окружающее Его пространство.
Какому же мозгу под силу воспринимать окружающую среду со всех сторон? Сомневаюсь, что с этим справился бы мозг человеческий, будь у него даже дополнительный канал получения информации. Судя по размерам Его головы, мозга там не так уж много, но кто его знает, может, у Него мозг в туловище? Ведь если разобраться, у нас, у людей, мозг расположен не в самом удачном месте тела, — больно уж открыт для удара, возможны ведь и лучшие варианты.
Но мозги у Него были, это точно. Он наколол меня, как букашку, и вытряс из меня все, что хотел. Ему даже не пришлось меня обрабатывать. Он просто долго-долго задавал вопросы, а я отвечал; так долго, что часы казались мне днями. Говорил Он по-английски плохо, но вполне вразумительно. Речь Его звучала ровно, без всякого выражения. Он спрашивал, кто я и что я, как я очутился на том пастбище и почему был в скафандре. Я никак не мог понять, как Он реагирует на мои ответы. Я с трудом сумел объяснить, в чем заключалась моя работа в аптеке. Растолковать, что такое рекламный конкурс, я сумел, но зачем их проводят, Он так и не уяснил. Но зато я понял, что ответы на многие Его вопросы мне вообще неизвестны. В частности, я не знаю точную цифру населения Земли и не знаю, сколько тонн протеина мы производим ежегодно.
Наконец Он приказал своим подручным:
— Уберите это.
Толстяк сглотнул слюну и спросил:
— За борт?
Он вел себя так, как будто решить, убить меня или нет, было все равно, что решить, понадобится ему кусок веревки в будущем или можно его выбросить.
— Нет. Глуп и необучен, но может пригодиться. Бросьте его обратно в карцер.
— Есть, босс.
Они выволокли меня за дверь. В коридоре Толстяк сказал:
— Давай ему ноги распутаем, пусть сам идет.
— Заткнись, — ответил Тощий.
Крошка была на месте, когда мы вернулись, но даже не шелохнулась; ее, видно, угостили еще одной дозой голубого света. Перешагнув через нее, они бросили меня на пол. Тощий рубанул меня ребром ладони по шее, чтобы я отключился. Когда я очнулся, их уже не было. Я, развязанный, сидел возле Крошки.
— Что, досталось? — спросила она взволнованно.
— Угу, — согласился я, и меня всего передернуло. — Чувствую себя девяностолетним стариком.
— Всегда легче, если не смотришь на Него, особенно если не видишь глаз. Отдохни немного, тебе станет лучше. — Она посмотрела на часы. — До посадки всего сорок пять минут. Вряд ли нас побеспокоят еще раз.
— Как?! — Я даже подпрыгнул. — Я там был всего час?
— Даже меньше. Но кажется, всю жизнь. Я знаю.
— Чувствую себя как выжатый лимон. — Я нахмурился, припомнив кое-что. — Слушай, Крошка, я ведь не очень-то испугался, когда они за мной пришли. Я был намерен требовать объяснений и немедленного освобождения. Но Ему я вообще ни одного вопроса не задал.
— И не задашь. Я пробовала. Вся сила воли уходит как в песок, и чувствуешь себя кроликом перед удавом.
— Да, ты права.
— Ты понимаешь теперь, Кип, почему я обязана была воспользоваться малейшим шансом, чтобы удрать? Ты мне не верил, веришь ли ты мне сейчас?
— И еще как.
— Спасибо. Я всегда говорю, что мне плевать на чужое мнение, но на самом деле это не так. Мне обязательно нужно вернуться к отцу и все рассказать ему, потому что он один-единственный человек на свете, кто просто поверит моим словам, каким бы бредом они ни казались.
— И еще как.
— Спасибо. Я всегда говорю, что мне плевать на чужое мнение, но на самом деле это не так. Мне обязательно нужно вернуться к отцу и все рассказать ему, потому что он один-единственный человек на свете, кто просто поверит моим словам, каким бы бредом они ни казались.
— Понятно. Но как ты очутилась в Сентервилле?
— В Сентервилле?
— Там, где я живу. Где «Майский жук» вызывал «Крошку».
— Я туда не собиралась. Я рассчитывала приземлиться в штате Нью-Джерси, желательно — Принстоне, чтобы быстро найти отца.
— Здорово же ты промахнулась.
— Думаешь, у тебя бы лучше вышло? Я бы справилась, да вот руки у меня тряслись. Управлять этими кораблями не трудно: возьми курс и лети, не так, как с ракетой. К тому же мной руководила Мэмми. Но пришлось тормознуть при входе в атмосферу, чтобы скомпенсировать вращение Земли, а как это делается, я толком не знала. Я залетела далеко на запад, они уже гнались за мной по пятам, что делать, я просто не знала, и вдруг услышала твой голос на волне космического диапазона, и решила, что все уже в порядке… и очутилась здесь. — Она развела руками. — Извини, Кип.
— Что ж, ты его посадила, по крайней мере. Как говорят пилоты, каждая посадка, с места которой можно уйти собственными ногами, считается удачной.
— Но мне жаль, что я втянула тебя в эту историю.
— Это пусть тебя не волнует. Похоже, что кто-то все равно должен был впутаться. Слушай, Крошка… А что у Него на уме?
— У них.
— У них? Да ведь те двое ничего не значат. Они у Него просто на побегушках.
— Я не Тима и Джока имею в виду, они хоть плохие, да люди. Я о Нем и о других его соплеменниках.
Да, я был явно не в лучшей форме, меня три раза заставляли терять сознание, я не выспался, и вообще никогда в жизни не доводилось мне сталкиваться ни с чем подобным. Ведь все это время, пока она не упомянула, что у Него могут быть соплеменники, мне подобная мысль даже в голову не приходила: и одного такого казалось больше чем достаточно.
Но коль скоро был один, то, значит, могли быть и тысячи, миллионы, а то и миллиарды Ему подобных. Я почувствовал, как у меня трясутся поджилки.
— Ты их видела?
— Нет, я видела только Его. Но мне говорила Мэмми.
— Так. Но чего же они все-таки хотят?
— Еще не догадался? Наверное, готовят вторжение. Мне показалось, что воротник рубашки впился в горло, хотя на самом деле он был расстегнут.
— Каким образом?
— Точно не знаю.
— Они что, хотят всех нас перебить и захватить Землю?
— Может, — она замялась, — кое-что и похуже.
— Превратить нас в рабов?
— Видишь ли, Кип… сдается мне, что они едят мясо. Я проглотил комок в горле.
— Веселенькие мысли у маленькой девочки.
— По-твоему, они мне по душе? Поэтому-то я и хотела сообщить отцу.
И сказать-то больше нечего. Сбываются старые-старые страхи, издавна терзающие человечество. Отец рассказывал, что, когда он был мальчишкой, по радио транслировалась фантастическая передача о вторжении с Марса — полнейшая выдумка, но перепугала всех до чертиков. Однако в наше время люди не очень-то верят в подобные истории: с тех пор как мы высадились на Луне и облетели Марс и Венеру, существует общее мнение, что космос — безжизненная пустыня. И вот, пожалуйста…
— Крошка, они с Марса или с Венеры? Крошка покачала головой.
— Нет, они издалека. Мэмми пыталась объяснить, но мы с ней обе запутались.
— Но, по крайней мере, они из Солнечной системы?
— Вот здесь-то я и запуталась. И да и нет.
— Как же это может быть?
— Ты у нее спроси.
— Хорошо бы, — вырвалось у меня. — Плевать мне, откуда они. Мы их все равно перестреляем, если не будем при этом на них смотреть.
— Дай Бог!
— Все сходится. Ты, значит, говоришь, их корабли — что летающие тарелки, настоящие, конечно, не метеозонды… Да, они нас давно уже изучают. А это значит… это значит, что не очень-то они в себе уверены, хоть и страшны так, что от одного их вида молоко скиснет. А то бы они давно загнали нас в угол, как охотники дичь. Но коль они этого не сделали, мы, значит, можем с ними справиться, если, конечно, правильно возьмемся за дело.
Она энергично кивнула.
— Я тоже так думаю. Я надеялась, что папа найдет верный путь. Но, — нахмурилась она, — мы мало что о них знаем, а папа всегда учил меня не быть самонадеянной, особенно если не хватает данных.
— Все равно я уверен, что мы правы. Слушай, а кто твой отец? И как его зовут по-настоящему?
— Мой отец профессор Рейсфелд. А меня зовут Патриция Уайнант Рейсфелд. Ничего себе имечко, да? Зови уж лучше меня Крошкой.
— Профессор Рейсфелд… А что он преподает?
— Как, ты не знаешь? Совсем ничего не знаешь? Он же нобелевский лауреат!
— Ты уж извини, Крошка, я ведь из провинции.
— Оно и видно. Мой папа ничего не преподает. Он думает. И умеет это делать лучше всех… кроме, возможно, меня. Он — обобщает. Ведь все специализируются по узким направлениям, а он сводит отдельные части в единое целое.
Оно, может, и так, но слышать я о нем не слышал. Звучит, что и говорить, здорово. Только башка нужна экстраординарная. Я ведь давно уже понял, что новую информацию успевают печатать быстрее, чем мы изучаем старую.
Трехголовый он, что ли, этот профессор?
— Подожди, вот познакомишься с ним, — добавила она, глядя на часы. — Слушай, Кип, пора нам снова упереться как следует. Через несколько минут посадка, а Ему до своих пассажиров дела нет.
Итак, мы снова забились на старое место и уперлись друг в друга. Немного погодя корабль тряхнуло и пол накренился. Слабый толчок, все успокоилось, а я вдруг почувствовал себя необыкновенно легким. Крошка поднялась на ноги.
— Вот мы и на Луне.
5
Мальчишкой я частенько играл с ребятами в первую высадку на Луне. Потом, когда пора романтики прошла, я начал обдумывать практические способы добраться до Луны. Но мне и в голову никогда не приходило, что когда-нибудь я попаду сюда, запертый в карцере, как мышь в ящике, откуда ничего и видно не будет.
Единственным доказательством того, что я и вправду на Луне, был мой вес. Большую силу тяжести можно имитировать где угодно при помощи центрифуги. Другое дело — малая сила тяжести. В земных условиях можно добиться уменьшения силы тяжести всего лишь на несколько секунд — во время затяжного прыжка с парашютом или когда самолет проваливается в воздушную яму.
А если уменьшение силы тяжести чувствуется постоянно, вывод один — вы не на Земле. Следовательно, на Луне.
На Луне я должен весить немногим больше двадцати пяти фунтов. Я себя и чувствовал примерно таким, вполне способным пройти по газону, не примяв травы.
Я пришел в такой восторг, что забыл и Его, и трудное положение, в котором мы очутились, носился кубарем по всей комнате, наслаждаясь волшебством полета, отскакивая от стенок и изрядно стукаясь при этом о потолок, а потом медленно, медленно, медленно опускаясь на пол. Крошка, присев на корточки, пожала плечами и улыбнулась снисходительной улыбкой, чуть-чуть скривив рот. «Старый Лунный волк» со стажем большим, чем у меня, на целых две недели.
У малой силы тяжести есть свои отрицательные стороны: между ногами и поверхностью нет никакой силы сцепления и ноги постоянно из-под вас «уходят». Мышцами и рефлексами приходилось усваивать то, что я давно уже усвоил разумом: уменьшение веса отнюдь не связано с уменьшением массы и силы инерции. Чтобы изменить направление даже при ходьбе, надо наклониться всем телом в нужную сторону, но и тогда, если вы босиком и нет сцепления, ноги «вылетят» из-под вас сами.
Падение при одной шестой силы тяжести боли не причиняет, но Крошка хихикнула. Я сел и сказал:
— Смейся, смейся, гений. Тебе-то удобно в теннисных туфлях.
— Извини, пожалуйста. Но ты так смешно сучил ногами и хватался за воздух — прямо как в ускоренной киносъемке.
— Не сомневаюсь, что это смешно.
— Я уже извинилась. Слушай, хочешь надеть мои туфли?
Взглянув на нее, а потом на свои ноги, я только усмехнулся.
— Вот спасибо!
— Ну можешь задники отрезать или еще что-нибудь придумать. Меня это не огорчит. Меня вообще ничто и никогда не смущает. Кстати, где твои туфли?
— Где-то в четверти миллиона миль отсюда, если, конечно, мы не сошли на другой остановке.
— Вот как. Что ж, здесь они тебе вряд ли понадобятся.
— Угу. Крошка, что будем делать?
— С кем?
— С Ним.
— Ничего. А что мы можем?
— Так что же будем делать?
— Спать.
— Что?
— Спать. Все равно мы сейчас абсолютно беспомощны. Наша основная задача теперь — выжить, а главный закон выживания — никогда не мечтать о невозможном и сосредоточиться на достижении возможного. Я голодна, хочу пить и очень-очень устала… И сон — единственное, что мне доступно. И если ты заткнешься, я усну.