– Саш, его больше нет, – обронил Витя, когда лифт остановился на первом этаже и двери с металлическим лязганьем распахнулись.
– Что?! – Она шагнула наружу, привалилась к стене, глянула диковато на хозяина магазина. – Что ты сказал?!
– Твоего деда больше нет, Саш. Хотел как-то мягче… – Он замялся, снова низко опуская голову. – Но не приучен я к таким словам. Просто прими это как неизбежность, Саш. Так бывает. Наши старики уходят и…
– Вздор! – взвизгнула она и, оттолкнув его – он загораживал проход, – побежала к подъездной двери. – Он был жив и здоров три часа назад. Он собирался разбирать старые вещи! Мы завтра должны были… весь хлам выбросить! Мы… мы должны были…
Она нечаянно споткнулась о порог и еле удержалась на ногах. Или это Витька подхватил ее под руку, не дав раскроить ей лоб о железную подъездную дверь.
– Остановись, – попросил он тихо. – Отдышись.
Саша оперлась ладонями о подоконник, зажмурилась. Видеть вечернюю милую тихую улицу было выше ее сил. Мягкий свет уличных фонарей делал сентябрьский вечер уютно оранжевым. Спокойно прогуливались парочки. Мирно трусили собаки в сопровождении хозяев. Узкие тонкие листья ив, отражая свет, сверкали золотом. Все там, на улице, было замечательным и спокойным. Ничто не предвещало конца света, который наступил для нее.
«Да и нечего ему там, с вами, нечего делать…» – вспомнился бабкин монолог из недавнего сна.
«Пришло время. Видимо, пришло и его время», – упала тяжелой едкой каплей в сердце мысль о бренности бытия. Это неизбежно. Это рано или поздно должно было случиться. И Саша не смогла бы его укараулить. Не смогла бы.
– Его уже увезли? Кто обнаружил тело? – еле выдавила она через сухие рыдания, сотрясающие тело. – Сердце? Что сказали врачи? Почему он не позвонил мне, господи! Почему кто-то оказался рядом с ним в тот момент, а не я?! Ну! Что молчишь?! Кто его?.. Как он?..
– Его обнаружила полиция, – едва слышно проговорил Витька, встав рядом с ней возле подоконника.
– Он что, упал на улице? – Саша зажмурилась от слез, хлынувших внезапно. Оранжевая улица съежилась вдруг и поплыла в сторону, увлекая за собой Витькин магазин, как будто случилось наводнение.
– Нет. Его обнаружили дома.
– Кто-то из соседей вызвал «Скорую»?.. Погоди! А почему полиция?! – Саша стремительно вытерла глаза, щеки, уставилась на Витьку как на дурака. – Ты чего несешь?! При чем тут полиция?!
– Ее вызвали соседи.
– Зачем? Когда старому человеку плохо, кого следует вызывать, Витя?! – Она вцепилась в рукава его рубашки и тряхнула, разворачивая хозяина магазина на себя. – Кого следует вызывать, когда старому человеку плохо?! При чем тут полиция???
– Не ори, Саш, – лицо Ломова болезненно сморщилось. – Оглушила просто. И рубаху не рви. У меня их не так много.
– Что?! – Она опустила взгляд на свои руки, комкающие рукава его рубахи, тут же отпрянула. – Извини.
Саша привалилась спиной к стене, чтобы не видеть сентябрьского вечера, живущего за подъездным окном слишком неспешно и мирно. Подышала полной грудью. Надо было собраться. Надо было сжать себя всю, как пружину. Надо было перестать выть, плакать, орать на бедного Ломова. Надо было загнать поглубже слезы. У нее еще будет время нареветься. Еще будет время. Теперь ей его расходовать не на кого.
– Все… все, я в порядке. – Саша застегнула куртку до подбородка, затянулась поясом, который нашла в кармане. – Говори… Все говори, прежде чем мы пойдем туда. Нам… нам ведь надо туда, так?!
– Да. Тебя там ждут.
«Кто-то, но не дед», – вонзилась острая игла в гортань, мгновенно перекрывая дыхание.
– Говори, потом пойдем, – прохрипела Саша. – Я должна быть готова.
К тому, что рассказал Витька Ломов – этот странный, несуразный человек, имеющий магазин, но не имеющий лишней рубахи, – подготовиться было невозможно. Это было такой чудовищной фантазией, что в первую минуту Саша расхохоталась.
– Ты идиот совершенный, Витя, да?! – вытаращив глаза, как безумная, хохотала ему в лицо Саша. – Мой дед сначала пострелял соседей, а потом застрелился сам? Ты идиот? Господи, а я-то и правда поверила…
Он ее ударил. По щеке. Просто чтобы привести в чувство. И это подействовало. Смех прекратился. Саша замерла перед ним с открытым ртом и прижатой к щеке ладонью. И показалась ему такой маленькой, такой несчастной и беззащитной, что он не выдержал и обнял ее:
– Идем, Саня. Полиция велела тебя привести. Идем. Истерить будешь позже…
Она шла в обнимку с Ломовым через весь дедов двор. Нелепая, в длинном, перетянутом в талии, пуховике и высоких кроссовках на босу ногу. Несчастное, перекошенное от горя лицо, растрепавшаяся стрижка, вытаращенные заплаканные глаза.
Все происходящее в тот момент было как бы с ней и не с ней одновременно. Боль то накатывала, то казалась посторонней. Мысли то пронзали, то казались отстраненными и трезвыми.
Хорошо, что вечер, народу мало, думала Саша, неуверенно шагая с Витькой в ногу. Иначе от зевак, злобно шепчущихся вслед, было бы совсем скверно. Но возле подъезда народ все равно был. И машины полицейские с включенными мигалками. «Скорой» не было. Ах да, зачем она, если все мертвы. Деда увезли или нет? Он в квартире застрелился или…
Кого из соседей он застрелил? Наверняка ту мерзкую парочку, на которую постоянно Саше жаловался. Почему она не помогла ему приструнить их?! Почему не встала на сторону деда, а поверила им?!
Народ резко раздался в стороны, когда они с Виктором подошли к подъезду деда. Саша вскинула голову и шагнула к подъездной двери. И снова, если бы не Ломов, упала бы. Потом был очень длинный изнурительный подъем: лифт остановили, запретив им пользоваться. Ступенька за ступенькой, ступенька за ступенькой. Навстречу попадались какие-то люди, тут же прилипавшие к подъездным стенам и прятавшие от Саши взгляды. Слепили вспышки фотоаппаратов. Кажется, их была целая дюжина. Как будто кто-то устроил чудовищную по замыслу фотосессию в подъезде деда.
– Зачем все это?! – тихо простонала она.
Кивнула на мужчину, скорчившегося на корточках у открытой двери, той самой, за которой жили досаждавшие деду соседи, которых она сочла вполне милыми людьми. Человек что-то соскребывал с пола, чем-то, наподобие ушной палочки, и отправлял все в пробирку.
– Если все всем ясно, зачем это?!
Саша всхлипнула возле открытой двери дедовой квартиры. Там активно кто-то что-то делал, был слышен стук передвигаемой мебели и голоса. Целый хор голосов!
– Не могу! – Она уперлась пятками в порог квартиры, обернулась на бледного Ломова: – Витя, не могу!
– Надо, Саша, – довольно-таки грубо он втолкнул ее в квартиру, крикнув ей вслед: – Принимайте, господа полицейские. Это внучка убийцы…
Все вопросы, которые ей потом задавали, и собственные ответы – несуразные, сумбурные, никому не нужные – совершенно не вспомнились на следующее утро. Все тот же хор голосов остался в памяти, мелькание чужих лиц перед глазами. Калейдоскоп просто лиц! Симпатичных и не очень. Озабоченных и раздраженных. Ей даже представлялись, кажется. Даже кто-то жал ей руку, призывая держаться. Все комом, все смутно.
Ничего не вспомнилось с такой болезненной четкостью, только Витькины слова.
– Это внучка убийцы! – крикнул он почти с облегчением, видимо, от мысли, что миссия его завершена. Он и правда потом куда-то исчез. – Это внучка убийцы…
Саша заворочалась на диване, села. Обнаружила, что всю ночь проспала в тех же высоких кроссовках, в которых шла вчера через улицу, и в пуховике. Она даже не расстегнула его и пояс не развязала. Теперь у нее ныли все бока и живот. Или это не от пояса, а оттого, что не хватало дыхания? Как она очутилась дома?
Саша поставила на коленки локти, осторожно пристроила гудящую болью голову на сцепленные пальцы, постаралась вспомнить.
Она говорила с кем-то. Так? За ней записывали. Какой-то парень, высокий, веснушчатый, он смотрел на нее с сочувствием. И даже подал ей стакан воды, когда у нее перехватило горло. Потом она снова говорила, но уже с другим человеком. Среднего роста, с крепкими мышцами, цыганистого вида молодой мужик смотрел на нее без сочувствия. И зачем-то задавал ей вопросы про Соседову Аллу Юрьевну.
– При чем тут Алла Юрьевна? – возмутилась она в какой-то момент.
Конечно, он ответил ей, что здесь вопросы задает он, а ей следует не капризничать, отвечать и все такое. Потом спросил про Сашу Горячева. Когда она с ним в последний раз виделась.
– Давно, – честно ответила Саша.
– И не общались вовсе?
– Он звонил мне сегодня, – вспомнила она. – Мы говорили с ним как раз тогда, когда Ломов пришел мне сообщить…
Ей снова перехватило горло. И снова ей подал стакан воды тот парень в веснушках.
Что было потом? Потом она что-то подписала и пошла домой. Нет, не так. Кажется, ее кто-то провожал до дома. Она точно помнит, что чья-то чужая рука открывала ключом дверь ее квартиры. Кто-то ее провожал. Кто?!
Что было потом? Потом она что-то подписала и пошла домой. Нет, не так. Кажется, ее кто-то провожал до дома. Она точно помнит, что чья-то чужая рука открывала ключом дверь ее квартиры. Кто-то ее провожал. Кто?!
– Ни черта не помню, – пожаловалась Саша своему смутному отражению в громадной плазме телевизора. – Кто это был?
Тот, кто провожал ее поздно ночью до дома, позвонил ей через час. Все это время она безуспешно пыталась найти выход своему горю в слезах, но они вдруг исчезли. Тошнотворные спазмы разрывали желудок, сотрясали грудную клетку, а слез не было. Саша приняла душ, сварила себе кофе, потом еще и еще. Пила чашку за чашкой, сидела в углу в кухне и тупо рассматривала сетку дождя за окном, накрывшую город. Почему-то от того, что шел дождь, было немного легче. Яркий контраст солнечного дня она бы точно не пережила.
– Александра? – Номер на мобильном был неузнаваем. Голоса она тоже не знала. – Воронцова?
– Да, – подтвердила она, не моргая, рассматривая заплаканное окно.
– Это Данилов, Сергей Данилов.
– Мы знакомы? – Она попыталась вспомнить, кто это, но не смогла. – Простите, но…
– Ничего, все в порядке. Я провожал вас вчера ночью до дома. Я руководитель следственной группы. Веду расследование по факту… – Он ненадолго замялся, но потом уверенно продолжил: – По факту трагедии, разыгравшейся вчера по известному вам адресу.
– А-а, понятно. – Саша допила остатки кофе пятой уже по счету чашки. – Простите, как вы выглядите? Я ничего не помню из вчерашнего. Простите.
– Я? – Кажется, он растерялся. – Обычно я выгляжу.
– Это вы с веснушками? – решила она ему помочь.
– Нет. Это Игорь Мишин. Мой помощник.
– А-а, понятно. Вы тот самый жесткий следователь, задавший мне вчера крайне много неуместных вопросов про мою начальницу Соседову Аллу Юрьевну. – Саша подперла щеку кулаком, не переставая таращиться на стекло. – Так и не могу понять, зачем? Кстати, а вашему помощнику передайте от меня большое спасибо. Он дал мне воды… Как раз тогда, когда я в этом особенно нуждалась. – И вдруг, совершенно без переходов, Саша спросила пугающе чужим голосом: – Когда я смогу похоронить деда?
Данилов озабоченно крякнул и принялся что-то лопотать про необходимость дополнительных экспертиз. Это займет какое-то время. Что кое-что для него лично остается непонятным. Ему еще надо поговорить с соседями. С каждым, лично! И что как только будет возможным, ей сообщат.
– Когда?! – перебила она его.
– Думаю, не раньше чем через неделю.
– Твою мать! – ахнула она, забыв о приличиях. – Он… он прожил честно и благородно! Он кадровый военный! У него было, есть и остается имя… Честное имя! Он заслужил быть преданным земле в положенное по христианским законам время. Вы… вы все чудовища! Ненавижу вас!..
Она отключила телефон. Совсем отключила, швырнув его на кухонный подоконник.
Через полчаса, вдоволь наревевшись и нарядившись в серый спортивный костюм и все те же кроссовки, в которых проспала ночь, синюю ветровку с капюшоном, Саша вышла из дома.
Плевать ей на все их расследования, вместе взятые! На экспертизы и прочее! Она сама, сама опросит всех свидетелей! Она сама станет говорить с людьми, которые гладили ее по голове еще в раннем детстве, жалели ее, когда она осиротела, и нахваливали, когда она подрастала. Она вытрясет из них всю правду! Она добьется! Узнает, почему дед выстрелил сначала своим соседям в головы, а потом себе. Она узнает, будьте уверены!..
Глава 7
Губин вызвал его к себе, не дожидаясь совещания, которое было назначено на три часа дня. Данилов только развернул пропитанную маслом бумагу, намереваясь проглотить аппетитный кусок жареного куриного филе, зажатого между двумя кусками хлеба, листьями салата и длинными полосками маринованных огурчиков, как генерал его потребовал к себе. Срочно!
– Черт! – зло выругался Данилов, снова заворачивая шикарный теплый сэндвич. – Даже поесть не дают! Что за чертова жизнь?
Он убрал сверток в стол, вытер руки влажной салфеткой, попросил Игоря Мишина съездить в морг за результатами экспертизы по делу о двойном убийстве и самоубийстве старика и пошел к генералу.
Губин торчал в кофейном углу – так он называл тумбочку, на которой стоял чайник с чашками и в которой он хранил запасы кофе, сахара, чая и домашней выпечки. Его ежедневно снабжала ею супруга. Секретаршу к своим чашкам он не допускал. И считал барством, когда загруженный работой человек только и делает, что подает начальству «кофий». Так и говорил – «кофий».
«Я по полтора чайника за день выпиваю. Что же, Ниночке (так звали его секретаршу) теперь на месте из-за этого не сидеть?»
– Чай будешь, Данилов? – спросил генерал вместо того, чтобы ответить на приветствие.
– Никак нет! – Данилов шумно сглотнул слюну, вспомнив про теплого жареного цыпленка с хлебом и овощами, поджидавшего его в ящике стола.
– Не спеши отказываться. Мне тут жена сегодня хвороста напекла. Я больше не знаю никого, кто бы пек такой хворост!
Генерал злобно уставился на Данилова. Как если бы тот знал такого умельца, потому и отказывался.
– Чай с сахаром или без? – задал следующий вопрос генерал.
– С сахаром.
Данилову было неудобно, что Губин взялся угощать его чаем. Но тот вернулся к столу с единственной чашкой в руках, из которой тут же принялся прихлебывать.
– Ты не стой, Данилов, не стой столбом. Налей себе чай-то. Хворост в верхнем ящике. А вот что сахар в чай кладешь, молодец. Придумали тоже моду, без сахара чай-кофе пить! Западные все штучки. Там-то оно понятно почему, все от экономии. Если пирожное сладкое, можно в чай сахар не класть, можно сэкономить. Нам-то их привычки зачем? Так, Данилов?
– Не могу знать, товарищ генерал. – Данилов быстро налил себе чаю, выдвинул верхний ящик тумбочки, взял три витые палочки хвороста, сел за стол для переговоров. – Просто люблю чай с сахаром, и все.
– А надо бы знать, Данилов, – с неудовольствием подвел черту генерал и поставил пустую чашку на край стола. Даже огненный чай он выпивал в три глотка. – Надо бы знать, откуда привычка такая взялась: пить чай без сахара! А то мы так, кивая на западных диетологов, додумаемся и до борща без мяса! Н-да… Что скажешь по существу вопроса?
– Про борщ?
Данилов как раз доедал последнюю хворостинку и мысленно пожелал супруге генерала здоровья и неиссякаемой энергии. Чтобы она еще долгие годы радовала своих близких такой выпечкой. Ничего подобного в самом деле он никогда прежде не пробовал. Хворост был потрясающим!
– Про какой борщ, Данилов?! – хлопнул ладонью по столу Губин, властно поджав рот. – Про вчерашнюю стрельбу спрашиваю!
– Извините, товарищ генерал, – покаялся Данилов с виноватой улыбкой. – Хворост просто… выше всяких похвал!
– Ну вот, а то, говорит он тут, понимаешь… – пробормотал Губин, скупо улыбнувшись. – Ну?
– На первый взгляд картина ясна, – проговорил Данилов, поигрывая пустой чашкой. – Старик разбирал старые вещи, не нашел наградного пистолета. Разъяренный, кинулся к соседям. Они давно и прочно конфликтовали. Это подтвердили все из опрошенных жильцов подъезда.
– Так… Дальше.
– Они поскандалили. Старик вернулся к себе.
– Пистолет потом нашелся, как я понял?
– Видимо, да. Раз из него были убиты его соседи. И потом застрелился он сам.
– А что так неуверенно, Сережа? Что тебе не нравится?! – Губин повысил голос, и сделался он у него сердитым. Он так не любил никаких осложнений, так не любил. – Снова станешь искать черную кошку в черной комнате?! У тебя двое отравившихся на этой фирме с дурацким названием! Вот чем тебе первостепенно надо заниматься, Данилов! А этот бытовой конфликт яйца выеденного не стоит! Не сто-ит! – закончил генерал по слогам. – Что?! Что еще?!
– Дело в том, товарищ генерал, что этот бытовой конфликт… он как бы… он как бы попадает в сферу интересов этой самой фирмы с дурацким названием.
– То есть?!
– Застреливший соседей гражданин Воронцов Михаил Севастьянович является…
– Кадровым военным, знаю, знаю, – замахал в его сторону руками Губин. – Уже звонили, просили не поднимать лишнего шума. Никакой прессы и все такое.
Он уже пожалел, что вызвал Данилова до совещания. Теперь не успеет чаю с хворостом выпить. А потом уже будет и не к чему. Потом уже к ужину надо себя готовить. Супруга обещала что-то невероятное. Какое-то блюдо из рыбы. И велела аппетит беречь.
– И еще он является дедом Воронцовой Александры Михайловны.
– Что это – и дед Михаил и она Михайловна? Отец, что ли, был тоже Михаилом?
– Так точно!
– И что дальше?
– А эта Воронцова была изгнана из фирмы, где у нас обнаружилось двое отравленных.
– Опа! А за что?
– Подозревали в промышленном шпионаже. Нашли при обыске у нее в сумочке диск с информацией. Но Соседова – это хозяйка и директор фирмы – не верит в ее виновность. И отправила ее в долгосрочный отпуск. Пока Александра была в отпуске, не зная ничего о своей дальнейшей судьбе, кто-то отравил секретаршу и зама Соседовой. Но все указывает на то, что хотели отравить саму Соседову.