Но оперативник берет ее за руку — и вот тут началось. Оля зачем-то вырывается. На нее жалко смотреть. А теперь она уже и не вырывается. Только жалобно лепечет:
— Отпустите меня… Отпустите…
— Разберемся, девушка.
— Отпустите меня.
— Разберемся. Садитесь в машину.
Машина тут как тут — подкатывает и останавливается. Закрытая милицейская машина. Светик знает такую машину, в ней с ветерком домчат.
Оперативники хватают там и тут — они ведут весь свой улов к машине. Не зря у Светика было предчувствие. Чисто сработали. Умеют.
Светик протискивается к машине поближе. Зевака всегда зевака. Можно поглядеть.
— Да что вы!.. Товарищ старшина! — оправдывается кто-то из пойманных, юлит. — Да я первый раз!
Его погружают.
Следующий шумит:
— Я менял!.. Клянусь, я только обменивал книги!
Его тоже погружают. Оля уже в машине. Ее посадили первой.
Старшина считает.
— Семь! — кричит он. — Восемь! Стоп!.. Хватит на сегодня.
— А этого? — спрашивает опер. — Товарищ старшина!
— Отпусти его. Там и без него тесно.
Светик быстренько подводит итоги. Из своих больше никто не попался. Только Оля. Это называется — прошлись редким бреднем.
Светик успевает увидеть лицо Оли. Через зарешеченное окошко машины. Светик машет ей: не падай духом.
Машина трогается.
Светик раздумывает недолго. Минута — и она уже звонит из автомата. Она знает, куда звонит. Голос Светика спокоен. И тем сильнее распаляется на том конце провода Каратыгин:
— Мою сотрудницу?.. Приняли за спекулянтку?! Он тут же выходит из берегов. Бушует. Светика это очень устраивает. Любит она, когда человек как порох. Когда он ничего не соображает.
В отделении милиции сортируется улов. Дело обычное. В конце концов оштрафуют и выпустят. Но перед этим хорошенько расспросят. Вот этого-то Светик и боится — расспросов. Оля совсем зеленая. И напуганная.
Светик в дверях. Она будто бы пришла по делу и ждет.
Появляется Каратыгин. Он влетает в отделение. Озирается… У него, видно, рябит в глазах.
Старшина тем временем сидит и листает паспорт. И спрашивает какого-то рыжего малого.
— Ты обмозгуй как следует, — втолковывает он рыжему. — Может, ты попал в лапы спекулянтов?
— Нет.
— А зачем же ты продавал?
— Просто так.
— Может быть, тебя все-таки заставляли?
— Нет.
Идет обработка. Но рыжий не поддается — тертый. И тут Каратыгин видит Олю — в углу, испуганную, в глазах тихие слезки. Каратыгин кричит:
— Опять эти фокусы?.. Опять?! — И он грозно стучит своей загипсованной рукой по перегородке. Звук жутковатый. Светик вся замирает.
— Почему вы задержали мою сотрудницу? — наступает Каратыгин на старшину.
— А ну не кричите!
— Не нукайте!.. Это моя сотрудница — вот она!.. Оля! Собирайся! Живо! Пойдем отсюда!
— Как это «пойдем»? — встает на дыбы старшина. Но встает на дыбы не слишком. Светик это тут же примечает. Видно, там уже есть какие-то счеты. Видно, Каратыгина просто так не заткнешь. Светик знает, кого привести на помощь. У Светика нюх. Ай да Светик!
— Где лейтенант?! — требует и шумит Каратыгин.
Возбуждение Каратыгина передается окружающим. Спекулянты тоже начинают возмущаться. Пользуются моментом.
Старшина спешно выводит всех троих в коридор — Каратыгина, Олю и Светика. Точнее сказать, Светик сама присоединяется к ним.
— Алексей Сергеевич, вы, это самое… уймитесь, — говорит старшина. — Вы слышите, как вы всех взбудоражили.
Каратыгин не слушает. Он качает права:
— Мои сотрудники и я имеем право бывать на рынке когда нам угодно. Вы поняли?.. Это наш хлеб. Это наше дело…
— Я понимаю. Я…
— В тот раз вы запихнули в свою дурацкую машину меня. А теперь ее?!.
Они бранятся.
Тем временем Светик замечает, что молоденький милиционер поглядывает. На Светика и на Олю. Смазливенький. Но ведь Светик и Оля тоже ничего. Пусть поглядывает.
— Это бывает, — говорит молоденький мент чуть слышно.
— Что? — спрашивает Светик (ее приняли за научного сотрудника).
— В нашей работе бывают промашки. — И милиционер как бы извиняется. И улыбается Светику. Но Светик гордо отворачивается. Держит честь фирмы. Знай наших. Светику вдруг становится приятно чувствовать себя научным сотрудником. Такой, как Оля.
Каратыгин и старшина уже не шумят — стычка на излете. Они закуривают.
Оля тихонечко тянет Светика за руку — дескать, пошли. Но Светик не спешит. Она очень близко стоит от старшины. И от молодого милиционера близко. (Его зовут Сергей… Сережа…) Пусть лишний раз они заметят Светика. Так сказать, молодую научную сотрудницу. В глазах у Светика сама наивность. Выражение мягкое. Кроткое. Ах, дескать, в какую неприятность мы попали…
Они идут улицей. Оля вдруг говорит:
— Я ведь пришла к вам — думала, свяжусь-ка я со спекулянтами… Ты извини, Светик.
— Валяй.
— Думала, свяжусь — буду доставать какие-нибудь старинные книги. А у вас обычные книги. Те, что в магазинах. Те, что в библиотеках есть… А мне хотелось, например, достать «Книгу печалей и радостей». 17-й век. Для Алексея Сергеевича.
— Влюблена в него?
Оля смущается.
— Мне хотелось достать ко дню его рождения.
— Ах, ах… Ко дню его рождения, — подсмеивается Светик. Но только чуточку подсмеивается. Ведь действительно старых книг у нее нет. Крыть-то нечем.
Светик говорит:
— Займемся и старыми книгами. Не все сразу.
Оля торопится уйти.
— Ладно… Будь здорова!
Светик идет домой — усмехается. Чего только не бывает в жизни. Ишь, влюбленная. Небось решила проникнуть в грязное спекулянтское логово. И сделать милому подарочек. Ко дню рождения…
В тот же день Светик видит Каратыгина на рынке — его и церковного служку Павла. Они разговаривают.
Каратыгин привел сегодня с собой двух книжников. Видно, своих приятелей. Оба бородатые и смешные. Оказывается, им-то и нужно «Житие».
— Мы филологи, нам книга очень нужна, — говорит один из бородачей.
«Фил-олухи», — думает про себя Светик. И раскрывает пошире ушки. Стоит возле — в шаге от них — и просматривает «Книжное обозрение». Она его регулярно просматривает.
Окающий Павел заломил с них те самые пять сотен. И стоит на своем. Как бульдозер. Такого не свернешь.
— Милый, ты ж в Бога совсем недавно веровал, — упрашивает бородач. — Нам для дела, а ты цену загнул.
Второй бородач смеется:
— Ты варвар. Тебя бы в милицию сдать надо.
Окающий Павел понимает, что шутят. И сам же первый смеется. И жмет на свое «о»:
— А я не боюсь. Не боюсь. Не боюсь.
— Бога не побоялся, — передразнивает его Каратыгин, тоже окая.
— А мне надоело в церкви. Зачах я там. Людей хочу посмотреть.
— Уступай цену, а?
— Нет.
Они болтают. И листают книгу — то бородачи, то сам Каратыгин, — от этого «Жития» у них вот-вот слюнки потекут. Светик скосила глаза. Наблюдает. Книга как книга, а какая цена!
Те расходятся. Не договорились.
Окающий служка подходит к Светику — смеется. И говорит, поглаживая книгу, как дорогую кошку:
— Слыхала?.. Не уступлю им ни рублика.
— А если откажутся?
— Такой книги нигде нет. Не откажутся. Им диссертации писать.
Глава 3
Воскресенье. Несколько пасмурное утро. Светик замечает на рынке окающего служку. Недоделанного попика. С его «Житием».
— Не продал еще?
— Нет. — И он начинает жать на «о», как жмут на педали: — Потомлю их еще, потомлю. Пусть хорошенько дозреют…
По лицам этих фил-олухов (Светик видела их вчера) чувствуется, что они действительно дозревают. До пяти сотен. И ни рубликом меньше.
Вот и дождь. Накрапывает. Книжный рынок пустеет.
— Пойду, — говорит служка. — Они умоляли, чтобы я потолковал с ними в обед. Но я пойду. Пусть потомятся. Пусть дозреют.
Светик слегка восхищается им. Крепко он их скрутил. Вот что такое старые книги.
— Уходишь? — спрашивает она.
— На футбол. Обожаю футбол. Такой матч сегодня.
— Дождь ведь.
— Это ничего.
Подходит Бабрыка:
— Я тоже на футбол — я смываюсь, Светик. Я этот матч целый месяц ждал.
— Дождь ведь.
— А я в домашних условиях. По телевизору.
— Может, мы все к телевизору пойдем — хором? — говорит Светик. И тем самым приглашает в гости служку. Он ей интересен… Оба начинают говорить наперебой: конечно… конечно… Такой матч!.. (Чего от них ждать — мужики. Им бы только футбол смотреть. И пиво посасывать.) Светик говорит: — Идемте. Я тоже посмотрю футбол… А вы можете к футболу по паре пивка прихватить.
Тут они поднимают невообразимый шум. Попала в точку. И попенок, и Бабрыка в две глотки кричат, что у Светика гениальные идеи. Что у Светика гениальная голова… А у Светика свое на уме — заманить попенка домой и за пивом порасспрашивать о старых книгах. Где и что.
Тут они поднимают невообразимый шум. Попала в точку. И попенок, и Бабрыка в две глотки кричат, что у Светика гениальные идеи. Что у Светика гениальная голова… А у Светика свое на уме — заманить попенка домой и за пивом порасспрашивать о старых книгах. Где и что.
Пришли. Парни тут же принимаются за дело, то есть за пиво.
— Открывай!
— А где эта штука?
— Открывай так… Раз-два и готово!
Оба садятся перед телевизором — и знай запрокидывают бутылки. Прямо из горлышка. По телевизору кто-то выступает, говорит о любви к театру. Но эти дурачки звук ему убрали. Только изображение. Ни звука не слышно, а он все выступает. А эти потешаются. Разевает рыбка рот, но не слышно, как поет.
Язык у попенка развязывается. Пиво — это пиво.
— Сначала в нашу церковь запрос пришел, — рассказывает он.
— Запрос?
— Ну да. Бумажка такая — спрашивают о такой-то книге. О «Житии». Дескать, книга очень нужна для таких-то аспирантов.
— Просили продать?
— Нет. Просили хотя бы почитать. Поизучать. На месяц или на два.
— И что?
— А отец Василий отказал им.
— Еще бы — такую книгу. Ее дать подержать, и то опасно.
Это Светик говорит. И тут же в ней срабатывает та самая пружинка. Светик еще только первые слова произносит, а пружинка уже срабатывает.
Светик молчит.
— Как раз я решился бежать из церкви, — рассказывает служка, — Решился свет белый посмотреть.
— Ты молодчина! — говорит Бабрыка. Запрокидывает голову и булькает пивом из горлышка.
— И тогда, — рассказывает служка, — я спросил себя самого: «Нужны ли мне деньги, чтобы попутешествовать?» — «Нужны». — «Получу ли я деньги за книгу, если привезу ее сюда, к этим аспирантам?» — «Получу». И тогда я…
— И тогда ты сбежал.
— Точно!..
— И упер книгу с собой.
— Точно!..
И смеются.
А Светик рассматривает «Житие». Листает тяжеловесные страницы. Разбирает отдельные слова.
— Почитай. Почитай. Бога поймешь, — смеется недоделанный попик.
И тут Бабрыка прибавляет звук — футбол! Вот он, футбол! — слышится рев стадиона. Бабрыка и недоделанный прилипают к телевизору. Это надолго.
Светик уходит с книгой в свою комнату. Там пристраивает ее на столе. Снимает с гвоздика фотоаппарат Бабрыки. При фотоаппарате есть вспышка. Светик прикрывает плотнее дверь. И окна.
— Начали, — говорит она сама себе. — Приготовить улыбку… Сейчас вылетит птичка!
И не торопясь принимается щелкать. Страницу за страницей. Книга называется «Житие игумена нашего Варсонофия».
А дня через три Светик подходит к Каратыгину. На рынке. Когда дневной жар уже спадает.
— Где ваши бородатые?
— Кто?
— Ну те, двое. Аспиранты. Которым не мешало бы побриться. И помыться заодно. — Светик немножко нервничает.
— Кто вы? — И Каратыгин рассматривает Светика.
Не узнает. Или, может, ваньку валяет?.. У нее милое, привлекательное лицо. У нее большие серые глаза. У нее стройная фигура. Мог бы уже и приметить.
— У меня есть «Житие», — говорит Светик.
Тут же — из ближайшей телефонной будки — Каратыгин звонит. Теперь Светик его рассматривает. Ничего себе мужчина.
Появляются филологи — очень быстро они появляются. Оба взволнованы. Чудаки они все-таки. И конечно, сегодня не умывались.
Светик спрашивает, как их дела с религией. С попиком то есть.
— У нас уже есть четыре сотни. Кое-как наскребли, — жалуются они. — А он уперся, хочет пять. И ни рублем меньше.
— Да, — сочувствует Светик. — Он скорее умрет, чем уступит.
— Скорее ислам примет, — вздыхают они.
И тогда Светик открывает свою бело-голубую сумку. Недавнее приобретение. У Светика, что ни говори, есть вкус к вещичкам.
— Что это?
Светик дает им подержать в руках. Посмотреть. Две фотокопии «Жития».
— Вот, — говорит Светик. — Двести рубликов за фотокопию. Качество — блеск.
— Хорошее качество, — соглашаются те.
— Берите обе — и вам не придется рвать из рук в руки. У каждого будет своя. И пишите себе спокойненько диссертации.
Бородачи колеблются, но только для вида. И от неожиданности, конечно. Они ведь и запрашивали книгу, чтобы ее скопировать. Дело немыслимое! Выгодное! За две сотняги в личное пользование. Хоть на всю жизнь. И хоть сегодня же приступай к чтению!
И рублики при себе — они их вынули. Отсчитывают и дают Светику. Крупные деньги легко считаются.
Светик забирает четыре сотни и уходит. А прощаясь, говорит:
— Только просьба. Ни звука.
— Конечно, — обещают они.
— И если тот попик сунется, ему тоже ни звука.
А на другой день Светик встречает на рынке этого недоделанного попика. Вид у него — хуже не бывает. Опечален с ног до головы. Плох. И заметно, что уже пообносился.
— Представляешь, беда какая, — жалуется он Светику. — Им не нужна книга.
— Худо.
— Хуже некуда. У них, видно, сменилась тема диссертации. А я совсем на мели и голоден… Книга никому не нужна.
Если б Светик умела всхлипывать, она бы сейчас попробовала это сделать. В конце концов, она ему сочувствует. Искренне. Она ведь тоже могла для начала попасть ногой в такую лепешку. Никто не застрахован.
— А ведь они четыреста рублей давали! — сокрушается он.
— А сейчас?
— Сейчас вообще не берут.
— Н-да.
— Хоть в урну выбрасывай. Вон на углу — видишь урну?
Служка закуривает.
— Что дальше? — спрашивает Светик. — Путешествовать отправишься?
— Какое теперь путешествие!
— А куда же?
И служка рассказывает — путь только в Запорожье. Там у него братан. Старший братан. Начальником вроде работает. Надо бы поехать к нему, но денег нет. Совсем нет. А «Житие» никто не берет. Оно, видно, и нужно было только тем двум психам.
— Представляешь, — служка совсем сражен и пал духом, — даже за сотню не берут.
Светик ему сочувствует. Жизнь есть жизнь, что поделаешь. А затем она сама берет у него «Житие». За сотню. Служка счастлив.
— Билет до Запорожья куплю. И на пропитание останется — отлично!
И он тут же меняется, потому что счастье, конечно же, меняет человека. Он начинает клянчить. Клянчить на радостях:
— Набрось червонец. Набрось, Светик… На бутылочку мне, грешному. Чтобы веселее ехать.
— Ладно, — говорит Светик. — На кружку пива.
И она ищет, ищет в карманчике… Тут ей становится жаль беднягу. И не потому, что она перебежала ему дорожку с фотокопиями. А просто так жаль — с неба, ни с того ни с сего. Со Светиком бывает такое.
Она дает ему еще двадцать рублей. Он смотрит — и своим голубеньким глазкам не верит.
— За что, Светик?
— А ни за что… Вали в Запорожье.
День замечательный — блеск, а не день. И склад какой замечательный! Книжный!
Книги загружает в машину старик сторож. Бабрыка ему помогает. А они двое — Светик и Николай Степаныч — стоят в сторонке. И мило разговаривают. Дяденька Николай Степаныч говорит всякие такие слова. И теперь уже не ее, а его сладкие глазки работают не переставая.
— А какая книга? — уточняет Светик.
— Не волнуйся, Светланочка.
— А все-таки?
— Сборник детективов. Среди них — два американских.
То, что надо. В каждой связке по двадцать книг. Пять связок. С каждой книги чистой прибыли пять (пусть так!) рубликов. Итого 5x20x5. Пятьсот рублей. Из них половину дяденьке Николай Степанычу. Ну что ж, двести пятьдесят рублей для Светика не пустячок. На дороге не валяются. Тем более это только начало.
А вокруг теплый-теплый вечер.
Когда они возвращаются, уже темно. Бабрыка что-то нервничает. Дергает машину. На заднем сиденье бултыхаются связки книг.
После перекрестка они попадают в небольшой затор машин, поворачивающих налево. И черепашьим ходом ползут по направлению к старому четырехэтажному дому. На этот дом Светик сейчас и смотрит. Светик и в прежние дни на него поглядывала. Там живет этот книжник с загипсованной клешней. Каратыгин.
— Прижмись, — говорит Светик Бабрыке.
— А?
— Да не ко мне — очень ты мне нужен!.. К дому прижмись.
— К этому?
— Ага.
Штука в том, что Светик вдруг увидела его в окне — первый этаж, шторки почти раздернуты. Каратыгин шастает взад-вперед и почесывает грудь загипсованной рукой. Ну и видок.
— Долго будем стоять? — спрашивает Бабрыка, как заправский таксист.
— Тсс.
Светик видит, что Каратыгин переместился в соседнее окно, — ага, потопал на кухню. Зажег газ. Поставил чайник. Кухня коммунальная, очень смахивает на кухни родного Челябинска.
— Жди здесь, — говорит Светик Бабрыке. Она берет одну из книг с заднего сиденья. Просто так. Для видимости. К тому же детективы — это детективы, по ним очень даже умные люди, бывает, сохнут.