Сталин заявлял, что имеет право выгнать из комитета кого пожелает, хотя и сам знал, что это неправда. Хомерики называл его “донкихотом Кобой”, но, как это часто бывало, бесстыдное “нахальство” Сталина одержало верх[74].
Радуясь тому, что он упрочил влияние Ленина в Грузии, в сентябре 1904 года Сталин написал два письма своему горийскому приятелю Давиташвили в Лейпциг. Сталин называл Ленина “горным орлом”, нападал на меньшевиков и хвалился, что комитет колебался, но “мне удалось убедить их”. Плеханов, по его мнению, “или совершенно рехнулся, или в нем говорят ненависть и вражда”, а Жордания удостоился определения “ишак”. Неученый грузин с удовольствием развенчивал корифеев марксизма. Письмо подействовало: Ленин впервые услышал о Сталине. “Горный орел” назвал Сталина “пламенным колхидцем”.
В канун Нового, 1905 года Сосо велел небольшой группе железнодорожников встретить его у Дворянского собрания на Головинском проспекте. Благородные либералы проводили тогда так называемую Банкетную кампанию, чтобы склонить царя к дарованию конституции. Но большевикам претил подобный незрелый буржуазный либерализм. Как только председатель открыл банкет, Сталин в сопровождении рабочих ворвался в зал и потребовал слова. Когда пирующие отказали ему, он сорвал вечер криками “Долой самодержавие!” и вывел своих рабочих на улицу – они пели “Марсельезу” и “Варшавянку”. 2 января главный порт империи на Дальнем Востоке, Порт-Артур, сдался японцам. Так начался 1905 год7.
В воскресенье 9 января, когда Сталин снова был в Баку, революционер и одновременно агент полиции священник Гапон встал во главе 150 000 рабочих, которые пришли к Зимнему дворцу в Петербурге, чтобы подать царю петицию. Дорогу им преградили казаки. Они дали два предупредительных залпа, но рабочие не остановились. Войска открыли по толпе огонь, затем бросились на демонстрантов. Погибло 200 рабочих, несколько сотен было ранено. “Нет больше Бога! – прохрипел отец Гапон. – Нет больше царя!”
Кровавое воскресенье потрясло всю империю – последовали бурные демонстрации, этнические чистки, убийства и открытые революционные выступления. По стране одна за другой проходили забастовки. Крестьяне жгли усадьбы и библиотеки своих хозяев – было уничтожено 3000 поместий. Начались волнения в армии. “Редеют царские батальоны, гибнет царский флот, сдался, наконец, позорно Порт-Артур – и тем еще раз обнаруживается старческая дряблость царского самодержавия”, – писал Сталин в прокламации. Но царь все еще надеялся на чудо. Он предпринял одну из самых удивительных морских кампаний в истории, отправив дырявый Балтийский флот почти через весь земной шар, в обход Африки, Индии и Сингапура, на битву с японцами. Если бы эта авантюра удалась, победа Николая II гремела бы в веках.
Царь уволил злосчастного министра внутренних дел и назначил нового – тот предположил, что определенные политические уступки необходимы. “Можно подумать, что вы боитесь революции”, – отвечал император. “Государь, революция уже началась”.
Это была Революция 1905 года, которую Троцкий потом назвал “генеральной репетицией”. В то время казалось, что это уже сам спектакль – жестокая и упоительная битва, идущая по всей империи, но особенно на Кавказе, где Сталин овладел умениями, которые будет применять всю жизнь8. Он очутился в своей стихии и находил наслаждение в кошмарной трагедии.
“Рабочие Кавказа, пора отомстить! – писал он. – Самодержавие… просит нас предать забвению свист нагаек и жужжание пуль, сотни убитых героев-товарищей, их славные тени, витающие вокруг нас и шепчущие нам: “Отомстите”!”9
Глава 14 1905. Царь горы
1905 год начался и кончился бойней. Это был год революции, в которой молодой Сталин впервые командовал вооруженными людьми, попробовал вкус власти и обратился к террору и бандитизму. 6 февраля, когда он был в Баку, несколько армян застрелили в центре города татарина. Азербайджанские турки, которых часто называли татарами, ответили огнем. Все это стало широко известно. Власти, давно ненавидевшие армян за их богатство и преуспеяние, не препятствовали тому, что в город хлынули толпы азербайджанцев-мусульман.
Пять долгих дней группы азербайджанцев убивали всех армян, каких могли найти, – убивали с ожесточенной ненавистью, причинами которой были религиозное напряжение, зависть к экономическим успехам и близкое соседство. По всей империи вспыхивали антисемитские погромы, а в Баку свирепствовал хаос этнической резни, поджогов, изнасилований; в людей всаживали пули и перерезали им глотки. Губернатор князь Накашидзе и его начальник полиции не вмешивались. Казаки выдавали православных армян азербайджанцам, которых вооружала полиция. Одного армянского нефтяного магната осадили в собственном дворце – он отстреливался от азербайджанцев из винтовки “винчестер”, пока не кончились патроны; тогда его растерзали в клочья. В конце концов армяне, которые были богаче и лучше вооружены, дали отпор и начали убивать азербайджанцев.
“Они даже не знают, за что убивают друг друга”, – говорил губернатор. “Тысячи погибших лежат на улице, заполонили христианские и мусульманские кладбища, – писал очевидец бакинской резни. – Мы задыхались от трупного смрада. Повсюду женщины с безумными глазами искали своих детей, а мужчины ворочали горы разлагающейся плоти”. Погибло по меньшей мере 2000 человек.
Сталин был там и видел эти адские, апокалипсические картины. Он организовал в Баку небольшую большевистскую боевую дружину. Он собрал своих бойцов, в основном мусульман, и приказал им по возможности растаскивать армян и азербайджанцев. В то же время дружине поручалось при любой возможности воровать типографское оборудование и добывать деньги для партии путем рэкета. Сталин, по словам его первого биографа Эссад-бея[75], выросшего в Баку, “представился главе [армянской] семьи и мрачно доложил, что вскоре его семья погибнет от кинжалов мусульман”, но “после взноса в пользу большевиков Сталин переправил армянских коммерсантов за город”1.
После этого Сосо поспешил вернуться в Тифлис, где вот-вот могла начаться этническая резня между православными (грузинами и армянами) и мусульманами. Город был парализован забастовками; полиция арестовывала революционеров, а казаки нападали на демонстрантов на Головинском проспекте.
Сталин помог организовать демонстрацию примирения, чтобы предотвратить бойню, и написал прочувствованное воззвание, которое отпечатал и распространил Камо. В нем говорилось, что царское правительство устраивает “погромы евреев, армян”, чтобы “кровью и трупами… укрепить свой презренный трон” – “невинной кровью честных… граждан”, “стонами умирающих… армян и татар”.
Сталин стал во главе демонстрации 13 февраля – чтобы побороться с “дьяволом, сеющим рознь между нами”. Он с гордостью сообщает, что в толпе было распространено 3000 его прокламаций и что “знаменосец, поднятый на руки демонстрантами, произносит ярко-политическую речь” – это, без сомнения, он сам2. Но неприязнь между большевиками и меньшевиками теперь стала смертельно опасной.
Аристократ Жордания, лидер меньшевиков, вернулся из ссылки. Его большой авторитет и тонкая прокрестьянская политика завоевали доверие грузин, которые поголовно приняли меньшевизм. Исидор Рамишвили, в Батуме нашептывавший о подозрительном побеге Сталина, здесь, в Тифлисском комитете, открыто объявил его агентом правительства, хотя, судя по всему, не имел никаких доказательств. С одобрения Жордании меньшевики, а затем большевики избрали собственные комитеты3.
В апреле Сталин отправился на запад, где вооруженные банды и избранные комитеты контролировали правительство и правосудие, несмотря на то что некоторые крестьяне думали, что Комитет – имя нового царя. В “отдельной республике, куда не могла войти полиция” поджоги и убийства стали обычным делом. Сталин лихорадочно писал статьи и на митингах в Батуме и Кутаисе выступал против меньшевиков. Однажды во время таких дебатов выступление Кобы было особенно запоминающимся – заседание началось в десять вечера и закончилось к рассвету. После чего его, одетого в черное и серое (усы и бороду он сбрил для маскировки), увели в лес, где он прятался до темноты.
Главным врагом Сталина среди меньшевиков был харизматический смутьян Ной Рамишвили, “25 лет, высокий, худой, с улыбкой во взоре и энергическим голосом”. Харитон Шавишвили, меньшевик[76], видел схватку противников, подобную поединку мифических атлетов. Сначала прибыл Рамишвили, за ним “знаменитый Сосо, товарищ Коба, ниже, чем Рамишвили, но такой же худой. Взгляд у него был спокойнее, глубже, а лицо грубее – возможно, из-за оспин. Его поведение, манеры были чисто грузинскими, но в нем было и нечто глубоко оригинальное, что сложно уловить, – одновременно львиное и кошачье. Не таилось ли нечто необыкновенное под его заурядной внешностью?” На Шавишвили произвело впечатление и красноречие – вернее, его отсутствие: “Он не был оратором”, скорее, “мастером притворства”. Он говорил “с легкой улыбкой, неподвижным взглядом… кратко, ясно и очень убедительно”. Даже когда “знаменитый Сосо” уступал меньшевикам в споре (а такое случалось часто), “рабочие целовали его со слезами на глазах”4.
Главным врагом Сталина среди меньшевиков был харизматический смутьян Ной Рамишвили, “25 лет, высокий, худой, с улыбкой во взоре и энергическим голосом”. Харитон Шавишвили, меньшевик[76], видел схватку противников, подобную поединку мифических атлетов. Сначала прибыл Рамишвили, за ним “знаменитый Сосо, товарищ Коба, ниже, чем Рамишвили, но такой же худой. Взгляд у него был спокойнее, глубже, а лицо грубее – возможно, из-за оспин. Его поведение, манеры были чисто грузинскими, но в нем было и нечто глубоко оригинальное, что сложно уловить, – одновременно львиное и кошачье. Не таилось ли нечто необыкновенное под его заурядной внешностью?” На Шавишвили произвело впечатление и красноречие – вернее, его отсутствие: “Он не был оратором”, скорее, “мастером притворства”. Он говорил “с легкой улыбкой, неподвижным взглядом… кратко, ясно и очень убедительно”. Даже когда “знаменитый Сосо” уступал меньшевикам в споре (а такое случалось часто), “рабочие целовали его со слезами на глазах”4.
Но евреям-меньшевикам, которые злились на этого выскочку и завидовали ему, удавалось пробить ледяное спокойствие Сосо. После одних дебатов он набросился на меньшевиков: “Ленин возмущен, что Бог послал ему таких товарищей, как меньшевики. В самом деле, что это за народ! Мартов, Дан, Аксельрод – жиды обрезанные. <…> Ни на борьбу с ними не пойдешь, ни на пиру не повеселишься”5.
Когда Сталин был в Кутаисе, к нему обратились горняки из Чиатур[77]. Этот город шахтеров был единственным настоящим оплотом большевизма в Грузии. Сталин стремился удержать его и стал часто бывать там. Чиатуры, стоящие под низкими облаками на горах со снежными вершинами и обрывистыми утесами, быстро развивались: крупнейшая марганцевая шахта в России поставляла около 60 % мирового марганца. 3700 шахтеров жили посреди груд руды – пейзаж напоминал лунный; задыхаясь от пыли, они горбатились в забое по восемнадцать часов в день за жалкие гроши. У них не было бань, не было даже домов – они спали в шахтах. “Животные жили лучше, чем чиатурские горняки”, – писал Котэ Цинцадзе, наемный убийца, впоследствии незаменимый в сталинских ограблениях банков6.
Жарким летним днем 2000 шахтеров, черные от пыли, как негры из менестрель-шоу[78], слушали сначала меньшевиков, потом Сталина. Шавишвили рассказывал, как Сосо, “прирожденный тактик”, позволил меньшевикам говорить первыми – слушатели быстро заскучали. Когда настала его очередь, он сказал, что не хочет утомлять собравшихся и выступать отказывается. “Тогда рабочие упросили его говорить”, и он выступал всего пятнадцать минут “с ошеломляющей простотой”. Сталин “сохранял поразительное хладнокровие… говорил, словно вел живую, спокойную беседу… казалось, ничего не видел, но все замечал”. Он победил в дебатах. Его простая речь потеснила цветистую риторику других ораторов, которым рабочие не доверяли. Сталин сам понимал, в чем его сила, – он сказал Шавишвили, что выступавший меньшевик был “прекрасным оратором, но большая пушка не нужна, когда нужно стрелять на малое расстояние”.
Сталин стал хозяином Чиатур – по словам Шавишвили, город превратился в “бастион большевизма”. Сосо “имел там большое влияние: вокруг него толпились люди вдвое старше, вдвое образованнее, но он окружил себя таким восхищением и любовью, что это позволило ему ввести в своем войске железную дисциплину”. Его называли “знаменитый Сосо” и “старшина Коба”. Он устроил в городе типографию с помощью хорошенькой студентки Пации Голдавы – той, что в 1907 году при ограблении Тифлисского банка будет вооружена револьвером7.
Знаменитый Сосо лучше всех в Грузии организовывал вооруженное сопротивление, основывал красные дружины, вооружал их и командовал ими – это были полупартизаны, полутеррористы. “Необходимо обратить… серьезное внимание на создание всевозможных боевых дружин”, – писал Сталин. Он был прекрасным организатором бойцов и террористов – но этот опыт не только привил ему вкус к военному командованию, но и создал у него ошибочное впечталение, будто у него к этому талант.
Вооружались даже меньшевики: они поручили сопернику Сталина Рамишвили организовать свою Военно-техническую комиссию и заводы по производству бомб. К середине 1905 года эти отряды хозяйничали на улицах городов и сел Грузии – между казачьими набегами. Иногда Сталин и большевики сотрудничали с меньшевиками, иногда нет.
В Чиатурах Сталин вооружил шахтеров и местных бандитов, а командиром поставил Вано Киасашвили. “Приезжал товарищ Сосо, давал нам указания – мы основали красную дружину”, – писал Киасашвили; он тренировал партизан, крал винтовки и прятал на холмах оружие. На чиатурском вокзале Шавишвили видел, как Сталин отдает приказы другому начальнику дружины – Цинцадзе. Этот лихой рыжеволосый головорез увел в разбойницы нескольких студенток, почти все они были в него влюблены. Бандиты Цинцадзе и Сталина разоружали русских солдат, устраивали засады ненавистным казакам, грабили банки и убивали шпиков и жандармов – “пока почти вся область не перешла в наши руки”. Цинцадзе с гордостью писал, что Чиатуры “превратились в нечто вроде тренировочного военного лагеря”8.
Сосо постоянно наезжал в Чиатуры, чтобы следить за своей партизанской войной. Как ни странно, когда он был в городе, его укрывали и защищали аристократы, марганцевые короли. Сначала он жил в поместье Бартоломе Кекелидзе, затем его приютил еще более знатный князь Иван Абашидзе, товарищ председателя[79] Совета съезда марганцепромышленников, родственник князей Шеваршидзе, Амилахвари и князя Давида – Черного Пятна, инспектора семинарии. (Кроме того, князь Абашидзе – прадед нынешнего президента Грузии Михаила Саакашвили.) Почему же так происходило?
Всех революционеров хотя бы отчасти финансировали крупные предприниматели и средний класс – многих царский режим отчуждал и уж во всяком случае не допускал к влиянию. В самой России плутократы, например текстильный магнат Савва Морозов, были крупнейшими спонсорами большевиков, а среди адвокатов, управляющих и счетоводов “считалось признаком хорошего тона… давать деньги на революционные партии”. Для Грузии это было особенно верно.
Но дело не только в гостеприимстве и филантропии. Сталин наверняка обучился у своих знакомых преступников, а также на опыте Баку и Батума доходному ремеслу рэкета, вымогательства под предлогом защиты. Теперь он предлагал безопасность в обмен на деньги. Если магнаты не платили, то их шахты могли взлететь на воздух, управляющим грозило убийство; если же платили, Сталин защищал их.
В неопубликованных воспоминаниях двое его бойцов пишут, что Сталин соблюдал условия договора – то есть он и впрямь был готов идти на сделку с дьяволом. Когда магнатов грабили, по сообщению Г. Вашадзе, “розыск “злоумышленников” был организован не местным населением, а И. В. Сталиным”. “На управляющего немецкой фирмой… напали какие-то грабители и отняли у него 11 тысяч рублей, – рассказывает Н. Рухадзе. – Товарищ Сталин поручил нам… найти и деньги, и грабителей. Так и случилось”.
Неудивительно, что магнаты предпочитали, чтобы Сталин был на их стороне: в Чиатурах то и дело совершались убийства. “Капиталисты так боялись, – писал Цинцадзе, – что не составляло труда уговорить их раскошелиться”. Что касается полицейских и шпиков, “чиатурская организация решила покончить с ними”. Их истребляли по одному. Бандиты Сталина ходили по холмам с ружьями, его газеты печатали его статьи, на митингах он произносил на удивление действенные речи – Сталин сделался царем горы. “Тов. Коба… и Саша [Цулукидзе] были нашей тяжелой артиллерией”, – писал молодой большевик-адвокат, богач Барон Бибинейшвили. Но на остальном Кавказе верх одерживали меньшевики9.
“Пришлось все время разъезжать по Кавказу, выступать в дискуссиях, ободрять товарищей… – писал Сосо Ленину за границу. – Поход был повсеместный со стороны меньшевиков, и надо было дать отпор. Людей у нас почти не было (и теперь очень мало, в 2–3 раза меньше, чем у меньшевиков)… Тифлис почти целиком в руках меньшевиков. Половина Баку и Батума тоже… Другая половина Баку, часть Тифлиса… весь Кутаисский район с Чиатурами (марганцепромышленный район, 9000–10 000 рабочих… у большинства. Гурия в руках примиренцев, которые решили перейти к меньшевикам”10.
Сталин, писал один из его врагов-меньшевиков, “вел очень энергичную работу, ездил по Гурии, Имеретии, Чиатурам, Баку, Тбилиси, перебрасывался с одного конца в другой. Но вся его работа была почти исключительно фракционной… Он всюду бешено нападал на меньшевиков, старался втоптать их в грязь”. Сталин с ожесточением боролся с меньшевиками. “Против них все средства хороши”, – говорил он[80]11.