- С-с-спим, з-з-значит, товарищ-щ-щ?
А у Кевича с перепугу рот как рыбы открывается, а ни одного слова сказать не может. Наконец выдавил нечто:
- Запизднились.., виноват. Дюже запизднились!
- Да вы, товарищи курсанты, не только запизднились, а еще и оху... Почему со старшим по званию матюком разговариваете!?
- Да не матюкаюсь я. Это я на родном говорю... Опоздали мы. Проспали на самолет!
- А-а-а... Ну так бы сразу и сказал. По-русски!
Лицо ГБ-шика подобрело. Он взял из таза будильник и перед глазами понятых продемонстрировал, что тот заведен до отказа, просто кнопка утоплена. Причина "непрозвона" на лицо. После этого всех нас развели по разным комнатам и устроили допросы с протоколами, на тему "Как мы провели вчерашний вечер". Делать нечего - мы им все подробно рассказали, какие мы плохие и несознательные, как нарушаем воинский Устав и сколько водки пьем. Все по минутам запротоколировано и нами под роспись собственноручно заверено. Часа четыре нас морочили. В конце концов собрали всех нас опять в нашей комнате. А там бардак еще больший - у нас обыск делали, все вещи из чемоданов Тихона и Кевича на кроватях разложены, сами чемоданы рядом пустые с открытыми пастями лежат. Похоже, что все это тоже фотографировалось. Подобный же обыск был и в той комнате, где жили наши белорусы.
Самый главный КГБ-шник представился как подполковник Савельев, следователь по особо важным делам от УКГБ Ленинграда и Области. Далее говорит, что Коля и я проходим только как косвенные свидетели и поэтому можем спокойно ехать в отпуск. А вот для курсантов Валентюкевича и Тихановского очередной отпуск отменяется. Они остаются в расположении курса на неопределенное время - до конца следствия под подписку о невыезде. Они не являются подозреваемыми, и их задержание необходимо только для интересов следствия.
Тут Коля набрался мужества и спросил: "Товарищ следователь, а что произошло, и что нам будет?"
Следователь: "Сегодня рано утром произошло ЧП, а что вам будет за нарушение внутреннего порядка не мне решать, а Дежурному по вашей Академии. Я думаю, что в сложившихся обстоятельствах вам вообще ничего за это не будет. Это первый раз в моей жизни, когда грубое нарушение воинской дисциплины спасло жизнь двух военнослужащих. Только эти двое со списка всех пассажиров не прошли регистрацию и не сели в самолет Ту-134 на рейс "Ленинград - Минск". Этот самолёт сегодня утром загорелся в воздухе и упал в районе Больших Глумицких Болот в 85 километрах от взлетной полосы аэродрома Пулково. Выживших нет. Одни вы удачно запизднились".
Кевича и Тихона еще потаскали на Литейный-4, а нам действительно ничего не было. А им было - вся оставшаяся ЖИЗНЬ.
ЦПХ
Напротив общежития нашего Факультета было другое общежитие - общежитие работников на лимитной прописке от завода "Уран". Вообщет-то на "Уране" уран не делали - делали там обычные торпеды. По каким-то необъяснимым правилам в этом "торпедном" общежитии половина жильцов были совсем мирными - это были девушки с завода "Красный Треугольник". На том заводе делали мирную советскую обувь знаменитого железобетонного фасона и картонного качества. Вообще в советском обществе определенная кастовость была, но не настолько уж, чтоб ителлигенция с пролетариатом не общалась. Во всяком случае мы работниц "Красного Треугольника" не чурались, хотя серьёзные отношения там заводились редко. А вот не серьёзные - сколько угодно. Уж больно удобная география - можно ис девочками побалагурить, и водочки выпить, и покушать там у них, и на вечерней проверке на родном курсе постоять, а если повезёт, то опять на всю оставшуюся ночку в гости. Вахта у них была совсем не строгая, нас пускали в любое время, хоть в форме, хоть сразу в спортивке - чтоб утром было сподручей на зарядку выбегать и прямо к своему взводу присоединяться. А гражданку мы туда даже не одевали, одна морока с ней.
Сейчас, спустя много лет, мне почему-то этих девушек немного жалко. Всё они прекрасно понимали и от нас многого не требовали. Сходились мы с ними легко по родству одиноких душ, измученных гормональным напором, а расходились порой ещё легче. Девушки, что постарше, так были знакомы не с одним поколением курсантов Второго Факультета. Называли они нас "плохишами" и "змеями" (первое за поведение, второе - за петлицы, хотя за поведение тоже). Однако нас весьма привлекала их спокойная общага, где в отличие от буйных студенческих поселений, драмы ревности не возникали, свободное время, деньги и продукты у противоположной стороны водились всегда, в души глубоко не лезли, а сексуальный голод у молодых работниц зачастую превосходил студенческий. Поэтому пусть мы и были "змеиные плохиши", но по обоюдному согласию. Единственное, чего они терпеть не могли, это кода слышали свово "Цэ-Пэ-Ха". Дело в том, что эта аббревиатура была общесоветская, весьма известная и очень вульгарная - расшифровывалсь она как "центральное п...дохранилище".
Раз пошли мы в ЦПХ после отбоя чайку попить. Я, да Валерка-Студент. В ту ночь даже особых планов не строили - правда на чай пришли. Сидим, и в окошко на родимый Факультет смотрим. Вдруг видим, продъезжает патрульная машина из гарнизонной Коммендатуры, потом "Бобик" с дежурным по Академии, потом какое-то начальство. Мы бегом вниз на вахту: "Баб Марусь, дайте к нам в "аквариум" позвонить, напротив шухер непонятный". Баба Маруся душа добрая - звоните, сынки. Звоним. А тогда по городскому телефону дежурному представляться запрещалось, только по внутренниму. Гудок, а потом: "Четыре-четырнадцать!" Это вместо "здрасьте" - какой-то курсант-старшекурсник, видать помошник, трубку взял. Ну мы и вопрошаем, что там происходит, и можно ли в спортивном костюме домой возвращаться? Он говорит, что крупный залёт на пятом курсе, но четвёртый курс даже не трясут, поэтому возвращаться сейчас категорически нельзя. Приходите только когда вся эта братия разъедется. А когда она разъедется, поди ты знай!
Доложили мы хозяйкам обстановочку, те нас успокаивают: "Да не переживайте, змейчики! Тут Светка с Олькой в ночную вышли, мы вас на их койки положим, а утречком пойдёте себе спокойно на Факультет". Ну спасибо, выручили - посидели мы еще с полчасика и пошли по Светкиным-Олькиным кроватям. В той комнате три кровати было. Похоже не только Светка-Олька, но и вся их команата в ночную смену вышла - койки пустые. Легли мы, свет выключили и уже почти спим. Вдруг дверь раскрывается и в проёме появляется женская фигура. Мы лежим, не шевелимся. Девушка постояла немного, видать пока её глаза к темноте привыкнут, а потом и говорит скороговоркой, но полушепотом: "У Натахи новый кавалер из ремонтно-механического, она меня попросила на ночь из комнаты уйти, а тут я вижу Лариски нет, так я на ее кровате посплю". Ага, понятно, значит третьей в этой комнате живёт некая Лариска. Ну ложись, спи, мы тут сами такие же... залётные. Девушка начинает раздеваться, и нам уже интересно, мы сквозь полуприкрытые веки вовсю подглядываем. Наконец она разделась и легла в кровать. А потом сладко так потянулась, как кошка, и мечтательно произнесла:
- Эх, девки! Мужика бы!
Тут Студент не выдержал и брякнул своим басом: "Вот он я!!!"
Девушка схватила покрывало и пулей вылетела в коридор, а я чуть не задохнулся от смеха.
ОБРЕЗЧИЦА ВРУЧНУЮ
На одном из чаепитий в ЦПХ мы познакомились с удивительной женщиной. Звали её Нина, а вот фамилию я забыл. Была она нас заметно старше, но мы с ней себя чувствовали как с ровней, и при этом вела она себя вполне естественно, не проявляя ни вульгарности, ни фальшивой моложавости. Один раз в разговоре ради красного словца коснулись мы каких-то заумных материй. Давольно быстро стало ясно, что во всех этих мудрствованиях если кто-то чего-то и понимает, то это Нинка. Мы обычно привыкли соседок наших интеллектом безоговорочно подавлять, и от такого поворота несколько обалдели. Больше в филосфские дебри мы при ней старались не залазить.
Как и большенство обитательниц ЦПХ Нинка была лимитчица-холостячка. Никого и ничего у неё в этом городе не было, кроме права на работу и на общажную койку. Однако несмотря на свои тридцать с гаком, эта особа, в противоположность остальным цэпэхашницам, умудрялась побывать на всех театральных премьерах и вернисажах, на всех выставках и концертах. Похоже что её саму такой вот странный быт вполне устраивал. Зная, что деваха эта весьма начитанная, мы всё же и допустить не могли, что она может чего-то понимать в медицине. Тут начитанностью не обойдешься - образование нужно. И вот однажды за чайком с пирожками и вареньем, Студент консультировал какую-то особу не то по вопросу острых маститов, не то хронических аднекситов, (воспалений груди и придатков) - короче что-то такое интимно женское. Понятно, что девушка его слушала, как профессора на лекции. Нинка сидела поодаль и вроде бы никакого интереса к разговору не проявляла. А потом вдруг негромко так заявила: "Ребята, да тут по симптоматике экстравагинальный эндометриоз исключить надо, а потом уже всё остальное - чего-то у нее с овуляционным циклом зависимость нехорошая..." Мы это... Опухли, короче. Во первых Нинка по делу сказала, а во вторых... Ну я например гинекологию знал так-сяк, в размерах программы военного врача, и хотя конечно о таких тонкостях слышал, но на четвёртом курсе не шибко то в них разбирался. Откуда пусть десять раз начитанная пролетарская бабёнка знает такую мудрятину? Устроили мы Нинке допрос с пристрастием. Нинка вначале ничего нам говорить не хотела, а потом вздохнула и рассказала коротко всю свою жизнь.
В свои семнадцать лет круглая отличница Нинель приехала из какого-то захолустья в Ленинград, где поступила она Философский факультет ЛГУ, второго по престижности Университета страны. На пятом курсе её, без пяти минут философа, оттуда за какой-то залёт с позором выперли. Тогда Нинка устроилась на работу по лимиту, а на следующий год поступила в Первый Медицинский. Там она уже умудрилась доучиться аж до шестого курса, а потом сама пошла и забрала документы. При этом была она одной из самых лучших студенток на потоке. "Плохиши, я в отличие от вас, просто полностью охладела к медицине" - вот такя "простенькая" причина такого странного поступка. Поэтому она не пошла фельдшерить куда-нибудь на "Скорую", да и фельдшерам лимитной прописки не давали. Опять Нина ушла в пролетарские низы, а потом по уже накатанной рабфаковской дорожке поступила в Техноложку, тоже весьма не слабый институт. Там она просидела аж четыре года, потом влюбилась в какого-то семейного доцента, причём всё это со скандалом. Из Техноложки она ушла, не доучившись лишь год с хвостиком...
- Нин, так ты с тремя незаконченными высшими - гуманитарным, медицинским и техническим!!! Подумать только - этож пятнадцать лет академической школы! Небось у себя на "Треугольнике" на какой-нибудь крутой должности подвязаешься - то-то ты такая умная... На какой, если не секрет?
Нинка опустила глаза и полезла в свою тумбочку. Там она покопалась и вытащила небольшой листок из плотной бумаги с заводской печатью. Так, понятно - выписка из трудовой книжки для получения лимитной прописки. Занимаемая должность... обрезчица вручную!
- Нин, а что такое "обрезчица вручную?"
- Ну змейчики, совсем вы неграмотные. Работа такая... Когда из здорового пресса калоши вываливаются, у них по шву идёт чёная резиновая бахрома. Так вот эти ошмётки ножницами срезать надо. Их и срезают обрезчицы вручную.
ГАЙКА
Вообще-то не только обрезчицы вручную на весьма странные поступки горазды. Мне вот после Нинкиных откровений самому разок тоже пришлось поработать обрезчиком вручную. Да не одному - в составе целой бригады. Правда обрезали мы не калоши... Был на нашем четвёртом курсе один курсант и обрезали мы у него... Хотя, подождите, чуть не проболтался! Имя главного героя не скажу ни за что. Хоть пытайте, хоть пентотал натрия колите - уж очень он большой человек сейчас.
Принёс Коля с Кафедры Медснабжения и Военной Фармации здоровую жёлтую гайку. Не-е, не стырил. Ему её для дела там дали. Ещё ему дали какую-то железяку с манометром на макушке от кислородно-распределительной станции, большой газовый разводной ключ, микрометр и штангель-циркуль. А если точно, то это вообще не гайка была, а муфта латунная обжимная. И надо было Коле науку делать - эту латунь на железяку несколько сот раз накрутить и скрутить, притом периодически износ замерять. Ну он всё добросовестно выполнил, а результаты в таблицы занёс. После этих операций край и резьба у гайки пошли острыми заусеницами.
Коля немного сибаритствовал. Первый на курсе купил себе махровый халат в Пассаже. В общаге он ходил исключительно в халате, ну кроме построений, разумеется. Поэтому не удивительно, что эта гайка валялась в кармане того халата. А когда Коли на курсе не было, то его халатом пользовались все кому не лень - в основном чтобы в душ на первый этаж сходить. Лежу я на койке, умную книжку читаю. Забегает один курсант из соседней комнаты: "Где Колян? А нету! Ну я его халат возьму, в душ сходить". Хватает халат, уходит. Ну я ноль внимания.
Через десять минут тот курсант опять появляется, в халате. Что-то слишком быстро, чтобы помыться. Ну я глянул на его лицо - сразу понял, стряслось с человеком нечто страшное. Губы дрожат и бледный весь. Я спрашиваю, мол что произошло, а он пытается меня убедить, что всё нормально. Пришлось надавить на психику. Тут он молча пОлы халата распахивает. На эрегированном члене сидит Колина гайка. Плотно сидит. С того краю, что к корню ближе капельки крови выступили - видать заусеницы режут. Глянс пенис (или залупа, если хотите) тёмная, багровая.
Всем изучающим медицину ясно, что будет, если плотным кольцом corpus cavernosus обжать - в него кровь идёт, а оттока нет. Член встаёт и попадает в ловушку - и упасть не может, и обжимающий объект уже не снять. Часа четыре на раздумья есть, а потом и некротические изменения могу начаться. Это все небось с первого курса знают. А вот мы были уже далеко не на первом, и мой коллега о подобном повороте событий прекрасно знал. Поэтому моя первая реакция была не сострадание или там поиск выхода, а гневная тирада: "Ну ты и дурак!!! За каким членом ты это сделал!? Ты что, комиссоваться по болячке решил?! Так сразу по двум статьям пойдёшь - через Дурку и Урологию!"
А курсант этот до сего момента ничего безрассудного не совершал - был он весьма дисциплинированным, ответственным и учился хорошо. По морде видно - он сам толком не понимает, что его на такой шаг толкнуло. Что это не попытка изобрести новый способ онанизма ясно сразу - знания такого не позволяют. Смотрит он на свой член, а из глаз слёзы текут: "За каким членом, за каким членом - да за своим членом! Чёрт его знает, что нашло - императивный позыв какой-то. Стою голый перед зеркалом, в одной руке член, в другой - эта гайка чёртова. Думал в момент сдёрну, а она колючая, зараза, оказалась. И в Дурку не надо, и в Урологию не надо, нельзя, чтобы официальные разборки начались, и вообще ты никому не говори... А ещё пилить надо. Быстро пилить надо! Щас пилить надо!"
Такого выражения мольбы, что стояло у него в газах, наверное можно увидеть лишь приговаривая людей к смерти, да и то не у всех. Остался он у меня в комнате, а я побежал напильник или ножовку искать. Ни у кого нету. Лыжная комната и каптёрки закрыты. Ясно, что ножовок и напильников на курсе полно - замки с ворот и задних дверей Факультета спиливать, да народу по комнатам мало, а те кто есть - у того нет. Я на младшие курсы - пацаны, инструмент нужен. А дневальные там зашуганные, давай дежурного на выход орать, а тот старшину, а старшина - типа пошёл вон злостный старшекурсник, не дам тебе инструмента наши факультетские замки портить! Щас запишу фамилию и доложу, кому надо, кто у нас двери вскрывает! Ну не могу же я ему, мудозвону, сказать, что инструмент мне для святого дела нужен - член от ампутации спасать.
Делать нечего, надо или в хозроту, или в автопарк бежать. Бегу, смотрю Керогаз, Светофор и Поршень идут. Вообще-то это были обыкновенные прапора - инструкторы по вождению с Кафедры Автоподготовки. Фамилии их я уже забыл. Поршень был лысый крепыш с квадратной головой. Светофор - дылда с красным носом и разноцветными разводами на лице, в основном в виде фингалов. А Керогаз самой колоритной фигурой был - ругался очень красиво. Ну я к ним, мол товарищи куски, разрешите обратиться и выручайте пожалуйста. А сам думаю, пока я тут без толку бегаю, минутки ценные уходят - детородный орган боевого товарища к некрозу приговаривается. Была-нибыла, обещаю прапорам початый пузырь водки и выкладываю всё начистоту. Прапора от такой истории обалдели, клянутся режим неразглашения до гроба поддерживать и прочую секретность соблюдать. Предлагают доставить пострадавшего в мастерские, где операционные условия лучше - тиски есть.
Я бегом на курс. Одевайся, мол, пошли в автомастерские лечиться. А член у него уже болит и выглядит чёрно-синим, хотя по моей экспертной оценке до некроза ещё далеко и времени на все дела предостаточно. Решили мы, что трусы и штаны - дело лишнее. Одели рубаху и галстук, сапоги, а сверху шинель - шинель до сапог, голого тела не видно. Пошли дворами в мастерские. Пострадавший руки в карманы шинели засунул и полы чуть над членом придерживает, а то распёртая головка о сукно трётся, и ему больно. Наконец дошли.
Куски солдат выгнали, дверь на замок закрыли. Принесли лампу-переноску. Маленькую струбцину-тисочки на самый угол стола прикрутили и в них член зажали. Ну не сам член, а только гайку. А под задницу пациента кучу ватников накидали. Общая картина такая - сидит курсант верхом на углу стола, угол промеж ног выходит, а ноги по разные стороны свешиваются. Давай прапора гайку точить, да резать - Поршень напильником работает, Светофор водичку поливает, чтоб латунь не грелась, а Керогаз между ними стоит, даёт всем ценные советы и держит железную пластину - прижимает её к члену, плоть от напильника защищает. А от работы ножовкой отказались сразу, очень уж громоздкий и травматичный инструмент. Ну а мне совсем простая обязанность досталась - лампой-переноской операционное поле освещать.
Наконец труд побелил металл. Керогаз взял пассатижи и давай края по надпилу отгибать. Отогнул. Потом тиски раскрутили и сняли, Керогаз взял вторые пассатижи, одними схватился за один край по распилу, другими - за другой и давай гайку разжимать. Только он её с члена снял, как ему в лицо струя спермы ударила. Видать сильная вибрация при операции была, вот организм и не выдержал.