– Красивая ты, – сказал Толя.
По тому, как он это произнес, Марина поняла, что у него сжимается горло. Она просто как врач это поняла, но, конечно, не медицинские соображения волновали ее сейчас.
– И что? – улыбнулась она.
Ей пришлось призвать на помощь всю рациональность своего ума и немалую часть своей воли, чтобы добиться ровной и беспечной интонации. Не девочка же она с широко распахнутыми шестнадцатилетними глазами, прекрасно понимает, как выглядит все происходящее: пошла ночью в дом к мужчине, с которым познакомилась три часа назад и сомневаться в намерениях которого невозможно… Ханжой Марина никогда не была, но и выглядеть шлюшкой ей не хотелось.
– Хорошо это, вот что, – ответил Толя. – Настроение хорошее становится, когда на тебя смотришь. Такое не каждой красоте дано.
Это, положим, Марина и сама о себе знала. Красота ведь разная бывает, и у нее не та, которая представлена на картинах Рафаэля, или Боттичелли, или еще кого-нибудь из классиков. Не красота у нее, а обычная привлекательность. Тоже неплохо, между прочим, да и кому сейчас нужны рафаэлевские мадонны.
– Я у вас тут подрастерялся, – сказал Толя. – Подумал уже: может, зря в Москву приехал? Шатание души во мне произошло. А тебя сегодня увидел – и легко мне стало, и хорошо, и ясно. Вот какая ты женщина, знаешь?
Если это и был всего лишь комплимент, то необычный. Тонкий и вместе с тем прямой; редкое сочетание. К тому же Толя не производил впечатления мужчины, который умеет делать комплименты, поэтому сомневаться в искренности его слов не приходилось.
– Я честно говорю, – словно расслышав Маринины мысли, сказал он.
– Верю!
Марина рассмеялась. Напряжение неловкости наконец отпустило ее. Хотя условия, из-за которых это напряжение возникло, никак не изменились: она по-прежнему стоит с едва знакомым мужчиной посреди его комнаты, и из мебели здесь один надувной матрас – его Марина только теперь заметила, – и понятно, что заниматься в этой комнате можно единственным делом… Но произошел неуловимый поворот зрения, и все стало выглядеть для нее иначе.
Матрас был высокий, настоящая кровать. Марина с Толей сели на ее край.
– Жены у меня нету, – сообщил Толя. И сразу добавил: – Это я к тому, чтоб неловкости у тебя ни перед кем не было.
Что ж, правильное сообщение. И на тот случай, если она размышляет, стоит ли строить на его счет какие-то планы, и на тот, если далеко идущих планов не имеет, а просто не считает нормой, чтобы мужчина изменял жене с первой встречной.
Но неловкость Марина все-таки испытывала. Не перед возможной его женой и даже не перед ним, а перед собою. Никогда раньше не случалось, чтобы она вот так, сразу…
И то, что теперь это происходит именно сразу, представилось ей вдруг опаской перед тем, что время идет, и когда-нибудь, и вообще-то даже скоро ничего такого в ее жизни уже не будет, а потому надо хвататься за любую возможность…
От такой мысли Марине стало не по себе, она вздрогнула даже.
Но тут Толя положил руку ей на плечи и осторожно притянул к себе. Именно осторожно он это сделал, бережно даже. Хотя с чего ему беречь ее? Это было так трогательно, что Марина поддалась его намерению, придвинулась к нему. Теперь она чувствовала не только его пальцы, длинные и сильные, на своем плече, но и его ребра у своего бока. Ей стало смешно, что она думает о нем так физиологично, и этот внутренний смех как-то успокоил ее, избавил от неловкого взгляда на себя со стороны.
– Что ты? – спросил Толя.
Марине понравилось, что он почувствовал перемену ее состояния. Чуткость – редкое качество в мужчине.
– Ты почему худой такой? – спросила она вместо ответа.
– Ну а зачем лишнее на себе носить? – Он пожал плечами. – Чтоб давление по три раза в день измерять?
Не романтично они разговаривали, сидя в одиночестве обнявшись на краю постели. Совсем не романтично. Но трепет, который был в Толе, каким-то загадочным образом передавался во время этого разговора и Марине.
– Очень ты мне понравилась, Маринушка, – сказал он. – На душу легла. Бывает такое, выходит.
Эти слова, а еще больше удивление, с которым они были произнесены, можно было считать объяснением в любви. Особенно с учетом его возраста, совсем не юного, и профессии, не располагающей к чувствительности, и обстоятельств встречи, самых обыкновенных и случайных. Марина их объяснением и сочла. Пожалуй, и странно было бы, если бы он сказал: «Я люблю тебя». Странно и глупо. Такие слова хороши разве что в индийском кино, а в любом другом кино они уже коробят слух, а в жизни тем более.
Они повернули друг к другу головы и попробовали поцеловаться – губы вздрогнули, сближаясь. Это оказалось приятно; Марина почувствовала, что ему так же, как и ей. Толя снял с нее куртку, то есть не куртку даже, а просто кардиган, который она захватила с собой, чтобы надеть вечером, а так-то ведь она не собиралась оставаться на ночь, думала уехать с кем-нибудь на машине или просто электричкой и не поздно…
Все эти слова вылетели у нее из головы и покатились россыпью, как бусины по полу, когда поцеловались по-настоящему, крепко и долго. Они совершенно подходили друг другу. Это было так очевидно, что Марина оторопела. Никогда с ней такого не было, чтобы она почувствовала это от одного поцелуя.
«И хорошо! – отрываясь от Толиных губ, подумала она. – И нечего, значит, лишнее думать!»
И с этого мгновения они стали целоваться, и одновременно раздеваться, и обнимать друг друга, полуодетые, а потом и раздетые совсем, сидя, потом лежа на этой несерьезной воздушной кровати, которая швыряла их и качала, будто корабль во время шторма…
– Не замерзла? – спросил Толя.
Они лежали, отдыхая и немножко задыхаясь от того, что так закономерно с ними произошло. Они лежали рядом, и его рука была у Марины под затылком.
– Нет, – ответила она. – А разве холодно?
– Должно быть холодно. Обычно к вечеру печку топлю. А сегодня не успел.
– Нет, не замерзла. А ты?
Он засмеялся вместо ответа. Его смех был приятен ей так же, как его крепкие поцелуи и его узкое тело. Оказывается, так бывает, да. Вот так, сразу.
– Давай поговорим, – вдруг сказал Толя.
– О чем?
Марина насторожилась. Как ни подходят они друг другу, а рановато им выяснять отношения.
– О чем хочешь, – ответил он. – Просто хочется с тобой поговорить.
Это прозвучало с той же открытой искренностью, с какой он недавно сказал, что ему с ней хорошо и ясно.
– Давай, – улыбнулась она. – Говори что хочешь.
Ее даже любопытство обуяло: что же ему интересно в такой момент?
Толя повернул голову, поцеловал Марину в щеку и сказал:
– Да мне и нечего. Весь вечер тобой любовался. Задумываешься ты красиво. Бабка моя говорила: женщине задумываться не надо, а то морщины на лицо переползут. Из мозга, имела в виду.
Это прозвучало некстати и могло бы показаться ей грубым, даже обидным. Но обиды Марина не почувствовала. В конце концов, они сильно недобрали разговоров перед тем как оказаться в постели, и любые слова теперь хороши.
– Умная ты, – сказал Толя. – Я сразу догадался.
Утверждение, что она умная – такая же неточность, как и то, что она красивая. Не неправда, а вот именно неточность. У мамы – да, ум. А у нее – сообразительность и хорошая память. И немало это, кстати, и немаловажно.
– Отпуск когда у тебя? – спросил Толя.
– Через неделю, – ответила Марина.
– Едешь куда-нибудь?
– Нет.
– Что так?
– Ремонт надо делать.
– Сама, что ли, будешь делать? – удивился он.
– А что ты так удивляешься? – улыбнулась она. – Похоже, что у меня руки не оттуда растут?
– Руки у тебя откуда надо растут. – Он улыбнулся тоже и коротко, ласково сжал ее руку. – Только не для ремонтных дел предназначены.
– Не сама буду делать, да, – согласилась Марина. – У нашего одного врача ребята-молдаване работают. Закончат – ко мне перейдут. Я уже договорилась.
– А в отпуск не едешь, потому что на материалы потратилась? – догадался Толя.
Догадка была неправильная, но возражать Марина не стала. Объяснять, что ее ремонт оплачивает папа, было не то чтобы неловко, но как-то ни к чему.
– Примерно, – ответила она.
– Как же ты в ремонте будешь жить? – не отставал Толя. – Это ж конец света. Грязь, грохот.
– Мне только обои переклеить и полы отлакировать. Ну и мелочи всякие.
На время ремонта она собиралась перебраться к родителям, но едва ли ему надо знать и эту подробность.
– А перебирайся ко мне, – сказал Толя.
Марина удивилась так, что, кажется, даже матрас вздрогнул от ее непроизвольного движения.
– Отсюда до Москвы рукой подать. Да и отпуск берешь, не обязательно каждый день в город ездить, – спокойно объяснил он.
Как будто дело только в том, насколько ей удобно ездить в город из Мамонтовки!
– На свежем воздухе поживешь, – продолжал Толя. – Не хуже, чем у моря. И молоко парное можно брать, тут семья одна козу держит.
Такое желание уговорить ее слышалось в его словах, что Марина расхохоталась.
– Не-ет! – воскликнула она. – Я козье молоко на дух не выношу, тем более парное!
«Интересно, что он еще придумает?» – подумала она.
Сквозь смех подумала и сквозь какую-то совершенно девчачью легкость.
Ничего больше Толя придумывать не стал. Он порывисто сел, и его рука, взметнувшись у Марины под затылком, заставила ее сесть тоже.
– Тогда просто так оставайся, – сказал он, глядя ей в глаза близко и пристально. – Со мной.
Его глаза, небольшие, черные, горели таким волнением, что Марине даже тревожно стало. Он смотрел так, будто его жизнь зависит от ее ответа.
«Разве я к такому готова?» – растерянно подумала она.
Под «таким» она понимала даже не то, чтобы пожить во время отпуска у него в доме, а значимость, которую стремительно приобретали их отношения.
Конечно, она не была к такой значимости готова, хотя бы потому, что всего несколько часов назад даже не подозревала о Толином существовании. Но и что же? Сказать ему, что оставаться у него не хочет? Это было бы неправдой. Хотела она этого, только решиться не могла.
Но всегда надо решаться на то, что кажется тебе важным, и лучше пожалеть об этом, чем о том, что ты пропустил в жизни самое важное из-за собственной нерешительности.
Примерно это сказал Марине папа, когда ей было семнадцать лет. Она тогда не поступила в Первый мед, но оставалось время, чтобы подать документы куда-нибудь еще. Способности у нее были ко многому, и предметы в школе нравились многие, история, например, поэтому можно было поступать на исторический факультет, благо новых вузов появилось немало… Она не знала, на что решиться. Тогда папа и сказал, что решаться всегда надо на самое важное, чтобы потом не жалеть о несбывшемся, и Марина это усвоила.
– Хорошо, – глядя Толе в глаза, медленно и твердо проговорила она. – Останусь.
Он обрадовался так, что из его глаз будто лучи выметнулись. Хотя это просто за окном становилось светлее с каждой минутой.
– Вот это спасибо! – Толя обнял Марину так крепко, что она даже вскрикнула. – Вот это женщина! – Он развел руки в стороны, тут же свел на ее плечах снова, но уже не крепко, а осторожно и пообещал: – А насчет ремонта не волнуйся, я тебе его и сам сделаю!
Так же трогательно он только что заманивал ее к себе козьим молоком, и так же мало значило для нее обещание сделать ремонт, как козье молоко, и все больше он ей нравился с каждым новым его обещанием.
– Выпьем, Марин, а? – предложил Толя.
– Чтобы я не передумала? – улыбнулась она.
– Ага, – смущенно кивнул он. – Согласие закрепить.
Он поднялся с их воздушной кровати, натянул брюки, быстро пошел к двери, ведущей в прихожую. Его худощавость не выглядела красивой, но это лучше, чем если бы он оказался толстым. Ей не хотелось бы чувствовать тягу к толстому мужчине, а тяга ее к Толе – это Марина уже понимала – не зависела от таких внешних вещей, как его телосложение.
Из прихожей Толя вернулся с двумя бутылками. В одной плескались остатки коньяка, в другой – белого вина.
– Больше нет, но нам же чисто символически, – сказал он. – Вот только посуда на улице. У тетки тут все грязью заросло, я побрезговал в доме держать. А разобраться, что там к чему, перемыть пока времени не было. Погоди, стаканы принесу.
– Не надо. – Марина взяла Толю за запястье, и его рука, которая только что рвалась куда-то – вернее, он только что рвался куда-то, – сразу притихла, замерла. – Выпьем из бутылок, какая разница.
Они чокнулись холодными бутылками и выпили из горлышек, Марина вино, Толя коньяк. Простота и правильность каждого движения была очевидна для нее. И для него, наверное, тоже.
«Мама права, – подумала Марина. – Я слишком много значения придаю логике. Это мешает мне жить. Что ж, попробую иначе».
Глава 4
Тамара слушала, как шумит в ванной стиральная машина, и этот домашний умиротворяющий звук казался ей тревожным. Из-за Марины, конечно. Что опять случилось с ее дочерью?
«Почему – «случилось», да еще «опять»? – подумала она. – С ней вот именно что ничего обычно не случается. У нее ровная жизнь, до мелочей выверенная. И это хорошо. Для нее – хорошо. Она же у нас вечная отличница».
Но уже одно то, что она отчетливо проговаривает внутри себя эти слова, являлось для Тамары признаком беспокойства. Оно не было связано с тем, что не сложились, видимо, у ее дочки отношения еще с одним мужчиной. В конце концов, ничего выдающегося, во всяком случае, по тому, что Марина о нем сообщила, мужчина этот собой и не представлял. Человек, не укорененный в той жизни, которой Марина жила с рождения, но и не выказавший намерения дать ей что-то другое, сколько-нибудь привлекательное. Жалеть о расставании с ним не стоит, и Марина не может этого не понимать: чувства ее правильны, как кристаллы, и разум поэтому никогда не вступал с ними в противоречие. До сих пор не вступал…
Марина в Тамарином махровом халате появилась на пороге кухни.
– Мам, я всю одежду в стирку бросила, – сказала она. – Возьму что-нибудь твое?
Гардероб у Тамары был такой, что дочь могла надеть из него не что-нибудь, а что угодно. Приблизившись к возрасту, который сначала пугал ее, а потом пугать перестал, Тамара по наитию стала выбирать для себя одежду определенного типа и лишь потом узнала, что, оказывается, существует правило: женщина за пятьдесят должна носить только те вещи, которые безусловно подходят и женщине на двадцать лет моложе.
– Бери, конечно, – кивнула она. – Ты на работу?
– Да. Прием, потом визиты. Ты чему улыбаешься?
– Своим мыслям. – Заметив в Марининых глазах огонек интереса – хорошо, что он появился! – Тамара пояснила: – Думаю: могла бы я выбрать на всю жизнь работу, самую что ни на есть любимую, но состоящую в основном из рутины?
– И что решила? – улыбнулась и Марина.
– Что в молодости могла бы, а сейчас – уже нет. Вроде должно быть наоборот, но вот видишь… Хотя, наверное, удивляться не приходится: по маминой жизни я даже предположить не могла, что можно обойтись без рутины. А потом оказалось, что вполне можно, если поставить перед собой такую цель. Глобально поставить, – уточнила она.
– Наверное, – пожала плечами Марина. – Только для меня это слишком сложно, ма. Я всего такого не понимаю, ты же знаешь.
– А когда маленькая была, понимала.
– А когда выросла, перестала.
Это правда. Когда Марине было шесть лет, все друзья Ивлевых говорили, что она, без сомнения, пойдет по маминым стопам – станет журналисткой, а может, и писательницей даже, не зря ведь роман уже пишет. Героями романа, который Марина писала в шесть лет, были два друга, Минэров и Джемперов, а также кот по имени Джарломан. Тамара считала, что такая фантазия не может быть у дочки случайной, но потом оказалось, именно случайной она и была. А Олег и сразу говорил, что это пройдет, и зря Тамара с ним спорила. Впрочем, разве она хотела, чтобы дочь пошла по ее стопам? Нисколько. Наоборот, радовалась, что Марина стала врачом. Если бы она еще замуж вышла и родила, Тамара была бы полностью на ее счет спокойна, и мысли о несбывшихся надеждах ей даже в голову не приходили бы.
«Может, детские те фантазии ей теперь и мешают», – подумала Тамара.
Как бы там ни было, говорить об этом именно сегодня было бы жестоко по отношению к Марине, да и бессмысленно. Вряд ли она сейчас же отправится на поиски мужа или хотя бы отца для своего ребенка.
– Когда папа возвращается? – спросила Марина.
Она стояла у открытого шкафа и перебирала платья, юбки, брюки.
– Через три дня, – ответила Тамара.
– А где он?
– В Томске.
– Вот это? – Марина сняла с вешалки серые шелковые кюлоты и блузку из бледно-голубой тафты. – Или мне такое не пойдет?
По ее рассеянному тону было понятно: для нее сейчас не имеет значения, куда уехал отец, и так же неважно, пойдет ей та или другая одежда. Это Тамара понимала, но не понимала, что с этим делать. Да и ничего не сделаешь, само со временем развеется, может.
– Почему тебе это не пойдет? – спросила она.
– Брюки укороченные… Я такие никогда не носила. И крой у блузки странный – рукава какие-то разные… И цвет слишком блеклый.
– Потому и странный крой, что блеклый цвет. Это специально так сделано – одно другое уравновешивает, – сказала Тамара. – И почему тебе не носить кюлоты? С твоей внешностью можно носить что угодно.
Она всегда знала, что Марина только кажется похожей на нее – цветом глаз, волос. На самом же деле общего в их внешности очень мало. В Тамаре нет ни капли очарования – в том смысле, в каком его понимает большинство людей; не зря ей даже в детстве, в школьном театре, давали роли Снежной королевы и подобных же красивых, но необаятельных персонажей. А Марина у большинства людей вызывает мгновенное расположение, потому что именно такой они в детстве представляли сказочную принцессу, милую и нежную.