Он не мог понять, что это такое, но было оно светло-коричневым с оттенком розового, и на ощупь походило на гладкую невыделанную кожу. Ее было много, аккуратно сложенной так, чтобы точно заполнить выемку в стопе бумаги.
Он гадал над нею несколько минут, снова ни к чему не притрагиваясь, а потом, потерев кончики пальцев о собственную рубашку, пока не почувствовал, что они совершенно свободны от влаги и жира, он аккуратно высвободил верхний угол загадочной субстанции и распрямил один слой. Под ним было то же самое.
Он снова сложил ее плоско, чтобы удостовериться, что сможет, а потом вновь вытащил - несколько больше. Он быстро понял, что у материала нерегулярная форма, и что почти наверняка это одна вещь, а не несколько, так что сложить ее в плотный прямоугольник требует тщательности и большого искусства. Поэтому он продвигался очень медленно, постоянно останавливаясь после каждого шага и складывая кожу снова, поэтому у него заняло больше часа, чтобы развернуть достаточно много и чтобы это можно было опознать.
Опознать? Эта штука была совершенно не похожа ни на что из виденного прежде.
Это была человеческая кожа, сделанная из материала, очень похожего на настоящий. Первая складка, которая открылась сверху, была зоной спины, вот почему там не было никаких характерных деталей. Можно было сравнить этот предмет с воздушным шариком, если не считать, что спущенный воздушный шар во всех измерениях меньше надутого. Насколько мог судить Слим, это кожа размером была как в жизни - чуть более пяти футов в длину и соответствующих пропорций. Волосы были странными, выглядя в точности, как настоящие, пока из не согнешь, и тогда оказывается, что они не разделены на отдельные волоски, а вся масса - одним куском.
И у кожа было лицо Селии Сартон.
Слим зажмурил глаза, открыл их снова и обнаружил, что все - правда. Он задержал дыхание, осторожно вытянул не дрожащий указательный палец и мягко поднял левое веко. Под ним оказался глаз, полный порядок, светло-голубой и явно влажный, только плоский.
Слим выдохнул, закрыл глаза и уселся на пятки. Ноги стали затекать от слишком долгого стояния на полу на коленях.
***
Он еще разок огляделся в комнате, чтобы избавиться от ощущения нереальности, потом начал сворачивать все обратно. Это заняло довольно долгое время , но когда он закончил, то был уверен, что все сложил правильно. Он вернул писчую бумагу в коробку, а коробку в чемодан, убрал чемодан под кровать и встал, наконец, в центре комнаты в подвешенном состоянии, которое накатывало на него всякий раз, когда он глубоко задумывался.
Через минуту он начал исследовать потолок. Тот был сделан из штампованной жести, как во многих старомодных домах. Грязный, шелушащийся, в пятнах; там и сям насквозь проеденный ржавчиной, и в паре мест жестяные края просели. Слим кивнул себе с глубочайшим удовлетворением, чуть прислушался у двери, выскользнул наружу, запер ее и поднялся наверх.
Он с минуту постоял в своем коридоре, проверяя расположение дверей, окна в холле, и точную ориентацию всего того же этажом ниже. Потом он прошел в свою комнату.
Его комната, хотя и самая маленькая, была одна из немногих в доме, осчастливленных настоящим стенным шкафом, вместо хлипкого шкапчика-гардероба, стоящего на полу. Он вошел в него, встал на колени, и удовлетворенно хмыкнул, когда обнаружил, как слабо прикреплены древние, некрашеные доски пола. Удалив боковой плинтус, он увидел, как легко добраться до воздушной прослойки между полом четвертого и потолком третьего этажа.
Он удалял дощечки до тех пор, пока не соорудил отверстие примерно в четырнадцать дюймов шириной, а потом, работая почти в полной тишине, он начал вычищать грязь и старую штукатурку. Он делал это педантично, потому что, когда в конце концов он прорежет жестяное покрытие, то хочет, чтобы ни одна крупинка грязи не упала в нижнюю комнату. Это заняло время и уже было под вечер, когда он удовлетворился приготовлениями и с помощью ножа принялся за жесть.
Она оказалась тоньше и легче, чем он отваживался надеяться, он чуть лишнего не перерезал при первой же попытке. Он осторожно просунул острую сталь в маленькую прорезь и удлинил ее. Когда она стала длиной чуть меньше дюйма, он оставил в прорези лишь кончик ножа и слегка его повернул, продвинул на одну шестнадцатую дюйма и снова повернул, повторив все это по всей длине прорези, пока не расширил ее достаточно для своих целей.
Он проверил время, потом вернулся в комнату Селии Сартон, чтобы проверить вид свое работы с той стороны. Он был вполне удовлетворен. Маленькая прорезь проходила в футе от стены над постелью и казалась просто карандашной чертой, затерявшейся в барочном рисунке, выдавленном на жести, а грязь и ржавчина совершенно скрывали ее. Он вернулся в свою комнату и уселся ждать.
Он слышал, как старый дом входит в свой вечерний всплеск жизни, голос здесь, дверь там, шаги на лестнице. Он игнорировал все, сидя на краешке постели, зажав ладони между коленями, полуприкрыв глаза, недвижимый как машина, которую заправили, смазали и поставили наготове, не хватает лишь прикосновения к зажиганию. И как такое прикосновение его привели в действие слабые звуки шагов Селии Сартон.
Чтобы воспользоваться новым глазком, ему пришлось лечь на пол, наполовину внутри - наполовину снаружи стенного шкафа, с головой на глазке, фактически ниже уровня пола. Но этим он был совершенно удовлетворен, любое неудобство стоило того: подобное отношение он фактически разделял со многими любителями - с горовосходителями или спелеологами, с охотниками на уток или с наблюдателями за птицами.
***
Когда он включила свет, он великолепно видел ее, как и большую часть пола, нижнюю треть двери и кусочек раковины в ванной.
Она вошла торопливо в той же болезненной спешке, что он наблюдал прежде. В то же мгновение, когда она включила свет, она, очевидно, швырнула свою сумочку на постель, потому что, когда появился свет, та была в полете. Селия даже не взглянула в ее сторону, но торопливо нащупала старый "гледстоун" под кроватью, открыла его, вытащила коробку, открыла ее, вынула пачку бумаги, сдвинула голубую ленту и сняла верхнюю пачку листов, скрывавшую выдолбленную стопу.
Она просто вырвала вещь, спрятанную там, встряхнула ее разок, как продавец встряхивает сложенный бумажный пакет, и длинная мягкая штука распрямилась. Она тщательно расстелила ее на поношенном линолеуме пола, разложив руки по сторонам, слегка разведя ноги, лицом вверх, шея прямо. Потом она тоже улеглась на пол, голова к голове со спущенной шкуркой. Она закинула руки за голову, схватила спущенную шкурку в районе ушей и секунду проделывала какие-то манипуляции с нею на макушке своей головы.
Слим слабо расслышал резкий, хитиновый щелчок, вроде звука, производимого краем одного ногтя о другому.
Ее ладони переместились к щекам фигуры и подергали пустую голову, словно проверяя соединение. Казалось, что теперь голова фигуры прилипла к ее голове.
Потом она приняла ту же позу, в которую выложила фигуру, устало раскинув руки на полу по бокам, закрыв глаза.
Очень долгое время, казалось, что ничего не происходит, если не считать, что она очень странно дышала, глубоко, но очень медленно, словно замедленная картинка кого-то задыхающегося, с трудом дышащего после долгого, трудного кросса. Примерно через десять минут дыхание стало менее глубоким и еще более медленным, пока под конец получаса он совсем не перестал его замечать.
Слим лежал так, не шевелясь, более часа, пока тело не стало громко протестовать, а голова не заныла от напряжения глаз. Ему ненавистно было двигаться, но пришлось. Он тихо выбрался из шкафа, встал и потянулся. Это было большое удовольствие и он глубоко им насладился. Он чувствовал побуждение обдумать все, что только что увидел, но сознательно решил этого не делать - по крайней мере, пока.
Размявшись, он снова заполз в стенной шкаф, приблизив голову к дыре и прильнув глазом к прорези.
Ничего не изменилось. Она все еще спокойно лежала, абсолютно расслабившись, разве что руки повернулись ладонями вверх.
Слим следил и следил. Как раз когда он решил, что таким способом девушка и проводит все свои ночи, и что он ничего больше не увидит, он разглядел легкую внезапную судорогу в районе ее солнечного сплетения, потом еще и еще одну. Некоторое время ничего больше не происходило, а потом пустая шкурка, прилаженная к макушке ее головы, начала наполняться.
А Селия Сартон начала опустошаться.
Слим перестал дышать, пока в груди все не заболело, и следил за происходящим в полном остолбенении.
***
Раз начавшись, процесс продвигался быстро. Словно что-то перетекало от одетого тела девушки к нагой пустой фигуре. Это что-то, чем бы оно ни было, было жидким, ибо ничто, кроме жидкости, не наполнило бы гибкий контейнер таким вот образом, или заставляло бы гибкий контейнер медленно и равномерно опустошаться. Слим видел пальцы, плоско лежавшие на ладони, которые надувались и шевелились, пока не приобрели вид ладони нормальной. Локти слегка шевельнулись, чтобы нормальнее лечь у тела. И да, теперь это было тело.
А другая больше совсем не была телом. Она глупо и безвольно лежала внутри одежды, сонное лицо слегка искажено, став плоским. Пальцы под собственным весом плоско приникли к пустым ладоням. Туфли с тихим стуком повалились набок, пятками вместе, носки направлены в разные стороны.
Обмен был сделан меньше, чем за десять минут, а потом заново наполненное тело зашевелилось.
Оно попробовало сжать ладони, поднять колени и снова вытянуть ноги, аркой выгнуть спину на полу. Глаза резко открылись. Она протянула руки и произвела какую-то ловкую манипуляцию на макушке своей головы. Слим услышал еще один вариант мягко-жесткого щелчка и ныне опустошенная голова плоско упала на пол.
Новая Селия Сартон села прямо, вздохнула и легко провела ладонями по своему телу, словно возобновляя циркуляцию и ощущения в замершей коже. Она потянулась с тем же наслаждением, что и Слим несколько минут назад. Она выглядела отдохнувшей и посвежевшей.
Но макушке ее головы Слим мельком увидел прорезь, сквозь которую виднелось что-то влажное и беловатое, но она, казалось, затягивается. Через короткое время больше ничего не осталось, кроме небольшого обычного пробора в волосах.
Она снова вздохнула и поднялась. За шею она подняла одетую шкурку с пола и дважды ее встряхнула, чтобы заставить свалиться одежду. Потом бросила шкурку на постель, подобрала одежду и разложила по комнате: белье в раковину, платье и комбинацию на плечики в гардероб.
Двигаясь лениво, но целенаправленно, она пошла в ванную и, кроме голеней, оказалась вне зоны видимости Слима. Потом он услышал те домашние звуки, что когда-то зарегистрировал у нее под дверью - она стирала белье. Она появилась в надлежащее время, направилась к гардеробу за проволочными плечиками и забрала из в ванную. Снова вернулась с бельем на плечиках, зацепив их за верхушку открытой двери гардероба. Потом она взяла спущенную оболочку, которая смятой валялась на постели, снова ее встряхнула, скатала в шар и понесла в ванную.
Слим услышал, как снова течет вода, как пенится мыло, всего дважды мылили и дважды полоскали. Потом она снова вышла, встряхивая оболочку, очевидно только что выжатую, повесила ее на деревянные плечики, перегнув в районе талии, аккуратно расправив складки, и пристроила к остальному на двери гардероба.
Потом она улеглась на постель, но не спать, или читать, или даже отдыхать - выглядела она очень отдохнувшей - но всего лишь дожидаться, пока не наступит время заняться чем-то еще.
***
К этому моменту кости Слима снова жаловались, поэтому он змеей бесшумно отполз от своего наблюдательного пункта, влез в туфли и куртку и вышел добыть что-нибудь поесть. Вернувшись домой часом позже и посмотрев, он увидел, что свет у нее выключен. Осторожно разложив свой плащ над дырой в шкафу, чтобы никакой случайный свет не появился в маленькой прорези у нее на потолке, он закрыл дверь, немного полистал комикс и отправился в постель.
На следующий день он последовал за ней. Каким бы странным не оказался род ее занятий, какие бы жуткие вампирские свойства она не обнаружила, он об этом не размышлял. Он упрямо решил вначале собрать информацию, а думать уже потом.
Что обнаружилось относительно ее дневной активности, было еще более удивительным, чем любая дикая догадка. Она работала клерком в маленьком дешевом магазинчике Ист-Сайда. Во время ленча в баре она съела зеленый салат и выпила удивительное количество молока, а вечером, остановившись у стойки хот-догов, она выпила небольшой пакет молока, хотя ничего не съела.
К тому времени она шла медленно и двигалась устало, заспешив лишь когда оказалась близко к своему дому, а тогда, очевидно, была обуреваема стремлением побыстрее попасть домой и переодеться... в нечто более удобное. Во время этого процесса Слим наблюдал за ней, и как он едва верил своим глазам в первый раз, так едва верил и сейчас.
Так продолжалось с неделю, три дня из которых Слим провел, тенью преследуя ее, и каждый вечер наблюдая за ее странным туалетом. Каждые двадцать четыре часа она меняла тела, тщательно стирая, высушивая и убирая то, которым не пользовалась.
Дважды за эту неделю она выходила на то, что очевидно было простой привычкой и ничем более - на получасовую полуночную прогулку, тогда она просто ходила возле дома, или же обходила кругом квартала.
На работе она была молчаливой, но не неестественной, говоря, когда приходилось разговаривать, высоким немузыкальным голосом. Казалось, у нее не было друзей; она поддерживала свою отчужденность, оставаясь незаинтересованной, не обращая ни на кого внимания и ни в ком не нуждаясь. Она не проявляла никаких внешних интересов, никогда не ходила ни в кино, ни в парк. Она не ходила на свидания. Слим считал, что она и не спит толком, лишь тихо лежит в темноте, ожидая, когда наступит время вставать и идти на работу.
И когда наступило время все это обдумать, что он наконец-то сделал, до Слима дошло, что в муравейнике, где мы все живем и ведем наше бытие, может быть достигнута достаточная приватность, позволяющая членам общества любого сорта странности, если только эту странность не демонстрировать. Если человеку доставляет удовольствие спать вверх ногами, как летучая мышь, и если он так устроил свою жизнь, что никто не видит его спящим, или не видит его место для сна, то, что ж, спать как летучая мышь он сможет во все дни своей жизни.
И по этим правилам, даже необязательно быть человеческим существом. Если, конечно, мимикрия достаточно хороша. Достоинством странной личности Слима было то, что привычки Селии Сартон вовсе не испугали его. Теперь он был менее встревожен ею, чем тогда, когда только начал шпионить за нею. Он знал, что она делает в своей комнате, и как она живет. И это делало его гораздо счастливее.
***
Тем не менее, ему все еще было любопытно. Его любопытство никогда бы не подтолкнуло его к тому, что мог бы сделать другой мужчина - заговорить с нею на лестнице или на улице, познакомиться с нею и больше узнать о ней. Для этого он был слишком застенчив. И уж конечно он не пошел доносить кому-то о странных материях, что наблюдал каждый вечер. Не его это дело - доносить. Насколько он мог видеть, она никому не вредила. В его личном космосе каждый имел право жить и зарабатывать баксы, если это возможно.
И все-таки его любопытство, точнее, настоятельность его любопытства, претерпела изменения. Не для него было размышлять о природе этого существа, о том, выросли ли ее предки среди человеческих существ, живя вместе с ними в пещерах и шатрах, развиваясь и эволюционируя вместе с homo sapiens до тех пор, пока не приняли форму мельчайшего и самого незаметного из наемных работников. Он никогда не пришел к заключению, что в битве за выживание некий вид мог открыть то, что самая превосходная стратегия выживания среди человеческих существ - это не бороться с ними, а к ним присоединиться.
Нет, любопытство Слима было гораздо прозаичнее, более приземленнее и менее информированнее, чем любые из этих предположений. Он попросту сменил область своих размышлений с что? на что, если?
Вот как получилось, что на восьмой день своих наблюдений, во вторник, он снова пошел в ее комнату, вытащил чемодан, открыл его, вынул коробку, открыл ее, достал стопу бумаги, сдвинул голубую ленту, снял покрывающие листы, вытащил вторую Селию Сартон, положил ее на постель, а потом вернул на место бумагу, голубую ленту, картонную крышку, коробку и чемодан. Он сунул сложенную шкурку под рубашку и вышел, тщательно заперев дверь за собой своим особым приемом, и поднялся в свою комнату. Он положил свою добычу под четыре чистые рубашки в нижнем ящике и уселся дожидаться возвращения домой Селии Сартон.
Этим вечером она немного запоздала - наверное, минут на двадцать. Задержка, казалось, усилила, как ее изнеможение, так и ее нетерпеливость. Она лихорадочно ворвалась в комнату, двигаясь со скоростью, близкой к панике. Она казалась истощенной и бледной, ее руки дрожали. Она нашарила чемодан под кроватью, выхватила коробку и открыла ее, в противоположность своим обычным размеренным движениям, перевернув ее над постелью и вывалив содержимое.
Когда она увидела, что там ничего нет, кроме листов бумаги - некоторых с широким прямоугольным, некоторых без него, она замерла. Она склонилась над постелью в неудобной позе и не шевелилась бесконечные две минуты. Потом медленно выпрямилась и оглядела комнату. Она еще раз покопалась в бумаге, но уже смирившись, без надежды. Она испустила единственный звук - высокий, печальный стон - и начиная с этого момента молчала.
Она медленно подошла к окну, ее ноги волочились, плечи поникли. Очень долго она стояла, глядя на город, на его растущую тьму, на его растущие колонии света, то и другое - символы жизни и обычаев жизни. Потом она задернула занавес и вернулась к постели.
***
Она собрала бумагу небрежными, ни о чем не заботящимися пальцами, и положила получившуюся кучу на комод. Она сняла туфли и аккуратно поставила их бок о бок у постели. Она легла в той же в высшей степени расслабленной позе, которую принимала при своей трансформации, руки по сторонам, ладони открыты, ноги слегка разведены.