Об этом узнал верный воин Манаса, Джелой. Он сел на коня и тотчас же помчался к Манасу. Враги Манаса, поняв, что заговор раскрыт, погнались за ним. Но у Джелоя был такой конь, которого даже ветер не мог догнать. И все же, как ни быстро мчался Джелой, заговорщики стрелами изрешетили все его тело, и он стал истекать кровью. А конь его был не только быстроногим, но и умным, как человек. Видит конь, что хозяин умирает, сразу свернул к Таласу и с обрыва сбросил его прямо в воду. Когда Джелой вынырнул из кипучих волн Таласа, то на его теле не осталось даже следов ран. Он, конечно, снова вскочил на своего коня и успел сообщить о заговоре богатырю Манасу. А где стоял конь, на том месте до сих пор не стерлись следы копыт. Их показывал мне отец...
Мы все слушали Тухтусуна с разинутыми ртами и стали уговаривать Володю как можно быстрее увезти Тухтусуна к этой живительной воде. Тухтусун говорил, что от Ташкента совсем недалеко до Таласской долины, стоит только добраться до гор, а там до нее рукой подать. Володя недоверчиво отнесся к словам Тухтусуна, но, боясь его обидеть отказом, согласился.
Таласская долина оказалась не совсем рядом, мы до нее добирались около двух недель. Отца Тухтусуна в Киргизии, действительно, знали почти все. Стоило Тухтусуну вспомнить о нем, как сейчас же нас заводили в кибитку или юрту и щедро угощали всем, что только было у хозяина, а самого Тухтусуна усаживали на почетное место, как большого гостя.
Перевалив через какую-то гору, мы вышли в широкую долину.
- Смотрите, - сказал Тухтусун, радостно улыбаясь, - это моя родина - Таласская долина. Вон в том селении родился я, его называют "Крык-Кызы" - "Сорок девушек". Это вот почему...
Когда-то давно, по словам моего отца, за тем перевалом, который начинается за нашим селением, жил один хан. Однажды этот хан надумал жениться. Объявил всем жителям долины: чья дочь пройдет к нему через этот перевал, та и будет его женой. В один день на окраине нашего селения собралось тридцать девять девушек. Дочери самых богатых людей. Родители одели их в шелка и золото. На каждой одежда блестела подобно солнцу.
Каждый богатей старался, чтобы его дочь понравилась хану. Бедные, конечно, и не думали отправлять своих дочерей к хану: разве они могли их одеть в такие наряды!
В нашем селении жил один бедный пастух. Он посмотрел на свою дочь - она и без нарядов была краше тридцати девяти девушек.
Пастух накинул на ее плечи свой шубный чапан и сказал:
- Иди-ка, дочь моя, сороковой. Если хан умный, возьмет в жены тебя, а если глупый, выберет одну из этих тридцати девяти.
И отправил ее вместе с остальными.
Когда девушки добрались до вершины перевала, поднялась сильная пурга. Все, кто был в шелках и в золоте, замерзли, а девушка в шубном чапане прошла и стала женой хана.
Вот после этого наше селение и прозвали "Сорок девушек".
В родном селении Тухтусуна приняли как сына, его зазывали в кибитки, юрты, угощали бешбармаком, кульчитаем, самыми лучшими киргизскими кушаньями. Но и нас, конечно, не оставляли без внимания. Вместе с Тухтусуном, как приличных людей, сажали и нас на первое место.
Только Тухтусун ничего почти не ел, его то знобило, то бросало в жар. За дорогу он так ослаб, что его просто качало ветром. Из своего селения Тухтусун повел нас к реке Талас. Когда мы добрались до нее, Тухтусун, указывая на один обрывчик, сказал:
- Этот обрывчик носит имя девушки Айчурек.
И он тут же рассказал нам легенду о маленькой девушке с серебряным голосом.
В одном кыштаке в верховье Таласской долины жил старый пастух Токобай. У него была дочь, звали ее Айчурек. Ей было семнадцать лет, но она была маленькаямаленькая, словно степной мотылек. У нее был серебряный голос. Когда она пела, смолкали птицы в окрестные лесах, заслушивались звери в горных трущобах, в небесах стихали шумные ветры. Все смолкало вокруг, в голубом пространстве звенел только ее серебряный голос.
Любил ее могучий богатырь Каныбек из храброго войска Манаса, и любил такой сильной любовью, что едва ли сказитель сумеет о ней рассказать. В разлуке с ней тосковал, да так тосковал, что не находил себе места в широкой Таласской долине, но зато встрече с любимой он радовался, как восходу солнца.
Айчурек тоже очень любила Каныбека. В то время когда Таласская долина собиралась переодеться в весенние наряды, а Каныбек с Айчурек решили справить свадьбу, на киргизские земли волчьей стаей налетели чужеземные ханы, и ушел Каныбек за высокие горы защищать родные долины.
Загоревала Айчурек. Над шумным Таласом замолкли ее веселые песни. Прошло уже лето, как уехал воевать Каныбек, а вестей все нет от него. Сколько раз выходила девушка смотреть на дорогу, не возвращается ли родной Каныбек, а дорога все пустовала, и она садилась снова на берег Таласа и запевала песню о любимом, который где-то воюет за честь родимой земли.
Как-то раз ее услышал старый бай Иткара, самый богатый человек в Таласской долине. Песня Айчурек взволновала его старое сердце, и он тут же предложил Токобаю продать ему Айчурек. Но старый пастух выгнал его из юрты, не захотел слушать такие слова. Тогда Иткара побежал на берег Таласа, где в это время сидела Айчурек, и стал просить, чтобы она согласилась быть его женой. Но не взглянула даже на него Айчурек, не прервала песни. Тогда он решил обольстить ее богатством и приказал своим слугам покрыть берега Таласа шелковистой кошмой, а девушку осыпать дорогими каменьями. Когда слуги исполнили это, тогда так сказала ему Айчурек: - Страшно смотреть на твои золотые камни, старик Иткара: из них сочится кровь бедных людей. Не купить ими сердце влюбленной.
- Кого ты любишь? - спросил Иткара.
- Я люблю Каныбека из храброго войска Манаса, - гордо ответила ему Айчурек.
- Он слишком беден, в нужде завянет твоя юность, как осенняя трава, а я тебе построю золотой дворец, и ты в нем будешь жить в богатстве и славе.
- Пусть он беден, но все-таки я люблю Каныбека, а твоей женой никогда не буду, у тебя мертвое сердце, как эти желтые камни!
И она запела о счастье всепобеждающей любви, которая, подобно птице, летит через пространство и время и не боится ничего, даже самой страшной смерти.
- Ты не хочешь быть женой Иткары! - крикнул разъяренный бай. - Но не быть тебе и женой Каныбека.
Он поднял ее в воздух и бросил в бурный Талас.
Разбилась в быстрой реке Айчурек. Но ее песня живет до сих пор. Ее подхватил ветер и понес далеко в небеса. И теперь, когда солнце встает над горами, над Таласом всегда слышится звонкая песня о любви и верности...
Окончив рассказ, Тухтусун повел нас к тому месту, где излечил свои раны воин Манаса Джелой. Около берега было четыре впадины, ямы, какие у нас роют для подвальных помещений. Если на них посмотреть с возвышенности, они походят на следы копыт громадной лошади. Отец ли нашего друга выдумал эту легенду, может быть, другой кто, но Тухтусун так верил ей, что, только мы подошли к этому месту, он тут же разделся и бросился в ледяную воду горной реки. Выйдя оттуда, он никак не мог отогреться.
- Знаете что, ребята, - стуча зубами, сказал он, - пойдемте вон в то селение у входа в ущелье. Мы с отцом там жили, и меня там хорошо знают. По пути я покажу вам могилу Манаса, а недалеко от нее лежит осколок от его огнива.
Могила Манаса нас не удивила, она мало чем отличалась от могил, виденных нами на окраине Ташкента.
Все они похожи на узбекские тюбетейки, по-моему. Но, когда Тухтусун показал осколок от огнива Манаса, мы притихли.
Недалеко от ската горы лежала громадная каменная глыба. В предании говорится: когда Манас проезжал по этому месту, ему зачем-то потребовался огонь, он вытащил из кармана огниво, чиркнул, от него отлетел осколочек, упал на землю и на этом месте лежит до сих пор.
Я, помню, тогда стоял перед ним и думал:
"Если этот "осколочек" величиной с юрту, то какой же величины у него было само огниво? Видно, не меньше снеговой горы. А какого роста был сам Манас? Наверное, его голова упиралась в самое небо".
После осмотра этого камня мы пришли в селение, о котором говорил Тухтусун. Здесь нас встретили так же радушно, как и в его родном селении. Киргизы вообще очень гостеприимный народ.
Вечером Тухтусун почувствовал себя очень плохо.
Его уложили в постель, и больше он не вставал. Таласская вода его не спасла, а погубила. Пролежав четверо суток, он умер.
Похоронили Тухтусуна рядом с могилой богатыря Манаса, о котором он так много нам рассказывал.
Когда я вспоминаю о своем друге, перед глазами всегда встает сказочная Таласская долина, где о каждой горе сложена легенда, где каждый камень имеет свою необыкновенную историю.
После смерти Тухтусуна мы около недели прожили у старика Курманбека. Он с нами делился пищей. Мне очень нравился старик, но еще больше нравилась камча - коротенький кнутик, ручка которого была отделана узорчатыми медными бляхами, а сам кнутик был сплетен из разноцветных ремешков и напоминал змею. Когда мы уходили из Таласской долины, не знаю, для чего мне тогда понадобилась эта камча, я незаметно взял ее и сунул за пазуху. Отойдя несколько километров от юрты Курманбека, я вытащил и показал камчу своим друзьям.
- Зачем ты взял? - закричали они на меня.
- Как - зачем? Взял и все.
- Сейчас же отнеси обратно, - сказали ребята.
Я смотрел на них и думал - мои ли товарищи стоят передо мной? Если они, то что тогда с этими воришками случилось?
Однако спорить не стал, повернулся и пошел обратно.
Отдавать было гораздо труднее, чем брать. Когда я возвратился в юрту Курманбека, тот сразу спросил:
- Что случилось?
Я признался.
Курманбек потеребил свою жиденькую бородку и сказал:
- Что взял камчу - это плохо, очень плохо, ругать тебя буду, а за то, что у тебя хватило смелости принести ее обратно, за это я тебе ее подарю. Бери, помни Курманбека.
К своим товарищам я летел, как на крыльях, а когда обо всем рассказал, они тоже повеселели.
Подходя к железнодорожной станции, мы заметили в саду спелый урюк. Как тут можно было пройти мимо и не попробовать урюка? Только мы взобрались на деревья, откуда ни возьмись сторож.
Мои дружки, раньше заметив его, тут же разлетелись в разные стороны, а я оказался на мушке его ружья.
- Ну-ка, слазь-ка, голубчик, - прохрипел сторож.
Делать нечего, пришлось слезать. Он подошел ко мне, выдернул из-за пояса камчу и так нахлестал меня, что я не рад был урюку. Потом он засунул камчу на прежнее место и сказал:
- Носи ее, эта камча всегда тебя будет учить уму-разуму.
Я тут же хотел ее выбросить, но, посмотрев на сверкающие бляхи на ручке, раздумал. На следующее утро мне захотелось поесть. Оставив товарищей около железнодорожного полотна, я пошел на базар. Обойдя кругом прилавка, я увидел перед одним усатым продавцом три пышные булочки. Всякий знает, что третья лишняя.
Но только я успел протянуть руку, как она оказалась в мохнатой руке усатого продавца.
- Ты что делаешь, негодник? - закричал продавец.
Он притянул меня к себе, вытащил мою камчу и так начал лупцевать, что даже рубашка порвалась. Когда я вырвался из его рук, он крикнул:
- Эй, куда же ты убежал? Камчу-то свою захвати, она еще тебе пригодится! - и кинул ее вслед за мной.
Кражей заниматься друзья меня не заставляли. Они уже знали, какой из меня вор. Воровством я занимался по собственной воле, чтобы показать, что я тоже не хуже других пацанов-беспризорников. Но как только, бывало, на что-нибудь нацелюсь, так моя камча тут же начинает стегать меня по спине.
Как ни была она хороша, но пришлось ее мне потерять.
ОПЯТЬ В ДОРОГЕ
Мы сидим в чайхане на окраине старинного, пыльного города Маргелана. Под дощатым настилом весело булькает вода. Узбеки очень любят строить чайханы над арыками или на берегу быстротекущих горных рек. Над нашими головами в клетках звонко насвистывают канарейки. В чайхану то и дело входят новые люди. Но мы ничего не замечаем. Перед нашими глазами идет жестокий бой. Гремят пушки, валятся с лошадей люди. Володя читает нам книгу Льва Толстого "Война и мир".
Где это Бородино?
И вот снова дорога. Лязг буферов, шум пассажиров, ругань вагонных проводников, щелчки по нашим затылкам, жалобные вопли Люси, пронзительные, предупреждающие голоса Володи и цыганенка Петьки. Дробный перестук вагонных колес и проплывающие мимо нас незнакомые станции.
В Ташкент мы едем на буферах и на крышах вагонов. В городе очень много милиционеров. Не успеешь вылезть из ящика, как очутишься в руках стрелка. В Ташкенте надо пересаживаться на другой поезд. Кто выдумал эти пересадки? Почему не ходят поезда прямо на Бородинское поле!
Бродим между железнодорожными линиями. Усаживаемся в какой-то товарный вагон. Только успеваем сесть, как Петька оказывается в объятиях здоровенного стрелка.
- Атанда! - кричит Володя.
Бросаемся врассыпную, а Петька так и остается в вагоне.
- Петьку оставлять нельзя, - говорит Володя и бежит ему на выручку.
И вот перед моими и Люсиными глазами предстает страшная картина. Из вагона три стрелка сначала вытянули Петьку, а за ним Володю. До самого вечера мы с Люсей околачиваемся в скверике у вокзальной площади, не надеясь дождаться товарищей. Но чудо! Мы видим снова наших друзей. У Петьки в руках несколько кругов колбасы, а у Володи целая стопа узбекских лепешек. Мы с Люсей крутим головами и, не веря своим глазам, спрашиваем:
- Это вы? Откуда это?
- Это? - показывая на лепешки и колбасу, говорит Володя. - Нам подарили в милиции, говорят: "Возьмите, ребята, на дорогу, вам, наверное, нечего кушать". Вот мы и взяли.
- Вас отпустили?
- И держать не стали, - весело отвечают Петька и Володя.
На самом деле с нашими друзьями произошло вот что. Когда милиционеры вели их через улицу, возле остановился трамвай. Не успели милиционеры моргнуть, как наши дружки шмыгнули к трамваю, смешались с толпой и исчезли.
Едем дальше. Ночь. Скорый поезд мчит нас на запад.
Холодно. На крыше, прижавшись к вентиляционным трубам, сидим, будто примерзлые. У меня побаливает голова и звенит в ушах. Люся ухаживает за мной. Следит за каждым моим движением. На второй день она сама оказывается в таком же положении. Я вижу ее то скрюченной, то раскинувшейся пластом. Что с нами, я не могу сообразить. В одном степном городке Володя стаскивает нас с поезда. Мы лежим на лужайке, потом нас переносят в какой-то сырой подвал.
- Ничего, ничего, - успокаивает Володя, - хоть здесь плохо, но спокойно.
Не успеваем как следует обосноваться, прибегает Петька:
- Едемте дальше, пришел товарняк.
И снова мчимся на запад. Меня уже не интересуют города, поселки, которые проезжаем, и даже Бородинское поле. Скорее бы перестала болеть голова! До моего слуха доносится: Аральское море. Сколько раз я проезжал около этого моря, но никак не удавалось посмотреть его: то поезд проходил ночью, то я сидел под какойто лавкой, оттуда нельзя было высунуть носа. И вот наконец я увижу его. Я встаю на ноги, хочу подойти к двери чуть приоткрытого товарного вагона, и вдруг в моих глазах темнеет, я проваливаюсь в бездну.
- Ванятка, Ванятка! - слышу чей-то далекий голос. - Вставай, приехали в Оренбург,
- Не трогай, - говорит второй.
- Что - не трогай! Сколько уж времени он лежит, умрет еще. - И вдруг тот же голос вскрикивает: - Володька, атанда! Милиция!
А мне в это время не страшна была и милиция. Моя голова словно сдавлена тисками. Тошнит, я все время икаю, но в желудке у меня пусто. Через некоторое время снова слышу голоса, теперь уж я узнаю их: один принадлежит Петьке, другой Володе. Они оба облегченно вздыхают:
- Пронесло, не заметили.
Петька и Володя берут нас с Люсей на руки, тащат между вагонами, заталкивают в собачьи ящики какогото пассажирского поезда и облегченно говорят:
- Все в порядке, поехали дальше.
Наконец мы в маленьком городке Можайске. До Бородинского поля осталось не больше-семи километров. Но туда надо добираться пешком, а мы с Люсей еле волочим ноги. Последнее расстояние мы преодолеваем тяжелее, чем несколько тысяч километров оставленного нами позади пути.
Но вот и Бородино.
Постояли мы около памятника, над которым размахнул крылья орел. Поели на Бородинском поле щавелю п тронулись обратно. Куда? Конечно, обратно в Ферганскую долину. Володя в какой-то книге вычитал, что за Шахимарданом стоит алмазная гора. Решили проверить.
КОНЕЦ НАШИМ ГАСТРОЛЯМ
- Разрешите, товарищ начальник? - проталкивая оборвышей в двери кабинета, весело проговорил милиционер.
- Прошу, прошу, - раздался из кабинета такой же веселый голос.
И тут перед начальником предстали четыре подростка, одетых в самые причудливые костюмы. Это, конечно, были мы.
- Гастролеры, вечные странники, - с улыбкой доложил милиционер.
- О! Друзья, да вы не из цирка ли? - воскликнул начальник.
Друзья, то есть мы, как по уговору, шмыгнули носами и ответили:
- Мы проезжие.
- Куда же вы едете?
Мы задумались. Разве на такой вопрос сразу можно ответить? Впрочем, на этот раз мы и сами не знали, куда ехали.
- Значит, не можете ответить? - сказал начальник. - Ну что ж, тогда сделаем остановку и поговорим по душам. Садитесь.
Мы, не дожидаясь вторичного приглашения, тут же уселись. Петька, самый деловой человек в нашей компании, не любивший попусту тратить время, взял со стола газету и углубился в чтение.
- Так, - поглаживая и без того гладкие седые волосы, проговорил начальник, - теперь давайте будем знакомиться. Как тебя звать, уважаемый чтец?
- Петр Гаврилович Смерч, - выпалил Петька.
- Понятно, - сказал начальник. - А газету, дорогой Петя, надо перевернуть, вверх ногами ее не читают.
- Скажите пожалуйста! - изумился Петька. - Оказывается, сейчас стали газеты печатать совсем наоборот.
- Да, и это очень давно, - чуть-чуть улыбаясь, проговорил начальник. - Скажи, Петя, а отец у тебя есть?
- Был. У меня были и отец, и мать, бабушка, дедушка, прабабушка, прадедушка.
- Довольно, все ясно... А тебя как зовут, девочка? - обратился к Люсе начальник.
- Люся Кравцова. Отца нет, матери нет. Какие еще будут вопросы?