– Не стой! Бежим!
Кто-то с силой толкнул Лизу в спину, да так, что она чуть не упала. Тот же человек помог ей удержаться, схватив за руку. Потащил за собой, крича:
– Шевели ногами! Убьют!
Затолкал ее в подворотню, прижал к стене, защищая своим телом.
Лиза тупо удивилась, разглядев наконец Петруся. Он что, спасает ее? Чудеса… Откуда он вообще тут взялся, интересно знать? Лиза не удержалась, спросила:
– Как ты сюда попал?
– Да так, пришел сахарку выменять на махорку, – угрюмо ухмыльнулся он. – А тут такое… Смотрю, ты мечешься, ну, думаю, надо спасать.
– Что ты врешь? – возмущенно выкрикнула Лиза. – Сахарок, махорка… Ты за мной следил! Боялся, чтобы не сбежала, да? Вы мне не верите, ни ты, ни отец Игнатий!
– И что такого? Ну, не верим. Подумаешь, велика беда! Ну, следил… Если б не следил, то не оказался бы рядом, небось валялась бы там сейчас мертвая!
Он махнул в сторону площади, и тут же новая очередь заглушила его голос.
Петрусь схватил Лизу за плечи и прижал к кирпичной стене, прикрывая собой. Пули чиркнули в полуметре от их ног, и Петрусь подтолкнул Лизу глубже в подворотню.
– Вот застрелили бы тебя, и кто взорвал бы «Розовую розу»? – проворчал он.
– Ну да, – зло усмехнулась Лиза, – я для вас со стариком просто ценное взрывное устройство, не больше.
– Вот именно, – холодно согласился Петрусь.
Лиза опустила голову. Их с Петрусем неприязнь взаимна, что и говорить. Для этого невозможно красивого парня она – нечто неодушевленное, чужое, внушающее отвращение и даже ненависть. Ее просто используют – и даже используют с отвращением.
– Удивляюсь, – с трудом выговорила она, а горло так и сводило подступавшими слезами, – как ты решился до меня дотронуться. Мог бы и винтовкой в подворотню затолкать. Ты ж ненавидишь меня! И старик тоже. Вы же во мне видите гранату, которую готовитесь бросить во врага, а что будет со мной – вам все равно. Ты еще радоваться будешь, если я взорвусь там, вместе с фаши…
Она не договорила. Петрусь прижал ее к стенке и навалился всем телом. Рот его прильнул к ее рту и впился в него. Лиза задохнулась. Попыталась рвануться, но литое тело его, руки его лишали возможности шевельнуться, а губы лишили возможности соображать. Вспышка неистового счастья прострелила ее стремительней пули, и Лиза вдруг ощутила себя брошенной, потерянной, страшно одинокой, когда Петрусь отстранился.
Ошарашенно уставилась в мрачные черные глаза:
– Зачем… зачем ты это сделал?
– Чтобы доказать тебе, что ты не внушаешь мне отвращения. – Петрусь хлопнул ресницами и спросил неуверенно: – Доказал?
– Доказал… – Лиза с трудом сдерживала улыбку.
Они снова прижались к стене – стрельба не утихала. Вдобавок неподалеку забахали зенитки, выйти из подворотни было невозможно. Просто совершенно невозможно! И Лиза с готовностью приоткрыла губы, когда лицо Петруся приблизилось к ее лицу, но вдруг что-то особенно страшно громыхнуло над площадью. Петрусь рванулся к краю стены, выглянул, воскликнул:
– Сбили! Его сбили!
Лиза подскочила к нему и увидела, что «мессер» падает, оставляя за собой хвост черного пламени. Вот канул куда-то за дома, ближе к реке, там вспыхнул взрыв.
– Куда он упал? – прошептала Лиза. – На дома? Неужели на дома?
– Куда же еще, – тяжело вздохнул Петрусь. – Там слободка, домишко на домишке. Вот, загорелось уже!
В том месте, куда упал «мессер», поднялись новые клубы дыма.
– Он спрыгнул! – воскликнул Петрусь. – Смотри!
Белый купол парашюта качался в небе, опускался плавно и красиво, так страшно-красиво… Нельзя было поверить, что мирно плывущая в воздухе фигура только что хладнокровно расстреливала людей, не делая никакого различия между врагами и теми, кого он хотел защищать.
– Зачем он спрыгнул? – с ужасом проговорила Лиза. – Его же убьют! Его убьют фашисты!
Петрусь с болью оглянулся на нее:
– Ты послушай… Ты только послушай…
– Пусть он только спустится, мы его на куски разорвем! – донесся до Лизы безумный бабий крик.
И разорвут, поняла она, глядя в окровавленные, залитые слезами лица. Конечно, летчик же только что убивал женщин, убивал их детей.
– Боже мой… – прошептала Лиза потрясенно, – боже мой, что же будет? Зачем он прыгнул? Его ведь растерзают! Уж лучше пусть к фашистам попадет!
А Петрусь повернул к ней побледневшее лицо:
– Его будут пытать в гестапо, он не выдержит и…
Он вдруг бросился вперед. Выскочил на площадь, приложил к плечу винтовку, прицелился, выстрелил в парашютиста раз, другой, третий.
Потрепанный «Опель» с визгом затормозил возле него, из автомобиля выскочили несколько солдат, схватили Петруся, вышибли винтовку, завернули руки за спину.
– Сволочь! Русская свинья! Болван! – разразился ругательствами высокий статный офицер с рукой на перевязи. – Если ты попал в него, будешь повешен! Этот красный позавчера убивал людей на берегу, теперь прилетел сюда. Я раньше времени выписался из госпиталя, только чтобы возглавить поиски летчика. У меня к нему свой счет! И вот он попался, Бог отдал его в мои руки. Он должен быть казнен публично! А ты хотел помочь врагу ускользнуть!
Чеканное красивое лицо с яркими голубыми глазами болезненно побледнело, офицер покачнулся. Но тут же к нему подскочил невысокий худой ефрейтор, подхватил его под руку:
– Герр гауптман, сядьте в автомобиль, прошу вас. Вы разбередите свою рану. Эх, рано вы вышли из госпиталя!
– Арестуйте этого идиота, – буркнул гауптман устало, кивнув на Петруся. – Глаз с него не спускать!
И тут Лиза узнала эти яркие глаза, эту чеканную надменную физиономию.
Раздумывать было некогда. Она вылетела из подворотни и бросилась к офицеру:
– Господин фон Шубенбах! Как я счастлива видеть вас живым и здоровым! Я так беспокоилась о вас!
Порыв ее был столь неудержим, что охрана не успела спохватиться, а Лиза уже повисла на шее гауптмана, чуть не сбив с ног и его, и поддерживавшего его ефрейтора. Он отпрянул было, и тут же на лице его выразилось превеликое изумление:
– Это вы, фрейлейн? Что за чудо! Я тоже счастлив видеть вас. Я беспокоился, не убило ли вас тогда, на берегу, но Вернер сказал, что, благодарение Богу, вы живы. Примите мою вечную благодарность, фрейлейн, вы спасли мне жизнь. А я даже не знаю вашего имени…
– Меня зовут Лиза, – протянула она руку. – Лиза Петропавловская.
Фон Шубенбах поцеловал ее пальцы. Губы у него были холодные, как лед.
«Наверное, он много крови потерял», – попыталась объяснить для себя Лиза, чувствуя, как по ее плечам пробежал озноб. Такое ощущение, что ее руки коснулись губы мертвеца. Но она отмахнулась от страшной мысли и улыбнулась фон Шубенбаху так воодушевленно, что уголки ее губ, казалось, коснулись кончиков ушей.
К ее изумлению, он тоже улыбался восторженной, широкой улыбкой:
– Однако как странно, что мы снова встретились в аналогичной ситуации, верно? В таком стечении обстоятельств можно разглядеть довольно ироническую усмешку судьбы. Однако я счастлив ее причуде, потому что она дала мне возможность вновь увидеть вас. Я хотел вам кое-что сказать, Лиза… Да уведите вы его, наконец! – властно махнул он солдатам, которые держали Петруся.
– Погодите, герр гауптман! – воскликнула она. – За что вы хотите арестовать этого человека? Он не смог сдержать своей ненависти к убийце. Клянусь, если бы я имела возможность, я бы и сама убила летчика своими руками. Да вы только посмотрите, что он сделал! Он хладнокровно расстреливал женщин и детей!
Глаза фон Шубенбаха похолодели:
– Женщин и детей? Вы говорите о русских? А то, что он расстреливал доблестных солдат фюрера, вас, конечно, не волнует?
Лиза прижала руки к сердцу:
– Но ведь солдаты – тоже чьи-то дети, господин фон Шубенбах!
Чеканные черты смягчились.
– Для вас я просто Вальтер, – сказал он, чуть понизив голос. – Вы умны и чувствительны, фрейлейн Лиза. Мы, военные, иногда забываем, что все мы – дети своих матерей. Страшно представить, что стало бы с моей бедной матушкой, если бы там, на берегу, вы бросили меня на произвол судьбы… Хорошо, ради вас я отпускаю этого чрезмерно усердного недоумка.
Он сделал повелительный жест, и солдаты не только отпустили Петруся, но и вернули ему винтовку.
Подскочил другой офицер, молодой, тощий, покрасневший от возбуждения:
– Господин помощник военного следователя, летчик опустился где-то в расположении моторизованных частей. Там его сразу возьмут, если уже не взяли.
– Едем туда! – скомандовал фон Шубенбах, и его лицо порозовело от возбуждения.
Он шагнул было к автомобилю, но тотчас обернулся к Лизе:
– Прошу меня извинить, фрейлейн Лиза. Вернер говорил, что вы начинаете работать в «Розовой розе» с нынешнего вечера? Я изо всех сил буду стараться приехать туда сегодня, чтобы сразу дать понять господам офицерам, что вы находитесь под моим покровительством. А теперь прошу меня извинить!
– Прошу меня извинить, фрейлейн Лиза. Вернер говорил, что вы начинаете работать в «Розовой розе» с нынешнего вечера? Я изо всех сил буду стараться приехать туда сегодня, чтобы сразу дать понять господам офицерам, что вы находитесь под моим покровительством. А теперь прошу меня извинить!
И, еще раз поцеловав Лизе руку, он сел в автомобиль, который немедленно умчался.
Лиза стояла, тупо глядя ему вслед.
Что имел в виду фон Шубенбах? Что за глупости он нес? Какое, к чертям, покровительство? Рана у него открылась, что ли? Кровь в голову бросилась?
– Ну, и долго ты тут торчать намерена? – раздался мрачный голос Петруся.
Лиза повернулась и торопливо двинулась в сторону Липовой, не поднимая головы до тех пор, пока они не вышли с площади. Картина мертвых тел, луж крови и отчаянных, испуганных лиц не перестала рвать сердце.
Что наделал тот человек, тот летчик? Как он мог совершить такое? Ведь это же просто ужасно для несчастных жителей Мезенска – вот так нелепо погибнуть от руки своего же, советского человека, который расстреливал их столь же хладнокровно, как гестаповцев! Ну ладно, там, на берегу, он стрелял в женщин, потому что те были подругами фашистов, но здесь, на бедняцкой толкучке…
– Слушай, – тронула она рукав Петруся, молча и угрюмо топавшего рядом, – ты пытался его спасти, да?
– Кого? – глянул тот свысока, будто на дуру неразумную.
– Пилота. Ты его знаешь? Он немец, да?
Петрусь даже побледнел:
– С чего ты взяла? Что ты там себе насочиняла?
– Ничего я не сочиняю! – зло ответила Лиза. – Элементарная логика. Лизочка должна была уйти с берега в час дня, потому что в два должен был прилететь самолет. Об этом знал отец Игнатий. Он сам проговорился, я еще тогда обратила внимание на его слова. Теперь ты… ты сказал: «Его будут пытать в гестапо, он не выдержит…» – а затем выскочил с винтовкой, даже не задумавшись, что вряд ли попадешь в него. Ты пытался избавить его от мучений? Или спасти и себя, и отца Игнатия, и других подпольщиков? Ты знаешь этого немца?
– Опять за рыбу гроши, – огрызнулся Петрусь. – С чего тебе вообще взбрендило, что он немец?!
– Да с того, что абы кто не подберется на фашистском аэродроме к истребителю, чтобы его угнать и спрятать на какой-то тайной посадочной площадке.
– Что-о? – Голос у Петруся даже сел от потрясения. – Откуда ты знаешь?
– Голова у меня есть, голова на плечах! – Лиза для наглядности даже постучала себя по лбу согнутым пальцем. – Врял ли этот «мессер» поднялся с гитлеровского аэродрома, такое не осталось бы в тайне. К тому же, помню, на берегу реки Шубенбах удивлялся, что в Мезенске есть истребительная авиация. Самолет явно был угнан. Или вам удалось привести в порядок машину, совершившую вынужденную посадку в лесу, на какой-нибудь поляне. Летчика или убили, или он стал работать на наших. Наверняка он какой-то антифашист, камрад, так сказать. Только знаешь что… Ваш камрад зашел в своей борьбе с фашизмом слишком далеко! Он сегодня так старался уничтожить гестаповцев, что не обращал внимания на тех, кого антифашисты вроде бы должны защищать. Он явно борется с фашизмом не ради людей, а во имя торжества самой идеи антифашизма. Но кому это нужно?! И если ваш летчик еще жив, если он оказался так глуп, что попался в руки гестаповцев живым, где из него выбьют показания, кто он такой и с кем связан, он окажет вам очень плохую услугу. Люди будут проклинать подпольщиков и партизан. Ты понимаешь? Или, может быть, у него было такое задание: истребить как можно больше фашистов, а на жертвы среди мирного населения не обращать внимания? Партизаны, наверное, и раньше проводили какие-то диверсии, за которые страдали обыкновенные люди. Убивали, скажем, матерого фашиста, а в отместку немцы сжигали целую деревню. Или расстреливали в городе всех жителей целой улицы, на которой был убит какой-то гитлеровский бонза… А как же, земля должна гореть под ногами оккупантов! Ну а растопкой вполне могут служить женщины и дети. Но ведь у них остаются родственники, остаются близкие, которые оплакивают их смерть и проклинают за нее одинаково и вас, и гитлеровцев. Неужели ты не задумывался над этим?
Петрусь остановился, и Лиза только сейчас заметила, что они уже дошли до дома.
– Какая ты беспощадная, – глухо сказал Петрусь. – То, что ты говоришь, ужасно. Зачем называть вещи своими именами? Зачем высказывать все, что только приходит в голову? У нас должны оставаться какие-то иллюзии, должны быть вера, идеалы, тогда мы победим, осилим врага. Но если мы вот так будем раскладывать все по косточкам… впустим в свою душу сомнения… Мы не имеем права на сомнения! Я против большевиков, против Советов. Но сейчас я с ними. Я знаю, что нельзя иначе, если мы хотим победить фашистов!
Лиза не отвечала.
Молча они прошли через двор, молча поднялись на крыльцо флигеля, молча вошли в квартиру.
Лиза устало бросила в угол свой узел и опустилась на табурет.
Петрусь прошел на кухню, и Лиза слышала, как он зачерпнул из ведра ковшом воду и жадно пьет. Она представила, как ледяные струйки стекают по его жарким губам и по подбородку, увлажняют шею и сбегают за расстегнутый ворот рубахи. У нее вдруг стало сухо во рту и тоже захотелось припасть к ледяному ковшу с водой. Ну да все понятно – после таких жутких приключений на толкучке… к тому же у нее с утра почти ничего во рту не было…
Понятно, все понятно. Но только… Почему Петрусь поцеловал ее там, в подворотне? Просто потому что сложилась столь опасная ситуация? Говорят, люди в таких случаях часто теряют над собой контроль. Вот, наверное, и он потерял.
Петрусь вышел, приглаживая влажные волосы. Брови его тоже были влажны и сурово сведены к переносице.
– Ты свои такие мысли выкинь из головы, поняла? – приказал неприязненно. – Слишком много ты со сволочью вражеской общаешься, вот что. Вернер, который сломя голову кинулся подтверждать твою благонадежность, теперь вот гауптман тебя почему-то послушался… не кто-нибудь, а помощник военного следователя! Не просто же так он тебе ручки целовал, не просто так в покровители набивался. Смотри, девушка, с такими знакомствами можно знаешь до чего дойти?
Голос его сорвался.
– До чего? – вызывающе спросила Лиза. – Ну, до чего? До каких таких бездн? Например, жизнь тебе спасти можно, верно? Ты забыл уже, что я так лебезила перед фон Шубенбахом, чтобы спасти тебе жизнь!
– Ну, я тоже тебе жизнь спас там, на площади, – зло напомнил Петрусь. – Так что мы теперь квиты, и нечего тут особо выставляться. Нет, я не требую, чтобы ты меня благодарила. Но, надеюсь, своему гауптману ты передашь мою самую пылкую благодарность? Когда будешь перед ним юбку задирать в отдельном кабинете!
Лиза еще никогда никого не била по лицу. Как-то вот так не сходилось в жизни. Но сейчас сдержаться было невозможно!
На бледной щеке Петруся отпечаталось красное пятно.
– Да ты что? – выдохнул тот потрясенно. – Что ты о себе возомнила? Что себе… – У него сел голос.
Еще бы, не ждал ничего подобного от «взрывного устройства»… Ну, на то оно и взрывное, чтобы взрываться!
– Нет, это ты о себе черт знает что возомнил, – прошипела Лиза. – Не пойму, с чего уж праведника-то взялся разыгрывать? Забыл, наверное: вовсе не я рвалась на службу в «Розовую розу», а вы с отцом Игнатием принудили меня! Я-то уж точно не мечтала разыгрывать современный вариант истории Юдифи и Олоферна. Вам ведь главное, чтобы я отнесла в «Розу» мины, верно? А придется мне ради этого переспать с одним фон Шубенбахом или со всем мезенским гарнизоном – вам до лампочки. Разве не так? Совершенно так! Для вас главное – убийство Венцлова. Если бы вы имели возможность подсунуть меня в постель самого Венцлова, предварительно привязав мне между ног кислотную мину, вы бы так и сделали, не задумавшись. Вам совершенно без разницы, что случится со мной. Чтобы рассчитать, как скоро кислотный раствор той или иной концентрации разъест стенки металлических трубочек и произойдет взрыв, нужны опыты. У вас же нет возможности такие опыты производить.
Петрусь так и вытаращил глаза:
– Ты что, видела? Т-ты нашла? – Он даже заикаться начал от потрясения.
– Надо было прятать получше, тогда бы не нашла! – фыркнула Лиза. – Вот все у вас так. Сунули заготовки для мин куда попало, авось никто не найдет. И будете дальше действовать наобум Лазаря. То есть я запросто могу взорваться вместе со всей фашистской гоп-компанией. Так и отвяжись от меня вместе со своими высоконравственными проповедями! Раз я обречена, тогда последнее желание приговоренных – закон. А потому я буду спать с тем, с кем хочу, кого выберу, и ты мне тут не указ!
– Выбери меня.
Лиза замерла с полуоткрытым ртом, так неожиданно прозвучали его слова.
– Что?
Петрусь кинулся к ней и схватил в объятия:
– Что слышала. Ты не одна обречена – мы оба на эшафоте: или фашисты убьют, или красные, когда придут. Нам не простят, что остались на оккупированной территории, что умудрились выжить, а про то, что мы в услужение к фрицам пошли ради победы, и не вспомнит никто. Нет у меня никаких иллюзий: нам или на Колыму путь, или в подвалах забьют сапогами, как били отца Игнатия, или просто в петлю сунут, пулю для предателей пожалев. Нам лучше в бою погибнуть. Но сначала…