Намеки есть не только в монологе грека. Они - и в самой фабуле "состязания". Князь Владимир говорит его сопернику, русскому воину, который стоит "безмолвен и в землю потупивши взор", после песни грека:
- советует ему признать первенство грека без состязания и дает ему за его былые подвиги вторую награду - кубок. Выпуск песни грека был приемом, не сразу давшимся Катенину. Вызван он был и сюжетными причинами (нежелание делать читателя судьею в состязании) и, может быть, цензурными. * Таким образом, русский витязь побежден, как и Евдор, как и Эрмий, но поражение его более почетное: он отказался от состязания. Катенин уступал пальму первенства. Но не даром. Ответ русского воина следующий:
* Ср. его письмо к Бахтину от 11 февраля 1828 г.: "Стихотворение, начатое при вас в Петербурге, все понемножку подвигается вперед: в расположении последовала перемена необходимая, то есть русской вовсе петь не будет" ("Письма П. А. Катенина к Н. И. Бахтину", стр. 109).
Ядовитая подробность: грек, сев на полученного в награду копя, отсылает домой доспехи:
Внезапно выплывший "Храбрый" - у Катенина, друга декабристов, едва ли не был намеком на одного из погибших вождей.
Намекал кое на что и метр, которым была написана "Старая быль" (за исключением песни грека) : это тот самый метр, которым была написана пушкинская "Песнь о вещем Олеге", где отношение поэта к власти было дано в формуле:
"Посвящение" Пушкину было уже явным адресом. "Двупланный" смысл катенинской "Старой были" в связи с именем Пушкина превращался в явный смысл памфлета.
Поэтому "Посвящение" до известной степени нейтрализовало смысл "Старой были": кубок старого русского витязя достался именно Пушкину. Этим стиховым комплиментом смысл "Старой были" как бы превращался по отношению к Пушкину в противоположный смысл. Но только "до известной степени" и "как бы".
Начинается "Посвящение" с указания на спрятанность смысла "Старой были":
(Попутно, стало быть, задет "пренагражденный" Карамзин,) Подарки князя постигла разная участь: доставшиеся греку конь и латы исчезли, сохранился только кубок. Он попал теперь к Пушкину:
78
Он предлагает сделать опыт: "младых романтиков хоть двух проси отведать из бокала".
Таким образом, главное дело в "питье", а не в кубке.
Питье Пушкина взято под подозрение, оно "опасное". Намек на то, что кубок "попадал из рук в руки и даже часто невпопад", развивается далее в вопрос: не может ли пить из этого кубка кто угодно, и кончается приглашением отведать катенинского напитка.
"Романтики" - обычный в устах Катенина выпад, но "Бейронское пенье", которому предшествует стих "духом закипишь", могло быть после смерти Байрона в Миссолонгах символом революционной поэзии.
Таким образом, именем Пушкина тайный смысл "Старой были" приурочивался к нему. Стиховой комплимент "Посвящения" (кубок у Пушкина) как бы обращал этот смысл в противоположный, но под конец пушкинское питье поставлено под знак вопроса. "Старая быль" и оказывалась как бы предупреждением и предостережением в лице "Еллина-скопца", а в посвящении Пушкину предлагался выбор между его сомнительным питьем и катенинской чашей. Стиховой комплимент "Посвящения" позволял, однако, Катенину в высказываниях о "Старой были" балансировать и упирать то на этот комплимент, то на смысл "Старой были".
В сопроводительном письме Катенин тоже не мог удержаться от очень сдержанного, впрочем, намека: "Я ведь тебя слишком уважаю, чтобы считать в числе беспечных поэтов, которые кроме виршей ни о чем слушать не хотят".
В письмах к Бахтину постепенно нарастают намеки по поводу "Старой были": "Русский вовсе петь не будет. Грек же пропел и, по-моему, очень comme il faut, * сообразно с целью все и вещи; только предчувствую, что вы меня станете журить за некоторую пародию нашего почтеннейшего Ломоносова. Что еще горше, сомневаюсь, чтобы цензура пропустила: ils ont le nez fin. ** Что будет, то будет, а все пришлю вам, когда кончу. Называется Essay "Старая быль" (11 февраля, 1828 г., стр. 109). Опасения цензуры не требуют объяснения, но определение "Старой были" как "Essay" - злободневного моралистического жанра - любопытно. Столь же любопытно указание на пародирование в "песне Грека" хвалебных од. В следующем письме: "...думаете ли вы, чтоб оно могло быть напечатано; я, как заяц, боюсь, чтобы мои уши не показались за рога... я имею намерение ему (Пушкину. - Ю. Т.) послать с припиской мою "Старую быль"... Вы мне скажете, к чему это? К тому, батюшка Николай Иванович, что он, Пушкин, меня похвалил в Онегине, к тому, чтобы la canaille littйraire *** не полагала нас в ссоре, к тому, что я напишу ему так, что вы будете довольны, и к тому, что оно послужит в пользу. Я даже нахожу вообще приятным и, так сказать, почтенным зрелищем согласие и некую приязнь между поэтами, я же у него в долгу и хочу расплатиться. По сей-то причине, то есть, что к нему надо послать вещь, покуда она с иголочки, я вас прошу не давать решительно никому ее списывать, а можете вы ее прочесть, либо дать прочесть брату моему Саше, да Каратыгину" (27 февраля 1828 г., стр. 110).
* Прилично (франц.). - Прим. ред.
** У них тонкий нюх (франц.). - Прим. ред.
*** Литературная каналья (франц.). - Прим. ред.
Может показаться, что Катенин здесь опровергает смысл, заложенный в поэму, но дипломатический приказ никому не давать списывать вещи до получения ее Пушкиным окрашивает в дипломатические цвета и "почтенное зрелище согласия и приязни", иронически звучащее в устах вечно желчного Катенина, а "расплата за комплимент" в "Евгении Онегине" подрывается тем обстоятельством, что Катенин в конце 1827 г. был сильно раздосадован балладой Пушкина "Жених", в которой видел "состязание" с собой и о которой писал тому же Бахтину: "Наташа Пушкина ("Жених". - Ю. Т.) очень дурна, вся сшита из лоскутьев, Светлана и Убийца (баллада Катенина. - Ю. Т.) окрадены бессовестно, и во всем нет никакого смысла. Правда и то, что ему незачем стараться: все хвалят" (27 ноября 1827 г., стр. 100-101).
Последующие письма разъясняют это. "Рад я чрезмерно, - пишет он Бахтину 17 апреля 1828 г., * - что "Старая быль" понравилась вам; я трепетал и ожидал некоторого выговора от усердного почитателя Ломоносова за некий род пародии его и всех наших лириков вообще в песни Грека; но вы, конечно, рассудили, что иначе нельзя было сделать... ** Вы жалеете, что русского певца не описал я величественнее; я этого именно избегал по двум причинам: первая, огненный взор и сила членов лишнею выйдут рисовкою... вторая и главная, - по плану всего мне хотелось отнюдь не казаться к нему пристрастным, а напротив, говорить как бы холодно об нем: тем, может быть, все читатели лучше об нем заключат, что и князь и народ и сам рассказчик за него не стоят, хоть очень видно, что он человек хороший и умный... Вообще об этом надобно бы нам с час поговорить и тогда только я бы мог вполне изъяснить вам мою мысль и намерение: но будьте уверены, что это неспроста и что мое внутреннее чувство сильно убеждено. Вы говорите, что иным читателям надо в рот класть; для них, почтеннейший, я никогда не пишу, тем паче, что у них мне никогда не сравниться ни с Пушкиным, ни с Козловым; *** я жду других судей, хоть со временем".
Последующие письма разъясняют это. "Рад я чрезмерно, - пишет он Бахтину 17 апреля 1828 г., * - что "Старая быль" понравилась вам; я трепетал и ожидал некоторого выговора от усердного почитателя Ломоносова за некий род пародии его и всех наших лириков вообще в песни Грека; но вы, конечно, рассудили, что иначе нельзя было сделать... ** Вы жалеете, что русского певца не описал я величественнее; я этого именно избегал по двум причинам: первая, огненный взор и сила членов лишнею выйдут рисовкою... вторая и главная, - по плану всего мне хотелось отнюдь не казаться к нему пристрастным, а напротив, говорить как бы холодно об нем: тем, может быть, все читатели лучше об нем заключат, что и князь и народ и сам рассказчик за него не стоят, хоть очень видно, что он человек хороший и умный... Вообще об этом надобно бы нам с час поговорить и тогда только я бы мог вполне изъяснить вам мою мысль и намерение: но будьте уверены, что это неспроста и что мое внутреннее чувство сильно убеждено. Вы говорите, что иным читателям надо в рот класть; для них, почтеннейший, я никогда не пишу, тем паче, что у них мне никогда не сравниться ни с Пушкиным, ни с Козловым; *** я жду других судей, хоть со временем".
* "Письма П. А. Катенина к Н. И. Бахтину", стр. 113-114.
** Под "лириками" Катенин, в согласии с тогдашним словоупотреблением, разумеет, очевидно, одописцев; "иначе нельзя было сделать", т. е. без пародирования старых од проявился бы непосредственно современный смысл.
*** Катенин ставил себя наравне с Пушкиным, Козлов же был для него вовсе мелкой величиной. Литературное самолюбие его было колоссальное.
И в том же письме Катенин дает разгадку смысла своей "Старой были": "Посылаю вам при сем список со стихов моих к Пут-кипу при отправлении к нему "Старой были"... О стансах С. П. скажу вам, что они как многие вещи в нем плутовские, то есть, что когда воеводы машут платками, коварный Еллин отыграется от либералов, перетолковав все на другой лад: вникните и вы согласитесь". [125] ("Плутовские" - курсив Катенина).
А. А. Чебышев с полным основанием в примечании к этому письму указывает, что С. П. - Саша Пушкин (так Катенин всегда называет Пушкина), а что "Стансы", о которых здесь говорится, - "В надежде славы и добра". "Коварный Еллин" объясняет без остатка скопца-эллина из "Старой были". Место это очень важно для уразумения общественной и политической позиции Катенина и Пушкина. Год 1828 - год персидско-турецких войн, необычайный подъем национализма, воеводы машут платками, и либерал Катенин боится, что относительно либеральный смысл "Стансов" (призыв к незлопамятству и т. д.) может быть перетолкован Пушкиным как безусловное восхваление самодержавия.
17 июля Катенин пишет недогадливому Бахтину: "Вы укоряете меня в лишних похвалах Пушкину; я нарочно перечитал и не вижу тут ничего чрезмерного, ни даже похожего на то; я почти опасаюсь, что он останется недоволен в душе и также будет неправ" (стр. 123). Дело идет здесь, конечно, о "Посвящении", намеренно затемнявшем смысл "Старой были". Характерно боязливое ожидание пушкинского впечатления, а ответ заранее подготовлялся: Пушкин будет неправ, если останется недоволен, потому что "Старая быль" только предупреждение, а не открытый бой.
Были друзья недогадливее, которые понимали вещь лучше Бахтина. 7 сентября 1828 г. Катенин пишет тому же Бахтину: "Пушкин получил и молчит: худо; но вот что хуже: К. Н. Голицын, мой закадычный друг, восхищающийся "Старой былью" и в особенности песнью Грека, полагает, что моя посылка к Пушкину есть une grande malice; * если мой приятель, друг, полагает это, может то же казаться и Пушкину: конечно, не моя вина, знает кошка, чье сало съела, но хуже всего то, что я эдак могу себе нажить нового врага, сильного и непримиримого, и из чего? Из моего же благого желания сделать ему удовольствие и честь: выходит, что я попал кадилом в рыло. Так и быть, подожду еще, узнаю, наверно, через Петербург, в чем беда, а там думаю объясниться; я не хочу без греха прослыть грешником". [126] Видимое противоречие между тирадою о кошке, которая знает, чье сало съела, и тирадою об удовольствии и чести, оказанных Пушкину, объясняется просто: смысл "Старой были" направлен против Пушкина, а в "Посвящении" сделан отводящий подозрение комплимент. Катенин серьезно взволнован возможностью осложнений, хочет объясняться и подготовляет путь к отступлению. ** В следующем письме (16 октября) Катенин пишет: "Не знаю, что подумать о Пушкине; он мою "Старую быль" и приписку ему получил в свое время, то есть в мае, просил усердно Каратыгину (Ал. М.) извинить его передо мной: летом ничего не мог писать, стихи не даются, а прозой можно ли на это отвечать? Но завтра, завтра все будет. Между тем по сие время ответа ни привета нет, и я начинаю подозревать Сашиньку в некоторого рода плутне: что делать? подождем до конца. О каких мизерах я пишу! самому стыдно". [127]
* Злой умысел (франц.). - Прим. ред.
** Мнительность литературная, театральная, политическая Катенина может быть сопоставлена только с его резкой желчностью; ср. его просьбу, обращенную к Колосовой, не говорить ни слова о том, что он переводит "Баязета", Жандру и Грибоедову, его соратникам. Вероятно, эта черта была вызвана его ссылкою.
Здесь интересен ответ Пушкина, что прозой отвечать на "Старую быль" нельзя. Двупланная семантика "Старой были" требовала такого же двупланного стихового ответа. "Плутня Сашиньки" - вероятно подозрение, что Пушкин не отдаст в печать его стихов.
4 ноября снова: "Саша Пушкин упорно отмалчивается". [128]
Между тем Пушкин в первой половине декабря послал "Издателям Северных Цветов на 1829 г." для напечатания одну только "Старую быль", а вместо посвящения напечатал свой "Ответ Катенину". Катенин, возмущенный, пишет в марте 1829 г.: "...Не цензура не пропустила моей приписки Саше Пушкину, но... он сам не заблагорассудил ее напечатать: нельзя ли ее рукописно распустить по рукам для пояснения его ответа". [129] Из письма 7 апреля 1829 г. видно, что Катенин давал списывать эти стихи Каратыгину. [130]
Смысл "Ответа Катенину" был до сих пор неясен. Анненков пишет, что стихотворение "без пояснения остается каким-то темным намеком", и тут же сообщает любопытное известие: "Всего любопытнее, что когда несколько лет спустя Катенин спрашивал у него (Пушкина. - Ю. Т.): почему не приложил он к "Старой были" и послания, то в ответах Пушкина ясно увидел, что намеки на собратию были истинными причинами исключения этой пьесы. Так вообще был осторожен Пушкин в спокойном состоянии духа! * Осторожность была, как мы видели, естественна.
* Анненков. Материалы, стр. 57.
"Ответ" Пушкина был гневен и ироничен:
Жившему ряд лет в изгнании Катенину Пушкин говорил:
(следует отметить характерное "опять" - воспоминание Пушкина о своей ссылке).
Еще ироничнее - ввиду тогдашней литературной перспективы - желание "убраться на покой" и пожелание остаться ему, Катенину, загнанному литературными врагами, в делах Парнаса взамен Пушкина.
И, наконец, обиднее всего был совет уже тогда много пившему Катенину:
Конец язвительный: пожелание пожинать одному с похмелья лавр нищего Корнеля и сумасшедшего Тасса. (Вне семантической двупланности стихотворения имена Корнеля и Тасса могли бы сойти только за комплимент.)
Дело, однако, не исчерпалось этими искусно спрятанными arriиres pensйes, столь характерными для семантического строя тогдашней поэзии.
В 1832 г. появляются в "Северных цветах" написанные осенью 1830 г. "Моцарт и Сальери", и Катенин, по-видимому, находит здесь своеобразный ответ на состязание в "Старой были": в сопоставлении Сальери и Моцарта, в самой фигуре Сальери ему чудится arriиre pensйe.
Об этом свидетельствует показание Анненкова: "Клочок бумажки, оторванный от частной и совершенно незначительной записки, сохранил несколько слов Пушкина, касающихся до сцепы: "В первое представление Дон-Жуана... завистник, который мог освистать Дон-Жуана, мог отравить его творца". Слова эти, может быть, начертаны в виде возражения тем из друзей его, которые беспокоились на счет поклепа, взведенного на Сальери в новой пьесе".
II. Анненков делает примечание: "К числу их принадлежал, напр. П. А. Катенин. В записке своей он смотрит на драму Пушкина с чисто юридической стороны. Она производила на него точно такое же впечатление, какое производит красноречивый и искусный адвокат, поддерживающий несправедливое обвинение". И Анненков недоуменно продолжает: "Только этим обстоятельством можно объяснить резкий приговор Пушкина о Сальери, не выдерживающий ни малейшей критики". [131] Вероятно, к спору, тогда возникшему, должно относиться и шуточное замечание Пушкина: "Зависть - сестра соревнования, стало быть из хорошего роду". * Сальери, с его "глухою славой", который "отверг рано праздные забавы и предался музыке", как бы высокий аспект Катенина, "проводящего всю жизнь в платоническом благоговении и важности" у поэзии в гостях. Фигурирует здесь и "отравленный кубок" - образ из "Ответа Катенину".