…Катя слушала П.Н., улыбаясь всем лицом. Она слушала и слышала его – и одновременно, к счастью, слышала объявления о рейсах: иначе они пропустили бы самолет на Вашингтон.
Этим же рейсом в Вашингтон улетал мэр нашего города Андрей Алексеевич Рябчиков – он сидел в бизнес-классе, закинув руки за голову. Правая подмышка мэрского джемпера была сильно разорвана – Катя потом сказала, что Рябчиков, по всей видимости, специально надевает этот джемпер в путешествие. Чтобы горожане любили его и сочувствовали. П.Н. уселся позади дырявого мэра, пошушукался со стюардессой, и вскоре Катя сидела с ним рядом, блаженно развалившись в широком удобном кресле. Она как никто другой отлично чувствовала, что это такое – набирать высоту.
Глава двенадцатая,
целиком отданная девушке с голосом, как земляничное мороженое
Обычные девушки завидуют чужой красоте, деньгам и успехам, но Ира Николаева была девушкой необычной. Например, больничный запах камфары или жгучий аромат мяты нравились ей больше всяких там цветочных благоуханий. Розовому цвету она предпочитала самый грязный оттенок хаки, современную музыку терпеть не могла, а заезженные временем голоса Дорис Дэй и Элвиса слушала по кругу. К нарядам Ира была равнодушна, косметикой пользоваться не желала и в зеркало смотрела без всякого энтузиазма. Главным козырем Иры Николаевой, которым она запросто могла сорвать банк, как уже много раз говорилось, был голос – нежный, сочный и прохладный, будто земляничное мороженое. С таким голосом прямая дорога в рекламу или секс по телефону, но Ира Николаева, опасаясь всего предсказуемого, нашла себя, как любят выражаться биографы-поденщики, на политическом поприще. Лет десять назад заманить девушку (или юношу) на это самое политическое поприще было практически невозможно – всех влекли иные идеалы. Одежда из коммерческих магазинов, счета в швейцарских банках и сникерсы. Но вот свершился разворот – и одетая в суровые манатки молодежь гурьбой спешит на баррикады. Видимо, для того чтобы в обществе – как бутондамуры на подростковых лицах – созрели готовые для политической борьбы граждане, требуется длительное время варки в буржуазном бульоне. Не случайно именно бывших советских людей так раздражают восторженные европейские коммунисты, а европейских левых – зажравшийся класс богачей, кормящих кошек кавьяром.
Ира Николаева ухватила самый хвостик советского строя – этот зверь сбежал через полгода после того, как она появилась на божий свет. Родители Иры, как она считала, были оголтелыми мещанами – папа, одержимый новыми машинами, будто бесами, и мама, с утра до вечера пестовавшая стареющее (по мнению Иры) и – уж точно – бренное тело в салонах красоты и других соляриях. Злоупотребление гостеприимством соляриев превращало маму в точную копию копченой курицы из магазина «Сириус».
Пожрать, поспать, похвалиться перед соседями, посмотреть телик, снова пожрать, поспать, пусть всегда будет солнце, так замыкается круг… Ира презирала обоих предков, и они в целом платили ей тем же – во всяком случае, понять дочурку, начисто лишенную интереса к материально-потребительскому миру, они и не умели, и не желали. Дочь цвета хаки была категорически равнодушна к маминым любимым шопингу и пилингу и водить прекрасные папины автомобили угрюмо отказывалась. Ногти у Иры были сгрызены, докуда их можно сгрызть в принципе. «Я так мечтала о девочке, – жаловалась своему косметологу Ирина мама, – а сейчас поняла, что лучше бы у нас родился мальчик».
Ира больше всего на свете боялась стать похожей на родителей и посвятить бесценные дни жизни болтовне, накопительству и жратве. Нет, вот уж только не жратве! Мать с отцом, наголодавшиеся в студенчестве, ходили за продуктами как в церковь – почтительно, с волнением шагали среди полок, заставленных деликатесами, сперва брали робко и аккуратно, а затем, на глазах дурея, сметали в корзину пакеты, коробки и мешки с продуктами. Бόльшая часть купленного, как справедливо считала Ира, была родителям не нужна, обращаться с продуктами они не умели и покупали бесконечный хавчик с жадным остервенением лишь для того, чтобы через день безо всякого сожаления отправить в мусорное ведро и папайю, и устриц, и вонючий сыр «рокфор». Ира думала о голодающих в Африке тощих детках, о вечно озабоченных едой азиатских бедняках – и презирала родителей еще сильнее и назло им ела только то, что покупала и готовила сама. Самые простые рецепты, недорогие и свежие продукты отечественного производства – и никаких отходов, ничего выброшенного, испорченного, лишнего!
– Чем особенно хорош мой рецепт, – тараторила бойкая брюнетка из любимой маминой телепрограммы, – так это тем, что он позволит вам использовать остатки продуктов, завалявшиеся в шкафчиках и занимающие столько места в холодильнике.
– Ира, как раз для тебя! Записывай! – хихикала мать.
И чтобы не вступать, как в навозное пятно, в глупую бессмысленную ссору, дочь молча хлопала дверью.Однажды, прогуляв две пары, вместе с десятком таких же, как она, хмурых молодых людей, Ира Николаева отправилась пикетировать телевизионный канал «Есть!».
Пикетным идеологом выступил студенческий приятель Иры, бесхозный в плане дамского внимания вьюнош с географической фамилией Пекин. Ударение на первый слог. Этот Пекин еще в несмышленом детстве начал вести борьбу с миром не на жизнь, а на смерть. Смерть, впрочем, приходить за Пекиным не спешила, и он вынужден был изобретать все новые и новые способы раздразнить человечество и поставить на место окружающий мир.
Ира и Пекин поступили на один факультет ракетно-космической техники с интервалом в два года, и, поскольку девчонок на такой экзотической специальности училось крайне мало, радикальный Пекин сразу обратил внимание на перспективную, как ему показалось, девицу. Подозрения в личных интересах Пекин бы с возмущением отверг, более того, даже сама мысль о том, что они с Ирой могут перейти к другому сорту отношений, вгоняла факультетского бунтаря в гнев и краску. Нынешние бунтари-революционеры ужасно стеснительны во всем, что касается интимных сторон жизни человека, – они даже собственные гениталии готовы не замечать, что уж говорить о чужих? А современные буржуа, напротив, так много говорят о сексе, что времени на секс попросту не остается… физически.…Но вернемся к нашим пикетчикам, которые – слышите? – бодро и дробно шагают по обледеневшему мартовскому тротуару. Пекин, сознательно культивировавший сходство с юным Сталиным, хмуро смотрел вперед, а его куцая паства изо всех сил старалась не замечать ехидных взглядов прохожих.
– Ишь какие! – восхитилась продавщица из овощной палатки. Разглядывая пикетчиков, она обронила яркое зеленое яблоко, предназначенное для вершины фруктовой пирамиды. – И за чё боремся?
Пекин сглотнул злую молодую слюну и, не снижая шага, демонстративно качнул в воздухе плакатом: «Хватит обжираться за чужой счет!» У Иры был плакат со словами: «Пусть Гималаева научится сушить сухари и варить суп из топора!» Маму, наверное, хватит кондратий, когда она увидит в вечерних новостях дочурку, словесно бичующую обожаемую Геню. Ира очень на это надеялась – да, в общем, только ради этого самого кондратия она и подписалась участвовать в пикете.Телеканал «Есть!» располагался в неприметно-сером офисном здании, каких в нашем городе намного больше, нежели разноцветных и приметных. Унылый, словом, такой домище с облезлым крылечком и тесно заставленной машинами дворовой парковкой. На крыльце скучно курил охранник в камуфляже – непонятно, от кого он пытался укрыться при помощи пятнистого костюма, ведь ближайшие деревья и кусты («зеленка», как говорят военные), произрастали в нескольких километрах от здания, и зелеными, по причине марта, еще не были.
Пикетчики протиснулись между машин, испачканных жирной весенней грязью, сталактитами свисавшей даже с самых новых и дорогих авто, – и выстроились на крыльце, взметнув плакаты в воздух. Охраннику делегация напомнила популярный в детских дошкольных учреждениях художественный номер – литмонтаж, когда самые прилежные и легкоуправляемые малыши выстраиваются в линию и по очереди читают строки растянутого на всех длинного стихотворения. Правда, эти, с плакатами, были совсем не малыши – во взгляде лидера, полного, взъерошенного юноши, охранник прочел несколько строк о личной неприязни к нему, охраннику, отдавшему несколько лет жизни любимой родине в обмен на «прошку» и презрение. В трудную минуту охранник вспоминал про армию, и воспоминания всегда обеспечивали правильный эффект.
Пикетчики же, покуда охранник приводил себя в нужную кондицию, начали нескладно и заунывно гундосить – что чаша терпения народа переполнена, что телеканал обжирания для богатых следует решительно закрыть. И больше не открывать.
Пикетчики же, покуда охранник приводил себя в нужную кондицию, начали нескладно и заунывно гундосить – что чаша терпения народа переполнена, что телеканал обжирания для богатых следует решительно закрыть. И больше не открывать.
– Они тратят наши деньги! – пищала маленькая с виду девочка в круглых очках, тогда как Пекин ломким баритоном – и скороговоркой, точно дьякон, – озвучивал программный текст: «Люди, которые делают культ из еды, так называемые гурманы, – позор России! Старики не могут купить себе буханку хлеба, а нувориши обжираются авокадами и сыром за тысячу рублей! На днях Геня Гималаева, звезда канала «Есть!», призывала зрителей не экономить на покупке оливкового масла и брать только первый отжим – от трех сотен за бутылочку! И это происходит в наше время, когда многие люди пухнут от голода и с трудом сводят концы с концами!»
Охранник скептически оглядел фактурную фигуру Пекина, потом пухленькие щечки девушки в очках… Что говорить, почти все участники пикета могли похвастаться тем или другим участком тела, подходящим под категорию «выдающийся». Разве что Ира Николаева была худой, как палочка из китайского ресторана, и чисто теоретически сумела бы спрятаться за широкой фанерной ногой плаката.
– Время выбрали неудачно, – сквозь зубы прошипел Пекин, убеждаясь, что других зрителей, кроме охранника, у пикета по-прежнему нет. И что с телевидения никто не приехал, а ведь по телефону, гады, обещали, что все снимут и покажут.
Пикетчики вяло выкрикивали лозунги и на глазах сами теряли к себе интерес.
Местные, с канала «Есть!», пробежали мимо горе-пикетчиков трижды. Длинный дядька в кудрях, девушка восточного вида и сразу за ней – элегантный мужчина с маленьким, будто детским портфелем. Пекин при виде мужчины с портфелем пришел в демоническое возбуждение и попытался ухватить его за рукав замшевой куртки – но тут в дело включился охранник, автоматически выставив вперед локоть. Локоть подрубил Пекина, как топор сосну, и вьюнош упал плашмя на крыльцо.
Мужчина же преспокойственно отряхнул рукав, отстранил портфельчиком охранника и вступил с лежащим Пекиным в оживленную дискуссию:
– Мы несем людям радость, – терпеливо объяснял он, пока Пекин вставал, неловко опираясь на древко плаката. Ира представила, как на ляжке Пекина, под грязным пятном, расплывшимся на брючине и напоминающим очертаниями Южную Америку, расцветает кошмарный синяк. – А вы что несете? Только эти свои глупые плакатики вы несете! Глупые плакатики с глупыми словами!
– А вы воруете народные деньги! – отбил Пекин. – Вы, Павел Николаевич Дворянцев, проедаете будущее нашей молодежи!
– Да! – звонко выкрикнула маленькая девушка и пальцем поправила съехавшие очки.
Павел Николаевич (Ира и не подозревала, что он выглядит так молодо) перевел взгляд с Пекина на девушку и обратно. Остальных он и этим не удостоил.
– Народные деньги и без нас давно украдены, мой милый, – сказал директор канала «Есть!» на прощание, и охранник облегченно вздохнул, пропуская его в дверь. Впрочем, Павел Николаевич снова – будто в фильме, следуя сценарию, – высунулся из дверей и торжествующе добавил: – А на пикет ваш никто не приехал! И не приедет!
Ира была уверена, что он и язык Пекину покажет, но Павла Николаевича что-то остановило или отвлекло.
Инцидент исчерпан – расстроенный Пекин ощупывал зашибленное бедро, девушка в очках повернула плакат лицом к себе и словно вчитывалась в черные буквы, а Ира вдруг явственно увидела, как все они смотрятся со стороны. У нее имелся дар – наблюдать себя на расстоянии, и почти каждый раз получалось кошмарное зрелище. Сейчас, например, ей было так стыдно, будто лично она затеяла этот дурацкий пикет! Объясняться с Пекиным и товарищами Ира не стала, а по-детски бросилась прочь. Наверняка с верхних этажей ее глупый бег наблюдали сотрудники кулинарного канала, но Ире было все равно – пусть над ней хохочет сама Геня Гималаева! Главное – убежать отсюда, хоть куда, в любом направлении. Она чуть не сбила с ног маленькую блондинку в зеленом пальто. Если бы Ира смотрела хорошее старое кино, она тут же поняла бы, на кого хочет походить блондинка вместе со своим пальто. На юную Катрин Денев из «Шербурских зонтиков».
– Все в порядке, – вежливо сказала «Катрин», когда Ира, на взводе и навзрыд, принялась перед ней извиняться. – Я видела вас на крыльце. Скажите, вы не любите весь канал «Есть!» или вам не симпатичен конкретный ведущий?Вот так Ира познакомилась с Катрин – Катей Парусовой, Екой, которую вскоре ждало светлое телевизионное будущее на канале «Есть!». Катрин согрела заледеневшее сердце Иры Николаевой, научила ее правильно сосуществовать с родителями и даже подарила первую в жизни юбку. Родители Иры полюбили Катрин как еще одну свою дочь, и в день, когда Ира бросила ракетный факультет и устроилась на телеканал «Есть!», не ругали дочь, а ликовали.
Вначале Ира Николаева работала ассистентом Пушкина, потом стала личной помощницей Гени Гималаевой, ее незаменимой, ее бесценной Иран. И хотя с того мартовского пикета прошло несколько лет, Ира никак не решалась спросить у Еки, специально она ждала за углом в тот день или просто удачно распорядилась полученными от судьбы картами? Ира боялась узнать ответ, хотя подозревала, что на самом деле давно его знает.
В чем Иран не сомневалась, так это в том, что, задумай Катрин провести пикет канала «Есть!», у нее получилось бы намного убедительнее, чем у злосчастного Пекина. «Не надо торопиться, – говорила Ире Катрин и по-ленински веско добавляла: – Мы пойдем другим путем».Глава тринадцатая,
посвященная власти имен, космосу, а также соперницам и отдельно взятой судьбе отдельно взятого человека
12 апреля 1961 года каждый житель планеты Земля занимался своим делом: летел в космос, впервые целовался, строил козни, умирал, рождался, врал родителям, покупал джинсы, брал взаймы, чинил машину – и никого из жителей этой планеты не волновала судьба двадцатисемилетней Марины Дмитриевны Карачаевой, доставленной в районный роддом нашего города в карете «скорой помощи». Скорый врач, еще нестарый, конопатый и рыже-розовый, как гриб-волнушка, всю дорогу залечивал роженицу скабрезными анекдотами, так что в приемный покой Марина Дмитриевна прибыла в абсолютно раздраенном – и физически, и душевно – состоянии. Дежурная акушерка тоже не стала изображать из себя ангела, а напустилась на бедную рожающую Марину Дмитриевну с адскими, раз уж у нас тут пошли такие аналогии, воплями. Причиной воплей стало, во-первых, то, что Марина Дмитриевна не взяла с собой карту беременной, а во-вторых, то, что акушерке не терпелось сдать дежурство сменщице и отметить с анестезиологами полет Гагарина, который сегодня переживали больница и весь мир.
Съежившись, словно под обстрелом, придерживая тугой и жесткий, будто в любую минуту готовый выстрелить живот, бедная Марина Дмитриевна понимала, что акушерке надо прокричаться, выпустив на волю накопившиеся слова. И лишь тогда можно будет закричать ей самой.
И, знаете, акушерка действительно прокричалась – последними словами ее стало философское: «Рожають, сами не знають, для чего и от кого». Увидев долгожданные слезы на ресницах роженицы, акушерка успокоилась, сдулась, как проколотая шина, и вздохнула:
– Ну ладно, что с тобой сделаешь… Сейчас доктор придеть. Эй, погоди, ты что, уже рожаешь? Что сразу-то не сказала?! Василь Святославыч! Василь Святославыч! Тут женщина уже это самое!..
Роженица тянула единственную ноту «ля-я-я-я», пропевая ее, впрочем, как «у-у-у-у-у-у».
Василь Святославыч, на ходу дожевывая пирожок с зеленым луком и яйцом, мчался в приемный покой, где почти явился на свет первый, и единственный, ребенок Марины Дмитриевны Карачаевой.
Он родился в приемнике, под бодрую ругань акушерки и ласковые пришепетывания врача: в передних зубах у врача застрял кусочек зеленого лука, который мучительно четко видела Марина Дмитриевна. Синий громкий младенец возопил за несколько минут до полуночи.
– Записываем двенадцатого, – сказала акушерка и строго глянула на потную Марину Дмитриевну. – Придумала, как назовешь?
– Чего думать? – влез веселый доктор. – В такой день родился – будет Юриком!Много лет спустя, когда невестка Еленочка родила свою Лизу в новеньком, по последнему слову медицинской моды отделанном роддоме, Марина Дмитриевна вспомнила унизительные роды в приемнике, и то, как орала на нее дура-акушерка, и этот зеленый лук в зубах… Вспомнила и спустя столько лет ужасно разозлилась! Еленочка лежала в отдельной палате – с телевизором, душем и детской люлькой – и гордо кормила свою Лизу, а Марина Дмитриевна и радовалась внучке, и внутренне плакала злыми слезами. Вот если бы отмотать время назад, Марина Дмитриевна нашлась бы, что ответить и рыже-розовому доктору, и акушерке, и Святославычу, назвавшему ее единственного сына Юриком! Вежливо кивая в такт Еленочкиным словам, Марина Дмитриевна думала о том, что имя Юрий ей никогда не нравилось и что гагаринский полет в космос всего лишь совпал во времени с главным событием ее жизни.
Марине Дмитриевне нравилось совсем другое мужское имя – Евгений. В нем эргономно сочеталось все, к чему Марина Дмитриевна была неравнодушна, – в нем жили гениальность, благородство, великая русская литература и хитрые глаза артиста Евстигнеева в его лучших ролях.