Даль мгновенно, по-снайперски точно поймал свой образ и не упускал его из «прицела» до конца картины. На необычную внешность, фигуру, манеру игры, голос начинающего актера профессионалы тотчас обратили внимание, запомнили.
Буквально через несколько месяцев режиссер Надежда Кошеварова пригласила Олега на съемки фильма «Каин XVIII» по сказке Шварца. На пробах Даль всех очаровал, но руководство училища встало на дыбы: он учиться когда-нибудь будет или нет?!.
Чуть позже Сергей Бондарчук вызвал Даля попробоваться на роль юного Пети Ростова в «Войне и мире». Однако в «прокрустово ложе» режиссерской концепции Олег не укладывался. Переживал, но отшучивался: «Слишком был хорош. Подходящей компании не нашли — вот и не взяли…»
К тому же у него в кармане уже все-таки был свой «звездный билет». Все впереди, какие наши годы!.. Тем более подоспела премьера фильма «Человек, который сомневается». И критики вновь отметили, что Олег сыграл своего героя «остро и выразительно».
Заветы еще одного из самых дорогих своих учителей Даль помнил всегда: «Когда-то Борис Андреевич Бабочкин сказал: «Не надо играть. Надо жить». Понимаете, просто жить! Зрителю все видно, особенно на экране: пустые у актера глаза или он верит в то, что делает, отдает себя целиком или так, походя проговаривает текст, в который не слишком-то и вдумался. Бесспорно, очень важно, ч т о играешь. Но не менее важно и как играешь. Для меня хорош тот зритель, которого я могу приравнять к истинному ценителю футбола. Истинный ценитель не вопит во время матча, не вскакивает, не размахивает руками, нет! Он сидит почти неподвижно, все эмоции сжигает внутри себя и смотрит, смотрит: ну-ка, как они это совершат? Как это будет исполнено? Я был на фестивале театров в Эдинбурге и видел, как английские театралы смотрят «Гамлета». Пьесу они знают наизусть, им важно, как на этот раз она будет сыграна. Если кто-то рядом хихикнул или ойкнул, он окинет соседа уничтожающим взглядом: дескать, о чем это вы?
Слова Бориса Андреевича врезались мне в память, в душу, в сердце, и я дал себе слово: только жить, а не играть. Тогда станет существовать ЧТО (если, конечно, это что — достойная драматургия)».
* * *В старом, добром «Современнике» изначально прижилась традиция: опытные, авторитетные актеры театра обязательно посещали дипломные спектакли выпускников московских театральных училищ, присматривая среди них самых ярких, талантливых ребят, потенциально способных пополнить их труппу.
Актрисе Алле Покровской в 1963-м достался просмотр дипломников Щепкинского училища. На учебной сцене Алла Борисовна сразу выделила Олега Даля. По ее мнению, парень, с одной стороны, был смешной и нескладный, а с другой — отличался какой-то несоветской, неплебейской данностью. У него были изящные аристократические руки, приятный голос, абсолютный слух, тонкие черты лица. Еще Покровской запомнилось, что Олег обладал удивительным качеством — что на него ни надень, все ему было к лицу. Даль выглядел аристократом. В то время на экране и сцене было много совкового, а он поражал своей природной интеллигентностью.
Кстати, в «Современнике» 60-х именно «интеллигентность», «гражданственность» и, простите великодушно, «жопа» были самыми ходовыми словами.
Покровская без сомнений рекомендовала Даля худсовету своего театра. На показе — «вступительном туре» — Даль со своим сокурсником Виктором Павловым исполнял отрывок из «Голого короля» Евгения Шварца. Людмила Гурченко, которая тоже была в числе соискателей, рассказывала, как, услышав в фойе, где проходил показ, заглянула и увидела Олега, который, стоя на высоком подоконнике, что-то выкрикивал под всеобщий хохот — оконные рамы скрипели и пищали, — а потом слетел с подоконника чуть не в самую середину зала, описав в воздухе немыслимую дугу. Ручка из оконной рамы была вырвана с корнем. Всем все было ясно.
Кроме Олега Николаевича Ефремова, который как-то неопределенно протянул: «Ну-у-у, я не знаю…» Однако остальные настолько пылко вступились за новичка, что главный режиссер сдался: «Да, конечно, господи!». В те времена в труппу «Современника» актеров принимали демократично — путем голосования, и все дружно сказали: «Да!».
Сидя на черноморском песочке под Евпаторией в перерыве между съемками «Плохого хорошего человека», Высоцкий слушал рассказ Олега о поступлении в «Современник» и смеялся:
— Да, я на своей шкуре испытал эти их «туры». Зеленый новичок, я допустил роковую ошибку — взял для показа отрывок из спектакля «Два цвета», в котором блистал Женя Евстигнеев, что уже изначально означало провал, а потом еще и нахулиганил — понес отсебятину, вставлял в текст фамилии своих друзей, которые сидели в зале и болели за меня. Там был какой-то приблатненный текстик, и я, значит, говорю: «А ты знаешь Левку Кочаряна?!. А Толяна Утевского?!». А они как раз в зале от хохота корчились так, что на них с осуждением оглядывались… В общем, все сказали: «Нет!». Такая вот со мной приключилась печальная история, Олежек… С тех пор у меня на «Современник» зуб имеется. А что, Волчек еще не отменила эти туры?
— Не знаю, — как-то неопределенно пожал плечами Даль. — Я как-то все больше от них отдаляюсь…
— И дальше? — не удержавшись, скаламбурил Высоцкий. — «За далью Даль», да?
В театре многие замечали, что рядом с Далем не всегда было уютно — он слишком многого требовал от окружающих, от партнеров. Но к самому себе подходил с еще гораздо более высокой меркой.
Галина Борисовна Волчек говорила: «Возможно, в жизни Олега случались разные периоды… Если у него не было настроения, он так и говорил: «Извини, что-то я сегодня не в форме»… Другое дело, что по природе своей он был одиночкой, а театр все-таки дело коллективное…»
Увы, но факт: первые пять лет Даль почти не участвовал в знаменитых ефремовских спектаклях — «Вечно живые», «Голый король», «Обыкновенная история» и других. Однако не чувствовал себя ущемленным, а самого Олега Николаевича он поначалу просто боготворил. Но затем обиды выплеснулись через край и горькими строками легли в зеленый блокнот-дневник:
«Только фальшивые отношения могут предполагать бесконечное, бескрайнее, а потому недостойное человека терпение».
Долго-долго Даль не мог простить Ефремову «предательство» взлелеянного им же «Современника» и ухода во МХАТ. Однажды, случайно оказавшись с мэтром в одном самолете, он не удержался и зловеще процедил: «Олег Николаевич, а почему вы не застрелились?..»
* * *«Лицедейство — кредо всякого начинающего актера. Но дело в том, что лицедействовать научить нельзя — над этим противоречием размышлял Даль. «Актером и идиотом нужно родиться», — сказал философ. В этих словах есть определенная доля истины. Но ведь идиотом человека может сделать среда…»
Спасательным кругом от театральных неудач для Даля по-прежнему оставалось кино. Даже в свою первую жену — актрису «Современника» (!) Нину Дорошину Олег влюбился не в театре, а на съемках фильма «Первый троллейбус».
Киноэкспедиция базировалась в Одессе. В свободные минуты актеры, естественно, спешили на берег Черного моря. Нина в одиночку решила окунуться, заплыла подальше и вдруг поняла: тонет! Стала кричать. Услышав истошные вопли, участники съемок, занятые шашлыками, тут же постановили: кто Дорошину спасет, с тем она и уйдет.
Спас ее Олег. Она стала первой женщиной в его жизни. Разумеется, молодой человек сразу решил: женюсь! Нина пыталась объяснить пылкому влюбленному, что торопиться некуда. Разобиженный Даль на следующий день не явился на съемочную площадку. Всезнающий режиссер отчитал Дорошину: «Это все ваши штучки, Нина. Завтра Даль должен работать. На вас ответственность за срыв съемок».
Она безуспешно пыталась найти Олега. В конце концов дозвонилась на студию, где Даль озвучивал роль в другой картине: «Завтра Олег обязательно должен быть на съемках «Троллейбуса». — «А кто говорит?» — «Его жена», — хмыкнула актриса. Утром Олег стоял у гостиницы и смотрел на окна ее номера…
По возвращении в Москву Даль продолжал настаивать на официальном бракосочетании. На последние 15 рублей они купили одно кольцо. Для Даля. Для невесты денег не хватило.
Многие считали, что первая женитьба была испытанием, которое Даль сам для себя придумал. Олег стал мужем Нины Дорошиной, актрисы яркой, а по жизни — женщиной опытной (она была на семь лет старше жениха), эпатажной, эксцентричной, ровно на… один день. Ведь у нее все еще длился роковой роман с Ефремовым. В театре все об этом знали, кроме разве что Даля.
Свадьба была странной и напоминала фарс, трагикомедию. Гулял, конечно же, весь «Современник». В разгар торжества невеста вдруг швырнула на пол надувной матрац: «Ну что, прилечь, что ли?..» Мэтр Олег Николаевич Ефремов, лениво опрокинув очередную рюмочку, поманил ее пальцем, властно усадил к себе на колени и громко, как бывало на репетициях произнес: «А любишь, лапуля, ты все-таки меня…»
Свадьба была странной и напоминала фарс, трагикомедию. Гулял, конечно же, весь «Современник». В разгар торжества невеста вдруг швырнула на пол надувной матрац: «Ну что, прилечь, что ли?..» Мэтр Олег Николаевич Ефремов, лениво опрокинув очередную рюмочку, поманил ее пальцем, властно усадил к себе на колени и громко, как бывало на репетициях произнес: «А любишь, лапуля, ты все-таки меня…»
Жених круто развернулся и вышел за дверь. И исчез на целых две недели. Его не было нигде. Так он потом никому и не сказал, где пропадал, где зализывал раны. Кто-то сказал: если талант Даля требовал разгадок, то характер был виден, как на витрине. А Ефремов на каверзные вопросы, не провел ли он брачную ночь с невестой тезки, только чертыхался и отмахивался:
— Да зачем мне это было нужно? Зачем я стал бы?.. Пошли вы все!
Потом Даль вернулся в театр, скажем так, раненым героем, и его сценические, и экранные образы стали соответствовать подлинному Олегу Далю.
Прошло какое-то время, и он увлекся другой примой «Современника» — Татьяной Лавровой. Но их брачный союз продержался совсем недолго. Татьяна жаловалась подругам: «Олег пьет и меня заставляет…» А он говорил: «Злая она…»
* * *В поисках себя Олег неожиданно решил заняться режиссурой. Завлит Ляля Котова предложила ему для постановки пьесу Драгунского «Сегодня и ежедневно». Проведя несколько репетиций, Даль понял, что это не его призвание, и все забросил…
Свой театральный «звездный билет» Даль вытащил лишь в 1968 году, блеснув ролью вора Васьки Пепла в спектакле «На дне». Его партнершей в роли Наташи выступила все та же Алла Покровская. Галина Волчек как-то не спешила приступать к репетициям, и актеры, наслаждаясь прогулками по Москве, разбирали по косточкам свои роли. Олег говорил Алле, что ее Наташа — это «пугливая коза», которая не головой, а физикой своей чувствует и опасность, и любовь. Покровская верила его интуиции.
После премьеры она говорила, что Даль был удивительным Пеплом, ни до, ни после ей ничего подобного видеть не приходилось. С одной стороны, его — высокого, худенького, с тонкой шейкой — становилось безумно жаль, с другой — в герое Олега чувствовалось мощное мужское начало. Он играл человека, доведенного до отчаяния, находящегося на грани срыва, который хочет, но уже не может изменить свою жизнь…
Один из основоположников «Современника» Олег Табаков тоже не скрывал своего восхищения Пеплом в исполнении Даля: «Худо, дрянно, сволочно складывалась жизнь Васьки, но так страстно желал он приобщиться к чистоте, что вся роль была как вскрик, как предощущение новой жизни… И Олег Даль жил неблагополучно, если понимать благополучие как уравновешенность, самоуспокоенность. Сама его устремленная вверх фигура — тонкая, ломкая — рождала ощущение тревоги. Стабильность, душевная «остойчивость», как говорят кораблестроители, была, казалось, противопоказана и самому Далю и его героям на сцене и на экране…»
Потом последовал блистательный сэр Эндрю Эгьючик в шекспировской «Двенадцатой ночи». И — все. Он чувствовал себя невостребованным. Да и некуда особо было востребоваться. «Современник» должен был жить в ногу со временем. А в период махрового застоя с этим театром происходило примерно то же, что и с другими: острота, социальная напряженность легко вытеснялись конъюнктурными постановками. Нет бы выждать, пережить, перетерпеть мрачные времена трилогии «Большевиков», «Декабристов», «Народовольцев». Только Далю это было не по нраву. Он с большим удовольствием сыграет крохотную, бессловесную роль караульного офицера Петропавловской крепости в фильме «Звезда пленительного счастья» (тоже, кстати, о декабристах).
Олега Даля не покидала тревога, когда он размышлял о состоянии современного искусства: «Пустые фантазии, попытки взглянуть на жизнь и всеми силами придать ей сценическую форму изгоняли, если не изгнали из нашего искусства истинное изображение…»
К нему приходит осознание того, что «соцреализм — гибель искусства… сжирание искусства хамами, бездарями, мещанами, дельцами, тупицами на высоких должностях. Соцреализм — определение, не имеющее никакого определения…»
Когда в театре вывесили приказ о назначении на роли в будущем спектакле «Вишневый сад», Даль был разочарован. Он не видел себя Петей Трофимовым, зато много думал о Лопахине. Долгие, нервные переговоры, споры ни к чему не приводили. В конце концов Даль пошел «на вы» и явился в дирекцию для решительного разговора. Мало того, в «дипломат» упрятал примитивный кассетный магнитофончик, на который ему хотелось записать реакцию вчерашних единомышленников. Даль сказал, что Трофимова играть не собирается. А если товарищ Волчек и товарищ Табаков настаивают, то он просто уйдет из театра.
В ответ услышал: «Ну и уходи…» Он встал и ушел. Язва Валентин тут же откликнулся:
Позже Олег не раз пытался разобраться в происшедшем разладе, пока не пришел к выводу: «Я прошел различные стадии своего развития в «Современнике», пока не произошло вполне естественное, на мой взгляд, отторжение одного организма от другого. Один разложился на почести и звания — и умер, другой — органически не переваривая все это — продолжает жить».
Он трижды уходил из «Современника». И трижды возвращался. Как блудный сын, всегда был принят и прощен. Иного беглеца назад вряд ли приняли бы. Но и Ефремов, и Волчек знали цену профессионализму Даля.
«Куда-то вдаль…» А куда? Олег Ефремов, к тому времени уже возглавлявший МХАТ, но продолжавший ревностно следить за всем, что происходит в его «Современнике», тут же протянул Далю руку и предложил роль Пушкина в спектакле «Медная бабушка».
Расхваливал: материал — интереснейший, автор пьесы — Леонид Зорин, режиссер — Михаил Козаков. Все сулит большой успех… Начинаются репетиции. Но неожиданно Даль отказывается от участия в спектакле, обозвав всех карликами и шаманами. И пьеса-де плохая, и режиссер — тоже, но хуже всех — Ефремов, который спекулирует на судьбе Гения со своей посредственной постановкой.
Адьё, господа! Вы уж как-то без меня…
* * *— Когда вместе с Булатом Окуджавой я закончил сценарий военной трагикомедии, — рассказывал кинорежиссер Владимир Мотыль, — кандидата на главную роль в памяти сразу не нашлось… Вспомнил лишь, как когда-то на роль Кюхли мне рекомендовали незнакомого молодого артиста из «Современника» — худого, длинного, интеллигентного. Качества эти неосознанно перекочевали к задуманному герою «Жени, Женечки и «катюши»… Приступая к новой работе, я отправился по следам не пригодившихся для «Кюхли» рекомендаций. Даль оказался первым.
Решение снимать именно его, и только его принял сразу и фактически больше никого не искал. Встреча с Олегом обнаружила, что передо мной личность, что сущность артиста совпадает с тем, что необходимо задуманному образу. Это был тот редкостный случай, когда артист явился из воображения, уже сложившего персонаж в пластический набросок… Тогда мне казалось, что съемку можно назначать хоть на завтра…
Цепкий глаз режиссера сразу заметил: актер был облачен в вызывающе броский вельветовый пиджак, весьма экстравагантный по тем временам. В отличие от своих сверстников-коллег, с которыми Мотыль работал ранее и которые очень хотели понравиться, Олег держался с большим достоинством, будто он вовсе не заинтересован в этой работе, будучи по горло завален подобными предложениями. Он внимательно слушал, на вопросы отвечал лаконично, взвешивая слова, за которыми угадывался ироничный подтекст: «Роль вроде бы неплохая. Если сойдемся в позициях, может, и соглашусь». Нахал…
Мотыль, режиссер многоопытный, проницательный, сразу разгадал уловки Даля. Ему вспомнился знаменитый монокль Михаила Булгакова, которым писатель пользовался лишь в тех случаях, когда дела его шли из рук вон скверно, Есенина, который во фраке, в перчатках и с цилиндром приходил к издателю и, развалившись в кресле, небрежно доставал из портсигара дорогую сигару, купленную на последние гроши…
Вельветовый пиджак для Даля был кольчугой, латами, призванными защитить от напастей, не дать обнаружить слабину. Ведь тогда у Олега все шло наперекосяк: ради съемок спровоцировал скандал и ушел из театра. Дома тоже были нелады. Вот и держался на людях с апломбом…
Затем обнаружилась еще одна проблема. На первую кинопробу Олег явился, деликатно говоря, не в лучшей форме. На вторую — тоже. Директор картины уже хмурил брови, ассистенты предлагали других исполнителей. Но Мотыль поверил Далю и дал еще один шанс. Хотя потребовалось время, чтобы режиссерское видение образа совпало с позицией актера. Далю было органически чуждо подчинение чьей бы то ни было воле. Творить он мог лишь в условиях полной свободы…