Телевизионный люд так демонстративно игнорировал публику в зале, выставляя свои штативы, осветительные лампы и обтянутые черной кожей задницы навстречу недоуменным взглядам, что проснулся даже Ганс, поначалу уютно расположившийся подремать в кресле слева от меня.
– Ни хрена мы здесь не увидим, пидорасы без мест впереди набежали, – забеспокоился вдруг мой немец, привстав и оглядываясь по сторонам в поисках лучшей доли.
– Сиди ровно, дебил, – сквозь зубы рявкнула на него Николь.
Чтобы сказать это, она наклонилась к нему со своего места справа от меня, и снова, в который уже раз, меня ударило завораживающим, чувственным ароматом ее тела, ударило прямо по моим оголенным нервам.
Я задержал дыхание, чтобы меньше кружилась голова. Это было какое-то наваждение, совершенно не объяснимое ни с материалистических, ни с религиозных позиций. Я хотел было даже зажмуриться, но потом не стал этого делать, чтобы не злить ее понапрасну.
Впрочем, она, конечно, все заметила и небрежно, будто роняя мелкую монету, бросила мне:
– Хватит мне тут страсть изображать, кабальеро хренов. Тоже сядь ровно и не дыши.
Я послушно выпрямился в кресле, но посмотрел на нее с огорчением. Неужели она думает, что я всерьез буду строить тут влюбленного придурка ради ее призрачного одобрения?
Она как-то до обидного легко и равнодушно отвернулась от меня, озабоченно разглядывая публику вокруг.
– Ну этот, ладно. О, этот тоже явился… Еще Виктор Васильевич с супругой пожаловали, хорошо, пусть «Росбалт» про нас потом расскажет. И даже Болотный Хмырь с секретаршей. Ну, еще Чича, пусть, этот придурок везде отметится. А вот это кто такие? – бормотала она то ли себе, то ли мне под нос, одновременно хмурясь неопознанным объектам и тут же щедро улыбаясь знакомым.
Мы сидели в первом ряду – это было удобно, потому что можно было вытянуть ноги, но зато перед нами суетились десятки людей, раздражающих самим фактом своей мелкой суеты. Особенно старались женщины – многие из них выходили на площадку перед сценой и принимали такие вычурные, такие неестественные позы, что хотелось встать и тут же отвесить им пендель в качестве приза за самую скверную роль.
Николь вдруг вскочила и утряслась куда-то за пределы видимости. Я тут же почувствовал себя несчастной сиротой в окружении враждебного мира.
Ганс, похоже, ощутил то же самое, потому что толкнул меня локтем в левый бок и сказал тревожным шепотом:
– Видал публику? Прям Новый год какой-то. Киркорова с Собчачкой, конечно, очень не хватает, зато армия на месте.
Я недоуменно посмотрел на Ганса, и он, строго подобрав губы, кивнул куда-то в сторону:
– Вон, смотри, генерал Грымов, как живой. Ты что, картинки из наглядной агитации на плацу забыл? Московский военный округ, командующий Егор Васильевич Грымов. Может, попросим у него дембеля напрямую, на хрен нам теперь комбат сдался?
Тут вдруг Ганс замер, глядя куда-то мимо меня, потом раздраженно смахнул в широкую ладонь очки и неожиданно легко поднял свою тушу с кресла навстречу невысокому полноватому мужчине в гражданском костюме, вышагивающему мимо нашего ряда вместе с такой же полноватой женщиной под ручку.
– Здравия желаю, товарищ министр обороны! – гаркнул Ганс во всю свою глотку, и министр отчетливо вздрогнул, зато его супруга, напротив, оживилась, сначала с интересом оглядывая мощную фигуру Ганса, а потом сосредоточившись на деталях вроде налитых красно-фиолетовым фингалов под белесыми глазками.
Тут же материализовались из подпространства охранники, сомкнув кольцо вокруг замешкавшегося чиновника, а затем Ганса мягко, но уверенно, одним точным движением усадил в кресло мужик с фигурой Ван Дамма и улыбкой Чикатило.
– Дембель, дембель подпишите, товарищ министр обороны! – истошно, как-то совершенно по-бабьему взвизгнул Ганс, впрочем, уже плотно сидя в кресле и даже не пытаясь вставать со своего места.
Чикатило чуть тронул меня за плечо и, проникновенно глядя мне в глаза, сказал:
– Михаил Дмитриевич, успокойте уже своего человека. Нехорошо получается, нам же придется сейчас меры принимать, – объяснил он почти виновато.
Я кивнул, неловко отвернулся от него и ухватил Ганса левой рукой за складки его жирной шеи:
– Заткни свою пасть, дурень.
Потом я все же повернул лицо к этому наглому крепышу из министерской охраны и повторил свою фразу:
– Заткни свою пасть, дурень.
Крепыш нехорошо ухмыльнулся, расправил плечи, как аккордеон, и пошел следом за министром, едва заметно пританцовывая, как это делают боксеры на ринге.
Пижон дешевый, подумал я про него и посмотрел на Ганса.
– Пижон дешевый, – громко и отчетливо сказал мне Ганс. – Хочешь, завалю его прямо здесь одной левой?
Я промолчал, хотя, конечно, подраться вдруг захотелось необычайно сильно. Я только представил, как бью с ноги в рыхлую челюсть министра, а потом добавляю ему головой, точь-в-точь как Зидан тому мерзкому итальяшке, и у меня все заныло в груди от радостного нетерпения перед веселой заварухой.
Это была бы замечательная драка, и еще не факт, что нас бы вынесли из этого театра вперед ногами – министерские прихвостни, конечно, смотрелись убедительно, но я-то знаю, как теряются бойцы без должной практики перед настоящим напором и искренней яростью. В драке вообще побеждает тот, кто готов идти дальше, а уж мы с Гансом готовы идти хоть до Тбилиси. Да мы до Вашингтона дойдем, если настроение будет!
– Хрен с ними, пусть пока живут, – тем не менее рассудительно отозвался наконец я, провожая взглядом министерскую свиту, и Ганс шумно выпустил воздух через нос, как бы соглашаясь со мной в главном: когда будет надо, мы отметелим кого угодно.
Просто пока нам не надо.
Вернулась Николь с пачкой глянцевых буклетов в руках и заострившимся от нервного напряжения лицом. Она села на свое место, ткнула пальцем Гансу в очки, торчавшие из нагрудного кармана, – дескать, надень, не позорься, и тут же начала читать мне лекцию, уже не отвлекаясь на окружающую публику:
– В число главных докладчиков тебя не включили – раньше надо было подсуетиться, тут мы опоздали. Но зато тебя снимут четыре телеканала, в кулуарах. Ты должен выдать несколько общих фраз о необходимости переориентации российской экономики с сырьевой иглы на машиностроительное производство и внедрение нанотехнологий, а потом обмолвиться парой фраз о расширении своего бизнеса. Скажешь, что мировой кризис уничтожил целые отрасли европейской промышленности и теперь тебе нужны металлургические заводы за Уралом, чтобы сэкономить на логистике. Запомнил, нет?
Я посмотрел ей прямо в глаза и честно сказал:
– Скажу все, как ты хочешь. Но потом, сегодня вечером, ты сделаешь то, что я хочу. Идет?
Напряжение спало с лица Николь, она весело покачала светлыми кудряшками и неожиданно, близко наклонившись, чмокнула меня в щеку, заодно щекотнув мой мгновенно вспотевший лоб ресницами:
– Идет, дурачина, идет. Вот тебе примерный текст, учи пока умные слова. – Она сунула мне в руку буклеты и снова повернулась к публике.
Ганс, скучая, тут же принялся копаться в буклетах, которые я положил себе на колени.
– О, газета. «Скандалы и убийства», – обрадованно прочитал название Ганс, выхватив из пачки красочный таблоид.
– Михась, глянь сюда, – услышал я удивленный шепот товарища.
Ганс тыкал толстым пальцем в фотографию на развороте. На фото, несмотря на размеры, довольно неважного качества, был запечатлен момент нашего ужина в «Дятле». Я сидел лицом к камере, поэтому мои эмоции были хорошо видны. Я смотрел на Николь, а она рассеянно смотрела вниз, на толпу. Напротив нас была запечатлена Мила со своим гнусным строителем. Мила была видна вполоборота, но ее взгляд, устремленный на меня, тоже был весьма красноречив.
– Тетка-то вчерашняя на тебя реально запала, – ревниво заметил Ганс. – Вот же рот у этой бабищи, прям хоть сейчас женись!
Я выхватил газету у него из рук, прочитать статью. Но там, собственно, никакой статьи и не было – к фотографии прилагался аршинный заголовок – «Михаил Прохоров с новой пассией» и подпись: « Как сообщают наши осведомленные источники, известный олигарх Михаил Прохоров инкогнито проводит время в Москве с друзьями ».
– У тебя родители живы? – вдруг спросил меня Ганс, разглядывая фотографию, и Николь тоже повернула заинтересованное личико ко мне, услышав этот вопрос.
Я опешил, с набирающим силу раздражением попеременно глядя на своих соседей.
– Про папашу ничего не знаю, не видал его никогда, а мать жива, – в конце концов сообщил я.
– Вот мамаша твоя обрадуется, когда эту фотку увидит, – рассудительно заметил Ганс, поглаживая газету своей широкой лапищей.
Я подумал, что моя мать, бессменная заведующая скромной районной библиотеки, никогда в жизни не взяла бы в руки этот дурацкий таблоид, но говорить ничего не стал.
Николь немного помолчала, ожидая продолжения разговора, и тогда я, ловя момент, спросил ее с деланным равнодушием:
Я подумал, что моя мать, бессменная заведующая скромной районной библиотеки, никогда в жизни не взяла бы в руки этот дурацкий таблоид, но говорить ничего не стал.
Николь немного помолчала, ожидая продолжения разговора, и тогда я, ловя момент, спросил ее с деланным равнодушием:
– А твои родители где?
– Не твое собачье дело, – огрызнулась она и снова отвернулась к публике. Ее светлые локоны чуть подрагивали, когда она поворачивала голову вслед за наиболее любопытными гостями, и я вспомнил, где видел эту гордую посадку головы, это напряженное внимание на фоне бессмысленной суеты второстепенных персонажей.
Канал «Дискавери», «В мире животных», пума на охоте. Хотя почему сразу пума – может быть, волчица или даже гиена.
Однако первым свою жертву нашел, как ни странно, Ганс – едва на сцене, за столом президиума, началось движение и телеоператоры заняли позиции за штативами телекамер, он вдруг вскочил с кресла и вразвалку поспешил за одинокой темноволосой девушкой в чудном, неровно обрезанном снизу и очень открытом сверху платье.
Девушка повернулась, и я узнал Милу. Она тоже узнала Ганса, несмотря на темные очки, вежливо улыбнулась ему и тут же стала искать глазами меня.
Ганс не дал ей осмотреться, решительно прихватил Милу под руку и повлек куда-то за пределы зала.
– Жениться повел, – прыснула Николь и толкнула меня локтем в бок.
Меня удивил этот едкий смех.
– Это же вроде твоя подруга, – осторожно заметил я.
– Ага, – признала Николь и потянулась к потолку с натужным зевком.
– Не мое собачье дело? – догадался я.
– Точно! – Она повернулась ко мне вплотную и стала смахивать пушинки с костюма с такими усилиями, что это больше напоминало выбивание пыли.
– Она моя подруга, пока не увела тебя, олигарха недоделанного. (хлоп! хлоп!) Знаешь ведь, зачем она пошла с Гансом? (хлоп! хлоп!)
– Трахаться? – предположил я.
Хлоп! Хлоп! Хлоп!
– Трахаться во Дворце конгрессов неудобно, возможен только минет в гардеробе, там места есть зачетные, – со знанием дела сообщила Николь. – Твой приятель за минет поможет ей познакомиться с тобой, а я останусь в жопе. Такая у нее программа-минимум на сегодня.
Хлоп! Хлоп! Хлоп!
Она устала выбивать пыль из меня и откинулась на спинку кресла, тяжело дыша. Я понял, что она рассержена донельзя. Я тоже откинулся на спинку и стал неспешно раздумывать, почему женщины так беснуются по поводу своих подруг и почему меня поведение Ганса вовсе не раздражает.
Тут на сцене наконец все расселись в соответствии с табелем о рангах, и солидный пожилой господин, пройдя к трибуне, торжественно возвестил об открытии мероприятия.
Затем он же без какого-либо вступления или перехода принялся зачитывать какой-то нудный текст, и зал, после минутного оживления, снова вернулся к привычной суете.
…Зал еще слушал нудного оратора, когда сцена вдруг разверзлась с громом и молниями. Крыша исчезла, стало видно ослепительно голубое небо, и в этом небе появилась сначала черная точка, а потом и сам вертолет. Удивительно, что шум винтов совершенно не мешал мне слышать голоса вокруг. Один из голосов, похожий на голос Гнусного Строителя, донес до меня ужасное известие:
– Кайтесь, нищеброды! Падай ниц, быдло! Олигархи летят!
Поднялся гомон, все вскочили, бешено аплодируя вертолету, а женщины даже принялись срывать с себя то немногое из одежды, что на них сейчас было, и швырять на сцену. Лифчики, трусы и колготки толстым слоем намотались на винты вертолета, замедляя их ход. Скоро машина замерла, и тут же распахнулась дверь салона.
Первым показался полуголый Роман Абрамович в шортах, окантованных стразами, и с футбольным мячом в руках, и тут с мест повскакивали даже мужчины, пританцовывая в экстазе. Следующим по ступенькам вертолетного трапа неторопливо спустился Виктор Вексельберг, в строгом костюме, но с корзинкой, полной раскрашенных яиц, и гомон чуть поутих, но когда в дверном проеме показалось небритое лицо Михаила Ходорковского, в зале наступила полная тишина.
Ходорковский в грязном рабочем комбинезоне, устало держась за перила, сошел по трапу и подошел к самому краю сцены. Там он поднял руку, всю синюю от наколок, и, указывая на меня обкусанным ногтем, закричал что есть силы:
– А олигарх-то ненастоящий! Ненастоящий у вас тут олигарх!
Николь в испуге отшатнулась от меня, вскочила на ноги и даже не закричала, а зашипела, как змея, во все стороны:
– Я не знала! Я не виновата! Он сам ко мне пришел! Вставай, тебя ждут! Вставай же. Просыпайтесь, Михаил Дмитриевич, пресса подошла.
Я открыл глаза и вытер вспотевший от ужаса лоб.
– Михаил Дмитриевич, у вас сегодня четыре подхода к прессе, – официальным тоном сообщила мне Николь, и я догадливо поискал глазами непрошеных свидетелей.
Так и есть, рядом с нами уже переминались с ноги на ногу две ярко раскрашенные улыбчивые блондинки и один хмурый молодой человек с небольшой треногой на плече и огромной телекамерой в руках.
Я послушно встал, и вся моя свита тут же двинулась из партера в коридор, ловко раздвигая разодетую толпу и услужливо показывая мне дорогу.
Глава двенадцатая
– Вечером показ в Зверюшнике, тебе надо будет жестко оттоптаться по аборигенам, – заявила мне Николь, едва официант отошел от нашего столика.
Мы сидели в обычном уличном кафе, где не надо было держать лицо или делать вид, что ты прячешься от папарацци.
Это было простое московское уличное кафе: несколько столиков на типичной городской улочке – широкий пыльный тротуар, исцарапанные сразу во всех видных местах, зато старательно умытые с утра пластмассовые кресла, плюс книжки меню в обложках из кожзаменителя, привязанные грязно-серыми бумажными веревочками к потертым жизнью столикам.
Только невежды полагают, что подобные характеристики именуются отрицательными – на самом деле все вышеперечисленное лишь объясняет повышенную востребованность заведения, где мы втроем уселись отдохнуть после напряженного дня.
Впрочем, Ганса нельзя было назвать третьим – он был просто соседом, подхватившим со стойки бара случайную газету и теперь уныло бубнившим в ожидании своего пива унылый и предсказуемый текст:
«По словам специалиста по календарю майя Натальи Ефремовой, кризис продлится максимум до января следующего года. Сейчас Земля переходит на новый поток вибрации: магнитно-вибрационное поле нашей планеты изменяет свою частоту. Также изменяется положение земных осей. А вот экстрасенс Антуан Капица говорит, что причиной углубления финансового кризиса стало поведение Меркурия, который отвечает за бизнес-сектор. С конца сентября эта планета развернулась и пошла в обратном направлении, сообщил Капица. По словам популярного астролога, обратное движение Меркурия продолжится до пятнадцатого октября. После этого можно будет ожидать относительной стабилизации финансового сектора, а курс доллара пойдет на спад. Прогнозируемая дата относительного спокойствия на рынке ценных бумаг – начало ноября»…
Николь внимательно выслушала сольное выступление Ганса, а потом негромко сказала, обращаясь исключительно ко мне:
– У Марка сейчас все плохо с положением земных осей относительно Меркурия. Спад в металлургической промышленности и все такое, понимаешь? Ему позарез нужно продать свои активы, тебе это ясно или нет?! Если он не продаст их в ближайшую неделю-две, потом они не будут стоить ничего.
Я с готовностью кивнул, хотя мне, разумеется, было все равно. Какое мне дело до капиталов Марка? В то, что мне действительно выплатят хотя бы десятую часть от обещанного миллиона, я не верил. Вся эта затея была лишь поводом оставаться рядом с Николь. Понятно, что как только во мне отпадет надобность, Николь забудет даже мое имя. Хотя нет, это имя она не забудет. Но я к нему никакого отношения не имею.
– Поэтому ты должен мне помочь, понимаешь? Миша, очнись! Ты понимаешь, что нам всем надо очень постараться?
Я опять непринужденно кивнул, но посмотрел на нее не сразу – только после того, как официант принес мой кофе. Все-таки пар над чашкой создает некую иллюзию отчуждения, если почаще поднимать свой кофе на уровень глаз.
– Я смотрю, ты решил, что и так слишком для меня стараешься, так?!
Было хорошо видно, как она себя заводит, разгоняется для истерики, но я не знал, как ее остановить. В брутальном Питере я бы дал ей пощечину, но в гламурной Москве этот способ не годился, поэтому я по-прежнему прятал глаза за своей чашкой и изредка поводил носом, в глупой надежде отведать ее рядом хотя бы так, на расстоянии.
– Ты почему молчишь, Мишенька? – неожиданно тепло поинтересовалась Николь, и у меня все заныло внутри от предвкушения близости.
Я отставил чашку и заглянул прямо в ее бесстыжие зеленые глаза.
Потом я оценил диспозицию, встал, взял Николь за податливую руку и потащил за рекламную стойку, удачно размещенную совсем рядышком, в поросли кустиков напротив кафе.