– Академика, пожалуй, не потянем, – буркнула она себе под нос, уставившись на вложенный в проспекты лист белой бумаги с криво отпечатанным прайсом. – Вот член-корреспондент – нормально будет!
Ганс насторожил уши, отвернул разрумянившуюся морду от народа внизу и с явной угрозой в голосе заявил:
– Никаким «членом» я вам не буду. Михась, скажи ей, чтоб не выделывалась.
Николь ухмыльнулась и тихим, вкрадчивым голосом произнесла:
– А хочешь получить орден «Во славу Отечества» первой степени? По телевизору покажут. Пацаны в Саратове удавятся от зависти… Герой Отечества третьей степени. О, тут и первой степени герои есть!
Ганс даже привстал на своем стуле. Он недоверчиво сощурился на проспекты, потом перегнулся через стол, потеребил бумаги, но бумаг было много, а разбираться в них ему явно было неохота.
– А чё за орден такой? Кому дают? – снизошел он до прямого вопроса к Николь.
Николь быстро достала нужный проспект, развернула и вслух, с выражением, зачитала целый абзац текста:
...Ганс слушал так внимательно, что мне стало его немного жаль.
– Это ж про тебя все, в точку, – пошутил я, но Ганс неожиданно строго заглянул мне в глаза и серьезным до хрипоты голосом ответил:
– Да, Михась, тут ты прав. Это про меня. Про спорт все верно сказано и про оборону тоже. Мы же, братуха, Родине служим, не то что эти штатские поцики внизу.
Он недобро уставился на «поциков» внизу, а я внимательно посмотрел на него. Ганс не шутил и явно не желал выслушивать шутки насчет своих будущих наград.
Николь полистала проспект, нашла, что искала, и добила Ганса последним абзацем:
...Ганс обалдело потряс головой, потом потянулся, расправляя плечи, и наконец мечтательно улыбнулся:
– Это что же, «Любэ» там, что ли, будет? Еще хорошо бы «Виагру» за сиськи подергать. А вот еще «Лесоповал» – это «лучшие представители культурной общественности»?
Мы с Николь, не сговариваясь, утвердительно кивнули:
– Лучшие!
Потом Николь увидела кого-то нужного внизу, в общем зале, и быстро ушла с балкона, а Ганс, дохлебав свой коньяк, неожиданно сочным баритоном затянул «Когда мой бумер подо мной». В общем гомоне его сначала не услышали, но потом он встал во весь рост, пританцовывая, и тогда я стал ловить недоуменные взгляды снизу.
По счастью, танцевать у него не получилось – заныло разбитое колено. Ганс поскучнел, сел на место, кривя физиономию, а потом еще опустил со лба темные очки, поставив, таким образом, жирную точку на всем этом враждебном мире, который окружал его со всех сторон.
Я тоже немного захмелел, но мир вокруг не перестал быть мне интересен. Больше того, я как-то неожиданно остро почувствовал отсутствие рядом Николь и начал высматривать ее внизу, среди темной толпы беспорядочно суетящихся посетителей этого огромного кабака.
Чуткий Ганс уловил мой интерес и, едва повернув стриженую голову, лениво процедил сквозь зубы:
– Вон там твоя лахудра стоит, лясы точит с какой-то бабой… Да левее смотри, за фонтаном, черт слепой…
Я действительно увидел за фонтаном Николь – она была хорошо видна в своем светлом платьице, к тому же фосфоресцирующем в ресторанной подсветке. А вот девушку рядом с ней видно было плохо – в полумраке зала я разглядел лишь осиную талию, темную, короткостриженную головку да сверкающую стразами сумочку на остром голом плече.
Обе девушки оживленно жестикулировали, а потом, крепко взявшись за руки, быстро пошли прочь.
Мне это совсем не понравилось: во-первых, скоро принесут счет, а я не знаю, как правильно обращаться с картой, а во-вторых, Николь не следовало так плотно ручкаться с посторонними бабами – не лесбиянка же она, в самом деле.
Нервничал я недолго: Николь с подругой ввалились к нам на балкон минут через двадцать, похоже, сразу после ритуального напудривания носов в местном туалете.
– Знакомьтесь, мальчики. Это Мила Кузина, светский репортер «Гламурного обозревателя» и телеканала «Модница».
Николь смотрела на нас с Гансом с некоторым напряжением, но мы послушно оба встали – я и сам удивился, как гладко прошло представление сторон.
Впрочем, на Ганса Мила бросила лишь мимолетный взгляд, зато я удостоился длинного рукопожатия и даже какой-то фривольной щекотки ладони шаловливыми женскими пальчиками.
– Михаил, – сказал я и только потом вспомнил, что мне велела говорить Николь.
– Ганс, – сообщил Ганс.
Николь с преувеличенной экспрессией всплеснула голыми руками:
– Ах, мальчики, вы же совсем забыли, что вы тут инкогнито. Ну да ладно, Милу я предупредила – она никому не скажет. Верно, Милочка?
Милочка в ответ растянула губы в дьявольской улыбке, и я поразился, какой у нее огромный рот – ей-богу, до ушей, не меньше. Еще очень поразила ее худоба – какая-то нездоровая, на мой взгляд.
Фигура Милы Ганса интересовала мало – он неотрывно смотрел на ее рот, и я легко догадался, о чем он теперь думал.
Мила скромно присела на самый краешек стула, ближайший, что стоял возле меня, и Николь пришлось обходить стол, чтобы все-таки сесть со мной рядом, правда, с другой стороны.
Ганс неожиданно для всех проявил галантность. Он сам, без понуканий, сходил в кабинет за водкой и стаканами, и мы успели выпить по разу, когда в дверях показался официант с маленькой папкой в руках и тут же удалился, оставив папочку на столе.
Николь наступила мне на ногу и для верности еще двинула локтем в бок, после чего я послушно пошел за ней в кабинет.
– Сорок тысяч пятьсот, – прочитала Николь счет с нескрываемым возмущением. – Они вообще тут охренели, что ли? Ну, положим, двадцатник мы еще могли нажрать, но чтоб сорок?! Фраер питерский, это все твои омары, чтоб тебя ими неделю пучило!
Я пожал плечами:
– Когда еще я в этой жизни омаров бы пожрал?
Потом я подумал и, строго нахмурившись, спросил:
– Ну ладно, хочешь, мы завалим халдея, когда он вернется за деньгами?
– Пошел ты, – вяло ругнулась Николь, ковыряясь в сумочке.
Потом она подняла кудрявую голову и уставилась на меня:
– Хотя, это идея… Вот что, дружок. А давай-ка разыграем с тобой сейчас сценку. Сценка называется «олигарха душит жаба». Ну-ка, покажи, как тебя душит жаба.
Я ухмыльнулся и показал ей средний палец.
– Нет, не так, – поправила она. – Лицо должно быть серьезным и озабоченным. Типа, опять кризис на Лондонской фондовой бирже, а вы тут со своими вздорными счетами.
Я задумался, примеряя на своей физиономии разные маски, но Николь, заинтересованно поглазев на меня с минуту, потом разочарованно отмахнулась:
– Неубедительно. Вот поэтому ты и не олигарх… Ладно, проехали, платим наличными.
Она достала уже изрядно потрепанную «котлету» тысячных купюр и начала быстро отсчитывать их из пачки, бросая вокруг себя короткие тревожные взгляды.
Я догадался, что ее нервирует, и как можно более небрежно заметил:
– Можешь отдать мне те деньги, что у тебя приготовлены для халдеев. Я картинки не испорчу, не переживай. Зато все будет по-взрослому – типа, мужик платит за своих баб и прочий приблудный люд.
Николь криво усмехнулась:
– Ага-ага. А ты с этими денежками сдриснешь через ближайший туалет, так? Тьфу, ну вот, со счета сбилась с тобой, жуликом.
Меня вдруг страшно возмутило это недоверие. Я поглубже вдохнул ее сладко-тревожный запах и возмутился еще больше:
– Ты что несешь, глупая женщина! Куда это я «сдрисну»? Зачем?!
Я сам не заметил, как схватил ее за талию, прижал к своей груди что есть силы, и, только когда она забилась в моих руках, как мышь в капкане, я осознал, что делаю, и отпустил ее.
Николь первым делом поправила прическу, потом собрала разбросанные вокруг нас деньги и только потом сложила их все в кучу на столе передо мной:
– Хорошо, держи. Попробуем сыграть в честность. Ну-ка, покажи мне, какой ты честный.
– Хорошо, держи. Попробуем сыграть в честность. Ну-ка, покажи мне, какой ты честный.
Я ухмыльнулся и снова показал ей средний палец.
Глава седьмая
Вэтом кабаке мы не задержались больше двух часов – Николь заявила, что нас ждут не дождутся в каком-то «Дятле», где, собственно, и состоится наш первый выход в свет.
Николь откровенно волновалась, и ее волнение неожиданно стало передаваться Гансу – тот теперь сопел чаще обычного, а уж бдительно обозревал окрестности, играя в охранника, и вовсе каждую минуту.
Милу мы оставили в кабинете: когда я расплатился, Николь сама предложила ей «досидеть с друзьями за нас этот стол», и, не успели мы спуститься по лестнице на один пролет, как наверх с дробным топотом пронеслась ватага стройных девушек с голодными глазами. Некоторые, пробегая рядом со мной, успевали томно улыбнуться и даже слегка задеть меня своими бедрами или грудью, но потом все равно вприпрыжку неслись наверх, несмотря на каблуки и тесные платья.
В холле все еще дежурил тот самый седой швейцар, но на этот раз он отработал свою сотню баксов по полной программе – просеменил рядом, распахнул наружные двери, прикрыл меня зонтиком от несуществующего дождя и довел до уже раскрытых дверей нашего лимузина.
Я с легким сердцем дал ему тысячную купюру, про себя заметив, что стал привыкать к подобным тратам, хотя еще пару дней назад искренне назвал бы подобную выходку идиотской.
Швейцар благодарно кивнул и, прикрывая за мной дверь, шепнул себе в усы, но так, чтоб я услышал:
– Столичный УБОП ищет беглых солдатиков. А работают менты вместе с военной комендатурой.
Я вытаращил глаза на швейцара, а он уже через опущенное окно спокойно показал взглядом на черный «бумер», припаркованный неподалеку.
Я открыл рот, чтобы задать очевидный вопрос, но швейцар тут же молодцевато отдал мне честь и пошел назад, к парадному входу.
Мы медленно тронулись с места, и я повернулся назад, посмотреть, что там делает «бумер».
– Миш, ты чего дергаешься? – спросила Николь, тоже бросая тревожный взгляд назад.
Я очень не хотел ее разочаровывать и потому просто отмахнулся, но она пересела из середины салона ко мне на заднее сиденье и потребовала:
– Говори. Я видела, швейцар тебе что-то сказал.
Я потянул время, поправляя парик, но потом понуро признал:
– Швейцар сказал, что менты нас ищут. И комендатура.
– Он тебя раскусил?! – взвилась Николь и схватила меня за грудки. – Ты что-то сказал ему, кретин? Как он тебя раскусил?
Я пожал плечами и снова повернулся назад.
Черный «бумер» уже вырулил со стоянки и ехал за нами.
Ганс наконец снял свои идиотские темные очки и тоже посмотрел в заднее стекло:
– «Хвост», что ли? – спросил он так легко и непринужденно, словно всю жизнь только и делал, что уходил от «наружки». Заигрался человек в охранника, уже не унять – только пристрелить.
Николь устала смотреть назад и отвернулась, спрятав лицо в ладонях.
– Бля, столько денег впустую, столько времени! И все из-за вашей тупости! – донеслось до меня.
– А чего случилось-то? – снова обозрел окрестности Ганс.
– Твой приятель прокололся. Менты за нами едут, – сообщила сквозь всхлипы Николь.
– А зачем ментам за нами ездить? – удивился Ганс. – Если б мы им нужны были, они бы нас на выходе повязали.
– Им, наверное, третий нужен, – предположил я, но, увидев непонимающие физиономии, начал объяснять все с начала, с заметки в газете про солдат-насильников.
Николь слушала меня с нарастающим вниманием, даже слезы не вытерла, а потом вдруг спросила:
– А это не вы? По повадкам так точно подпадаете.
– Ты что, женщина, – возмутился Ганс. – Михась же русским языком тебе сказал – то ж танкисты были, из-под Кубинки. А мы стройбат! С Балашихи. Разницу надо понимать!
– Танкисты, стройбат… Члены у всех одинаковые, – огрызнулась Николь, доставая пудреницу.
– Э, не скажи! Вот, к примеру, у нас в Саратове мужики на членах ведра носили, на спор, – с воодушевлением начал было рассказывать Ганс.
– Ага, саратовские мужики настолько суровые, что вытирают задницу наждачной бумагой, – ухмыльнулась сквозь слезы Николь, припудривая носик.
– А саратовская порнуха настолько суровая, что ее запретили в Германии, – добавил я.
– А саратовские влагалища такие суровые, что откусывают гинекологам пальцы, – подхватила Николь.
– А саратовские студенты настолько суровы, что военком сам от них бегает, – рассказал я.
– А саратовские бабки… – начала было Николь, но Ганс привстал с сиденья, показал нам кулачище и рявкнул:
– А я вам сейчас челюсти сломаю! – и мы с Николь заткнулись.
Наш лимузин совершил плавный поворот, выруливая на неожиданно свободный проспект, и Ганс вдруг удивленно заметил:
– А «бумера»-то за нами нету. Отвалился ваш «хвост».
Мы все принялись всматриваться во всполохи огней за бортом, но лично я ничего обнадеживающего там не увидел. Впрочем, с моим зрением это наблюдение ни о чем не говорило, и я с надеждой уставился на Николь – она девчонка глазастая.
– Ну да, – спустя минуту-другую признала Николь. – Нет за нами никакого черного «бумера». «Хонда» едет, зеленая, «мерс» катит, серебристый, еще какая-то хня невнятная пилит, а «бумера» не видно. Гнал твой швейцар, цену себе набивал.
– Ага, ложная тревога, – обрадовался я, но Николь испытующе взглянула мне в глаза:
– А как же он все-таки тебя раскусил, ты объяснить не хочешь? На лбу у тебя вроде никакого стройбатовского клейма не видно.
Я в который раз за эти дни пожал плечами, и тут наш лимузин встал.
– Приехали, – крикнул нам из кабины водитель, и мы все повернули голову на голос.
Ганс показал толстым пальцем на кабину и негромко, но убедительно сказал:
– Вот кто нас сдал. Водилы и швейцары всегда заодно. И тусуются они вместе, пока господа гуляют.
Николь закусила губу и покачала головой:
– Этого водилу я больше года знаю. Это же Семен, человек Марка.
Ганс скривился:
– А мне и босс твой краснорожий тоже сразу не понравился. Липкий такой гнус, обходительный, тьфу.
Николь подняла голову и громко сказала:
– Вы, главное, не забывайте, на чьи деньги сейчас развлекаетесь. Пошли! Шоу маст го он!
– Шо? – удивился Ганс, но тут с обеих сторон распахнулись дверцы лимузина, а за ними показались озабоченные лица.
Мы с Гансом посмотрели друг на друга, одинаково тяжело вздохнули и полезли на выход.
Глава восьмая
«Дятел» оказался каким-то непростым заведением – сияющий неоном главный вход, облепленный возбужденной толпой, мы оставили в стороне, а прошли внутрь через скромный тихий дворик, оборудованный, однако, постом вооруженной охраны. В пути от машины до поста нас сопровождали двое мужчин в темных костюмах, явно знакомые с Николь – один из них, пока шел, даже пытался рассказать ей какую-то историю про общего знакомого, но она заткнула болтуна одним взглядом, с деланным испугом стрельнув глазами в меня.
Я подыграл ей, по-хозяйски приобняв ее за талию, а потом в ситуацию хорошо вписался Ганс, случайно или намеренно толкнувший плечом разговорчивого сопровождающего. Тот хоть и устоял на ногах, но с Николь больше не фамильярничал.
Во дворе нас приняла другая пара мужиков, но эти биороботы вообще не раскрывали ртов и даже, по-моему, не дышали – они просто шли впереди, показывая дорогу, притормаживая, если мы отставали, и резко набирая ход, если мы догоняли их широкие спины.
Мы не задержались внизу и прошли в какой-то футуристического вида лифт, больше похожий на стартовую площадку после падения на него очередного «Челленджера». В лифте мы наконец остались втроем, и тогда мы с Гансом, не сговариваясь, обратились к Николь с вопросом:
– Что дальше?
Николь, закусив губу, смотрела на дисплей телефона.
– Нет сети. Приплыли. Похоже, дальше нас ждет маленький пушной зверек. Здесь только пять вип-лож, и платить за них надо сразу.
Двери футуристического лифта распахнулись и на площадке нас встретила невысокая девушка в костюме зайца.
– Добрый день, дорогие гости, – сказала она, изобразив на лице сложную мимическую конструкцию из вежливой улыбки и настороженной гримасы. – Вы действительно заказали столик на третьем ярусе? Тогда, пожалуйста, назовите его номер.
Я посмотрел на заметно побледневшую Николь и понял, что пора брать ситуацию в свои руки.
Я прошел из лифта вперед, потом, не глядя, нащупал в кармане пиджака свою банковскую карту и показал ее девушке-зайцу:
– Я Михаил Прохоров. Мне и моим друзьям нужна здесь вип-ложа. Будьте любезны, проводите нас туда.
У девушки вдруг задрожали губы – было видно, что она поняла, кто я такой.
Еще хорошо было видно, как она годами мечтала о такой встрече, представляя себя и меня в интересной обстановке элитного клуба.
– Да, конечно, – осипшим голосом ответила она, улыбаясь уже по-настоящему приветливо. – У нас как раз еще есть свободная вип-ложа. Однако по правилам нашего заведения должна предупредить вас, Михаил Дмитриевич, что мы сразу спишем с вашей карты восемьдесят тысяч рублей за бронирование. Пойдемте, пожалуйста, вон туда, дорогой Михаил Дмитриевич… – Она бормотала еще какие-то учтивые слова, но никто из нас их не слушал, мы просто шли за ней по темным коридорам и незаметно толкали друг друга локтями, торжествуя победу.