— Узнаешь, княже?
— Постой, постой, — сказал князь Данило. — А не конюший ли ты боярина Адомаса? Уж не тебя ли я видел неделю назад в княжеском замке?
— Меня, княже, — склонил голову человек.
Князь Данило усмехнулся.
— Ты прав, добрый человек. Не друзья-товарищи мы с твоим боярином.
— Мало у меня времени, княже, в любую минуту может хватиться боярин. Дозволь к делу перейти.
— Говори.
— Страшен враг в чистом поле и густом лесу, княже, но еще страшнее он в родном доме. Страшен враг, идущий на тебя с мечом, но еще страшнее он, если улыбается тебе и прячет свой нож за пазухой. Согласен со мною, княже?
— К чему это ты?
— Богат и знатен ты, княже, многих приблизил к себе и осы пал своей милостью, многих считаешь своими друзьями. И не знаешь, что не все твои слуги верны тебе, не ведаешь, что некоторые только и ждут случая, чтобы ужалить больнее. Об одном из таких и хочу я предупредить тебя.
— О ком говоришь ты? — спросил князь Данило, нахмурив брови.
— О воеводе Богдане говорю я.
— О воеводе Богдане? — удивился князь. — О моем лучшем и вернейшем друге? Да знаешь ли ты, холоп, что он вырос на моих глазах? Что стал он в моей дружине из простого воина первым воеводой, что я рубился рядом с ним в десятках битв и он не однажды спасал мне жизнь? Как смеешь ты, грязный холоп, клеветать на моего лучшего воеводу, моего старого и надежного товарища?!.
Он шагнул к закутанному в плащ конюшему, схватил его за грудь, рывком приподнял над землей, прижал спиной к стволу дуба.
— Признавайся, холоп, кто подослал тебя ко мне, кто заплатил тебе за этот подлый навет?
— Правду говорю, княже, сущую правду, — испуганной скороговоркой забормотал конюший. — Не гневись, княже, а выслушай меня до конца.
— Хорошо, холоп, говори. Но если врешь — велю запороть плетьми под этим же дубом.
Он опустил конюшего, тот поправил сбившийся плащ, снова прислонился спиной к дубу.
— Значит, не веришь мне, княже? — зло прошипел он. — Тогда слушай хорошенько, что я скажу. Помнишь, гостил ты прошлым летом в Москве у боярина Боброка? И говорили вы о том, что когда поведет Дмитрий Русь, на Мамая, то надо натравить на Литву ее врагов, чтобы не смог князь Ягайло помочь Орде и тоже напасть на Русь. Было вас тогда только трое, тайным был ваш сговор. Да только знает о нем и боярин Адомас, и литовский Ягайло. Скажи, откуда? Кто донес ему? Ты сам, московский Дмитрий или боярин Боброк? Ответь мне, княже…
Сурово сдвинулись брови князя Данилы, гневом блеснули его глаза.
— Никто из нас троих не мог передать этого Ягайле. Но откуда он знает об этом?
— А оттуда, княже, что слышал эти слова и четвертый — воевода Богдан. Когда вернулись вы в Литву, то передал он все слышанное боярину Адомасу, а тот — великому князю Ягайле. Теперь веришь мне, княже?
— Нет, холоп. Другим путем попало это известие к литовскому Ягайле. Не верю я, что воевода Богдан способен на такую измену.
— Не веришь? — язвительно улыбнулся конюший. — Хорошо, тогда слушай дальше. Давно был тот разговор, а этим летом появился в наших местах сам боярин Боброк. Разбил он свой лагерь на Черном урочище, привез с собой из Москвы два воза денег, чтобы подкупить и натравить на Литву ее врагов-соседей. Прятались и в твоем доме его соглядатаи, были среди них десятский Иванко и сотник Григорий. Иванко с товарищем снова вернулся к Боброку, а Григорий ускакал с твоей полусотней и сотником Андреем к ляшскому кордону. И это все тоже знает боярин Адомас, хотел он даже перехватить Боброка и его возы с золотом, да руки оказались коротки. Что скажешь теперь, княже?
— И опять он? — глухо спросил князь Данило.
— Да, княже, об этом тоже донес воевода Богдан.
— Скажи, холоп, — после некоторого молчания произнес князь Данило, — что хочешь ты за свои вести?
— Чего хочу? — переспросил конюший. — Ничего, княже, мне от тебя не надо, потому что не в твоей власти наградить меня.
Он отшатнулся от дуба, сделал шаг вперед, развернулся к князю боком. И тот только сейчас увидел на спине у конюшего горб. Вот почему он все время жался к дереву, вот отчего все время стоял к князю лицом. Он просто не хотел показывать свое уродство.
— Ты видишь, княже, что никакая твоя награда не вернет того, чего у меня давно уже нет. И потому не надо мне ничего.
— Но что тебя заставило прийти ко мне?
Грустная улыбка скользнула по губам горбуна.
— Что заставило, княже? Не знаю, поймешь ли ты меня. Большинством людей движет чувство любви либо желание разбогатеть. Но иногда ими движет ненависть. Не любовь к тебе привела меня в этот лес, княже, а ненависть к боярину Адомасу.
— Но что боярин мог сделать тебе, калеке?
— Что мог сделать? Хорошо, княже, слушай. Нас было у него трое, мальчиков-слуг, когда ночные псы-волкодавы вырвались из псарни и порвали молодого боярина. Псарей закопали живьем в землю, а самого Адомаса-сына отправили на лечение к знаменитой в наших краях ведьме-знахарке. Когда он вернулся, мы все трое пришли на следующее утро одевать его в спальню. Вначале он не говорил ни слова, только смотрел на нас, а затем стал кричать, упал на пол и зашелся в припадке. Прибежали боярин с боярыней, стали спрашивать, в чем дело. И тогда, указывая на нас, молодой Адомас спросил, а почему это мы лучше его — прямые и здоровые? Той же ночью нас всех троих искалечили, а потом приставили постоянно к молодому Адомасу, запретив допускать к нему на глаза других его сверстников.
Князь Данило перекрестился.
— Бог вам обоим судья, и тебе и боярину.
— Прощай, княже, к утру мне надо быть на конюшне. Если услышу еще что о твоем воеводе или о кознях боярина, снова приду к тебе.
Конюший набросил на голову капюшон плаща, сделал два шага в сторону и пропал среди кустов. И не хрустнул под его поступью ни один сучок, не шелохнулась ни одна ветка. Он словно растворился в темноте ночи, оставив возле дуба погруженного в свои думы князя Данилу.
7
Заложив руки за спину и глядя себе под ноги, великий московский князь Дмитрий не спеша шел по ухоженной тропинке монастырского сада. Рядом с ним, плечом к плечу, неслышно ступал его двоюродный брат Владимир, князь серпуховский.
— Великий князь, — звучал голос Владимира, — вся русская земля поднялась на святой бой с Ордой, все русские войска выступят завтра с тобой из Коломны навстречу Мамаю, И только я по твоей воле остаюсь в Москве, только я не приму участия в великом походе на степь. Скажи, чем прогневал тебя, чем не угодил?
В голосе брата звучала обида. Дмитрий замедлил шаги, отломил от яблони тонкую веточку, легонько хлопнул себя по высокому сафьяновому сапогу.
— Нет, брат, совсем не из-за того оставляю я тебя в Москве, что не верю, — глуховато произнес он. — Как раз наоборот. Лишь ты сможешь выполнить то, для чего даю я тебе пятнадцать тысяч своей лучшей конницы и оставляю за своей спиной.
Владимир Серпуховский грустно усмехнулся.
— Но что я могу сделать в твоем тылу, великий князь? Защитить Москву от рязанского Олега? Помочь Андрею и Дмитрию Ольгердовичам, если навалится на них литовский Ягайло? Понимаю я, великий князь, что должен кто-то и беречь Москву, и прикрывать твою спину, но почему это должен делать именно я? Разве нет у тебя других князей и бояр, разве нет в русском войске других храбрых и опытных воевод?
Какое-то время Дмитрий шел молча, глядя себе под ноги, затем поднял голову.
— Много врагов у Руси, брат, но главный из них — Орда. Страшную силу собрал Мамай на Дону, ничуть не меньше той, что вел когда-то на Русь Батыга-хан. Нас, русичей, вдвое меньше. Но против Мамая я не могу выставить даже и этих своих сил. Потому что нависает надо мной с запада враждебная Литва, союзник Мамая. В любую минуту может укусить нас сзади или сбоку рязанский Олег, что тоже держит ордынскую руку. Потому и стоят на литовском порубежье без малого сорок тысяч русичей, оттого и вынужден я оставить в Москве пятнадцать тысяч своих лучших воинов. Треть моего войска не могу двинуть я из-за этого на Орду, каждый третий русский меч пропадает сейчас попусту. А это значит, что там, на Дону, каждому русичу придется рубиться уже не с двумя врагами, как случилось бы, будь у меня сейчас все русское войско целиком, а с тремя.
— Понимаю это и я, великий князь, но что можно сделать другое? Убери ты с литовского кордона Андрея и Дмитрия Ольгердовичей — Ягайло соединится с Мамаем и тебе в бою придется выставить против него те же сорок тысяч воинов, что держат его сейчас в Литве. А оставь ты без защиты Москву, кто знает, может, уже завтра будут под ее стенами рязанцы или другие супостаты. Все мы, русские князья и воеводы, понимаем это, великий князь, и каждый из нас знает, что в твоем положении ничего другого сделать невозможно.
И вдруг, к величайшему удивлению Владимира Серпухозского, Дмитрий весело рассмеялся.
— Да, брат, ты совершенно прав, в твоих словах нет ни одного промаха. Уверен, что так же рассуждают и Мамай с Ягайлой. И как благодарен я небу, что в эту тяжкую для Руси годину рядом со мной оказался боярин Боброк, в бездну ума которого я страшусь даже заглянуть.
Дмитрий с хрустом сломал ветку, отбросил ее в сторону. Загородив князю Владимиру дорогу, он положил ему руки на плечи.
— Ягайло и Мамай знают, что, выступи Литва против меня или даже останься на месте, она свою задачу выполнит: треть моего войска будет не у дел. И это их вполне устраивает. Но это никак не устраивает меня, брат, потому что мне для победы нужно совсем другое. Мне нужно, чтобы и Ягайло со своими полками остался в Литве и чтобы я со всем своим войском один на один схватился с Мамаем.
— Но это невозможно, великий князь.
— Нет, брат, это возможно, — жестко произнес Дмитрий.-
И это сделаете вы, кому я больше всего верю, — ты и Боброк, это сделают вместе с вами Дмитрий и Андрей Ольгердовичи. Вы вернете Руси те пятьдесят с лишним тысяч дружинников, что держу я сейчас против Литвы и Рязани, и вместе с тем вы не дадите Литве и Орде соединиться. Вот что должен ты сделать, брат, вот для чего отправляю я тебя сейчас в Москву.
Владимир Серпуховский и раньше прекрасно знал ум, сметку и предусмотрительность своего двоюродного брата. Именно Дмитриева дальновидность и опытность вознесли Москву выше всех остальных княжеств, но то, что говорил Дмитрий сейчас, не укладывалось у него в голове.
— Великий князь, но как я сделаю это? И в человеческих ли вообще это силах?
Дмитрий усмехнулся.
— Все это вполне в наших силах, брат. Этот план родился в хитроумной голове боярина Боброка, вдвоем с ним мы продумали и вынянчили его. А сейчас о нем узнаешь и ты.
Дмитрий почти вплотную приблизил свое лицо к лицу Владимира Серпуховского, крепче сжал его плечи.
— У обоих Ольгердовичей и у тебя только конница и никаких обозов, а у Ягайлы основная масса войск — тяжелая пехота и целое море обозов. Значит, одно и то же расстояние вы с Ольгердовичами покроете в три раза быстрее, чем Ягайло со своими литовцами. Я с войсками завтра выступаю из Коломны на Дон, а потом по приказу и ты с Ольгердовичами, оставив Москву и литовское порубежье, двинетесь следом. Когда мы с вами соединимся, более медлительный Ягайло все еще будет в пути. Вот тогда, имея в своих руках всю русскую силу и не боясь Литвы, я навяжу бой Орде.
Некоторое время, нахмурив лоб и прищурив глаза, Владимир Серпуховский молчал.
— Да, великий князь, лучше этого плана человеческая голова не может придумать ничего, — наконец сказал он. — Но если Ягайло, узнав о твоем выступлении из Коломны, сам нападет на Ольгердовичей?
— А чтобы этого не случилось, сидит сейчас у него под боком в самой Литве боярин Боброк. Он свяжет руки Ягайле, он не выпустит его из Литвы до тех пор, пока я не подойду к Дону. Своей хитростью и сметкой он выиграет у Литвы несколько дней, за которые я уйду от Ягайлы на расстояние, когда он будет мне уже не страшен. Вот тогда Ольгердовичи и ты получите от боярина Боброка приказ идти ко мне.
— Великий князь, но если Ягайло разгадает наш план и двинется со всем своим войском на никем не защищенную Москву? Что делать тогда?
— То, что я говорил раньше: идти ко мне, только ко мне и со всей возможной для этого скоростью. Ведь разве за Москву подняли мы на эту смертельную схватку с Ордой всю Русь? Нет, брат, мы идем на бой за всю русскую землю, и судьбе Москвы будет решаться не под ее стенами, а там, на донских полях, где вся Русь будет сообща биться за свою честь и свободу. И если победителем в этой битве выйдет русский меч, то отстроим мы новую Москву, краше прежней. Ну а если останемся мертвыми на тех полях — не быть и Москве. Судьба Москвы, брат, неотделима от судьбы всех городов и всей земли русской, как неотделима наша с тобой доля от доли тех десятков тысяч русичей, что вверили свою судьбу в наши с тобой руки. И потому запомни мои слова, брат. Когда бы ты ни получил приказ боярина Боброка идти ко мне, выполняй его сразу без раздумий и промедлений. Что бы ни творилось вокруг, слово Боброка для тебя закон. Пусть вся Литва движется на Москву, пусть литовцы будут в одном переходе от нее, пусть они лезут на ее стены — по слову боярина Боброка ты должен бросить все и спешить ко мне. Запомни это мое последнее слово, брат, и следуй ему.
— Я все понял, великий князь.
— Тогда прощай.
Дмитрий тряхнул князя Владимира за плечи, они обнялись, трижды на прощание расцеловались.
— Прощай и ты, великий князь. До встречи на Дону.
Владимир Серпуховский круто развернулся на каблуках и быстрыми широкими шагами, придерживая меч, направился к выходу из сада. Проводив его глазами, Дмитрий прислонился плечом к старой яблоне, опустил голову. «Что ж, жребий брошен и дороги назад нет. Главное сейчас — выиграть время».
8
С того памятного дня, когда он шел по следу отряда Боброка, Адомас ждал неприятностей каждую минуту. Но эта, что сейчас принес гонец, была неожиданной и страшной даже для него.
— Великий князь, твой главный воевода на тевтонском порубежье боярин Лютвитас желает тебе долгих лет здоровья и сообщает, что русские полоцкие дружины снялись без его ведома с кордона и выступили походом домой.
Гонец уже целую минуту, неподвижно замерев у дверей, ждал ответа, а они оба, великий князь Ягайло и боярин Адомас, не могли произнести ни слова.
— Когда это случилось? — прозвучал наконец голос Ягайлы.
— Два дня назад, великий князь.
— Сколько их? — быстро спросил Адомас.
— Сорок сотен, из них не меньше пятнадцати конных.
— Кто ведет их?
— Воевода Рада и Тысяцкие Всеслав и Александр.
— Знаю, всех знаю, — загремел голос великого князя. — Сколько помню, все время к Москве тянутся.
Адомас поднял глаза на гонца.
— Иди отдыхай. И без моего ведома никому ни слова.
Оставшись вдвоем с Адомасом, великий князь дал выход своему гневу.
— Изменники! Предатели! Открыли дорогу тевтонам! И это в то время, когда я усиливаю свои границы.
Он метнулся вдоль стола влево, вправо, остановился против Адомаса.
— Боярин, ты мне обещал изловить Боброка. Теперь видишь, на что способно его золото?
— Великий князь, мы сами помогли Боброку. Хотели прикрыть свои западные и северные границы от крестоносцев полками литовских русичей, а все литовские войска повести на Русь. Но мы забыли про голос крови и зов родной земли. Это и есть наша ошибка.
Ягайло расхохотался, его зрачки мрачно блеснули.
— Что ж, боярин, если мы допустили эту ошибку, то нам ее и исправлять. Воевода Лютвитас не удержал их словом, я удержу мечом. Сегодня же возьму восемьдесят сотен моей отборной панцирной конницы и поведу ее на полочан.
Адомас грустно усмехнулся.
— Ты слетаешь ошибку, великий князь.
— Ошибку? Какую?
— Мы оба знаем русичей. Они не дрогнут и не отступят в бою. Будут биться с твоими панцирниками до последнего вздоха, и в лучшем случае у тебя останется только половина твоего отряда. А на тевтонском порубежье были ведь не только полочане, там остались еще и другие русские дружины. Что будет, когда они узнают, что ты уничтожил их братьев-полочан?
Ягайло нахмурился.
— Ты прав, боярин. Я знаю это проклятое славянское племя. Они никому не прощают своей пролитой крови. И поэтому я возьму с собой не восемь, а двадцать, тридцать тысяч своих лучших воинов. Я уничтожу не только полочан, но и любого, кто только выступит против меня.
В комнате раздался звук, напоминающий скрип колес плохо смазанной телеги. Это смеялся Адомас.
— Великий князь, и спасибо тебе за это скажет в первую очередь московский Дмитрий. Ведь своей распрей и борьбой с литовскими русичами ты добьешься как раз того, чего он так хочет: ты погрязнешь в своих междоусобицах, и твои братья возьмут тебя голыми руками.
Плотно сжав губы и дыша как загнанная лошадь, Ягайло некоторое время молчал.
— Ты опять прав, боярин, — наконец выдавил он из себя. — Я не могу сейчас воевать со своими подданными, особенно с русичами. Но я не могу и прощать открытой измены. Что же делать?
— Великий князь, мы слышали о полочанах только из уст гонца воеводы Лютвитаса. Но что может понимать в таких делах простой воин? И я предлагаю увидеть все своими глазами. Там, на месте, мы и найдем ответ.
Ягайло даже не раздумывал. — Я согласен с тобой, боярин…
Почти без отдыха Ягайло гнал свой отряд навстречу русичам. Впереди шла дозорная сотня, за ней в первой тысяче скакали великий князь и Адомас, а уже за ними растянулись и остальные семьдесят сотен тяжелой литовской конницы.