— Не смей паясничать, а то я попорчу твою шикарную мордашку. Лучше помоги мне, — пригрозил Бобби. — Я хочу, чтобы ты повидалась с ним. Я хочу, чтобы ты повидалась с Эдди, и я хочу, чтобы ты согласилась на его проклятую работу.
— А я хочу знать, что ты сделаешь, если я не повидаюсь с ним? — спокойно спросила Элен.
— Я тебе скажу, что я сделаю. — Бобби следил в зеркале за выражением ее глаз. — Я позвоню жене твоего грязного дружка и все ей расскажу.
Элен расхохоталась.
— Давай! — крикнула она. — Давай прямо сейчас, дурак! Она и без тебя все знает.
— Знает? Неужели?
— Знает, знает! И не называй Фила грязным! Ты ему завидуешь!
— Грязнуля. Грязный обманщик, — заявил Бобби. — Дешевка. Вот кто твой дружок.
— Приятно тебя слушать.
— Ты когда-нибудь видела его жену? — спросил Бобби.
— Я-видела-его-жену. А что?
— Ты видела ее лицо?
— А что такого замечательного в ее лице?
— Ничего такого замечательного! У нее нет твоего шикарного личика. У нее просто милое лицо. Почему бы тебе, черт подери, не оставить ее увальня в покое?
— Не твое дело! — отрезала Элен.
Правой рукой он схватил ее за плечо, и, взвизгнув от боли, она из своего неудобного положения, сколько было силы, ударила по ней расческой. У него перехватило дыхание, и он торопливо повернулся спиной к Элен и к вошедшей с кофе Элси. Горничная поставила поднос рядом с креслом, в котором Элен недавно приводила в порядок ногти, и выскользнула из комнаты.
Бобби сел, взял чашку левой рукой и сделал глоток черного кофе. Элен за туалетным столиком начала укладывать волосы в прическу. Обычно она носила тяжелый старомодный пучок.
Он выпил свой кофе задолго до того, как она воткнула последнюю шпильку. Стянув халат на груди, она подошла к нему и хотела сесть рядом, но покачнулась и шлепнулась на пол возле его ног, положила руку ему на лодыжку, погладила и сказала изменившимся голосом:
— Прости меня, Бобби, но, милый, ты вывел меня из себя. Рука очень болит?
— Плевать я хотел на руку, — проговорил он, не вынимая руки из кармана.
— Бобби, я люблю Фила. Честное слово. Я не хочу, чтобы ты думал, будто у меня с ним интрижка. Не думай так, ладно? Я хочу сказать, не думай, будто я с ним флиртую, чтобы кому-то нагадить.
Бобби не отвечал.
— Боб, честное слово. Ты не знаешь Фила. Он замечательный.
— Бобби повернулся к ней.
— У тебя все чертовски замечательные. Ведь ты знаешь и других замечательных парней, правда? Например, одного из Кливленда. Как его, черт возьми, зовут? Ботвелл. Гарри Ботвелл. А как насчет блондинчика, который пел у Билла Кассиди? Два самых чертовски замечательных парня из тех, кого ты знаешь. — Он помолчал, глядя в окно. — Ради бога, Элен.
— Боб, — сказала Элен, — тебе ведь не надо говорить, сколько мне лет. Я была чертовски молода. Теперь это настоящее. Боб. Честно. Я уверена. У меня еще никогда так не было. Боб, ты же в глубине души не веришь, что я с Филом ради его денег.
Боб наморщил лоб и, вытянув в ниточку губы, повернулся к ней.
— Знаешь, что я слышал в Чикаго? — спросил он.
— Что, Боб? — кончиками пальцев она нежно гладила его лодыжку.
— Я слышал, как разговаривали два парня. Ты их не знаешь. Они говорили о тебе. О тебе и о том парне, который, как конь, о Хэнсоне Карпентере. Ну и перемыли они вам косточки! — Он помолчал. — С ним тоже, да, Элен?
— Гнусная ложь, Боб, — прошептала Элен. — Боб, я не настолько знаю Хэнсона Карпентера, чтобы даже здороваться с ним.
— Может быть! Правда, приятно брату выслушивать такое? Да все в городе ржут надо мной, стоит мне завернуть за угол!
— Бобби. Ты очень ошибаешься, если веришь в эту грязную ложь. Зачем тебе вообще их слушать? Ты же лучше их. Не надо обращать внимание на их дерьмовые выдумки.
— Я не сказал, что верю. Я сказал, что слышал, как они разговаривали. Отвратительно, правда?
— Ну, все совсем не так, — возразила Элен. — Брось мне сигарету, а?
Он бросил ей на колени пачку сигарет, потом спички. Она закурила, вдохнула дым и кончиками пальцев сняла с языка табачную крошку.
— Ты была такой потрясающей девчонкой, — отрывисто произнес Бобби.
— Да? А теперь я больше не потрясающая? — по-детски пришепетывая, спросила Элен.
Он промолчал.
— Элен, послушай, что я тебе скажу. Я тут, до Чикаго, пригласил жену Фила на ленч.
— Да?
— Она потрясающая девчонка. Класс.
— Класс, говоришь? — переспросила Элен.
— Да. Послушай. Повидайся сегодня с Эдди. От этого никому плохо не будет. Повидайся с ним.
Элен курила.
— Я ненавижу Эдди Джексона. Он всегда лапает.
— Послушай, — сказал Бобби, вставая. — Когда тебе хочется, ты умеешь напустить на себя холод. — Он наклонился над ней. — Мне пора. Я еще не был в конторе.
Элен тоже встала и не отрывала от него глаз, пока он надевал пальто.
— Повидайся с Эдди, — напомнил Бобби, натягивая кожаные перчатки. — Ты слышишь? — Он застегнул пальто. — Я тебе позвоню.
— Он мне позвонит, — проворчала Элен. — Когда? Четвертого июля[2]?
— Нет. Раньше. У меня чертовски много дел. Где моя шляпа? Ах, да я пришел без шляпы.
Она проводила его до двери и подождала, пока он не уехал на лифте. Потом закрыла дверь, вернулась в спальню, подошла к телефону и торопливо, но аккуратно набрала номер.
— Добрый день, — проговорила она в трубку. — Позовите, пожалуйста, мистера Стоуна. Говорит мисс Мейсон. — Через несколько секунд она услышала мужской голос. — Фил? Послушай, Фил. У меня только что был мой брат Бобби. Знаешь, зачем он приходил? Твоя любезная женушка с вассаровским[3] личиком рассказала ему о тебе и обо мне. Да! Послушай, Фил. Послушай меня. Мне это не нравится. И мне все равно, имеешь ты к этому отношение или нет. Мне не нравится. И мне все равно. Нет, не могу. Я уже договорилась и вечером не могу. Позвони завтра. Мне очень неприятно. Я же сказала, Фил, позвони завтра. Нет. Я сказала, нет. До свидания, Фил.
Она положила трубку, скрестила ноги и задумчиво прикусила большой палец. Потом повернулась к двери и громко крикнула:
— Элси!
Элси шмыгнула в комнату.
— Убери чашку мистера Бобби.
Когда Элси вышла, Элен набрала еще один номер.
— Хэнсон? — спросила она. — Это я. Мы. Нас. Ты подлец.
(перевод Л. Володарской)
ВИНОВАТ, ИСПРАВЛЮСЬ
Наша страна лишилась едва ли не самого многообещающего игрока в китайский бильярд, когда моего сына Гарри призвали в армию. Как его отец, я, конечно же, сознаю, что Гарри не вчера родился, но, стоит мне взглянуть на мальчика, и я готов дать голову на отсечение, что это случилось в начале прошлой недели. Короче, армия заполучила еще одного Бобби Петита.
Когда-то, в 1917, Бобби Петит здорово смахивал на нынешнего Гарри. Петит был тощий мальчишка родом из Кросби в Вермонте — это тоже в Соединенных Штатах. Некоторые парни из его роты даже считали, что вермонтский кленовый сироп еще не обсох у него на губах.
За обучение новобранцев в той роте, в 1917, отвечал сержант Гроган. Ребята в лагере стоили разнообразнейшие догадки насчет происхождения сержанта — догадки настолько умные, точные и приличные, что, думаю, не стоит повторять.
Итак, в первый день армейской службы Петита сержант обучал взвод приемам строевой подготовки с оружием. Петиту был известен свой собственный, хитроумный способ обращения с винтовкой. Когда сержант скомандовал: «Оружие на правое плечо!», Бобби Петит поднял оружие к левому плечу. Когда сержант приказал: «На грудь!», Петит послушно взял оружие «на караул».
Это был верный способ привлечь внимание сержанта, и он подошел к Петиту, улыбаясь.
— Эй, тупица, — приветствовал Петита сержант, — что с тобой?
Петит рассмеялся.
— Я иногда путаюсь, — коротко объяснил он.
— Как тебя зовут, детка? — спросил сержант.
— Бобби. Бобби Петит.
— Ну что ж, Бобби Петит, — сказал сержант, — я буду звать тебя просто Бобби. Я к мужикам всегда обращаюсь по имени. А они меня зовут мамашей. Как у себя дома.
— О! — ответил Петит.
Так и пошло. У всякого взрывателя два конца — один для поджигания, а другой набит тротилом.
— Слушай, Петит! — гаркнул сержант. — Мы с тобой не в пятом классе обучаемся! Ты должен знать, что левое плечо у тебя одно и что оружие «на грудь» не то же самое, что «на караул». Что это с тобой? У тебя мозгов нет?
— Виноват, исправлюсь! — пообещал Петит.
На следующий день мы натягивали палатки и складывали вещмешки. Когда сержант подошел проверить, оказалось, что Петит вообще не потрудился загнать колышки в землю. Придравшись к эдакой мелочи, сержант одним махом снес маленький полотняный домик Бобби Петита.
— Петит, — прошипел сержант. — Ты… точно… самый… тупой… самый глупый и неловкий парень из всех, кого я знаю. Ты спятил, Петит? У тебя что, мозгов нет?
— Петит, — прошипел сержант. — Ты… точно… самый… тупой… самый глупый и неловкий парень из всех, кого я знаю. Ты спятил, Петит? У тебя что, мозгов нет?
Петит пообещал:
— Виноват, исправлюсь!
Потом все сложили вещмешки. Петит сложил свой, как ветеран — ну прямо один из «Парней в голубом». Сержант подошел проверить. Был у него славный обычай — зайти сзади и, лихо размахнувшись, как дубинкой, вмазать рукой по естественному противовесу, который имеется ниже спины у сына любой матери.
Он заинтересовался мешком Петита. Подробности я опущу. Скажу только, что все разлетелось по сторонам, кроме последних пяти сегментов позвоночника Бобби. Звук был отвратительный. Сержант нагнулся, чтобы посмотреть на своего подопечного, вернее, на то, что от него осталось.
— Да, Петит. Много я встречал идиотов в своей жизни, — поделился сержант. — Много. Но тебя, Петит, ни с кем не сравнишь. Потому что ты — самый большой идиот!
Петит стоял перед ним на трех конечностях.
— Виноват, исправлюсь! — ухитрился пообещать он.
В первый день на стрельбище шесть человек стреляли одновременно по шести мишеням из положения лежа. Сержант прохаживался туда-сюда, проверяя готовность к стрельбе.
— Эй, Петит, каким глазом ты смотришь в прицел?
— Не знаю, — сказал Петит, — кажется левым.
— Смотри правым! — взревел сержант. — Петит, ты отнимаешь у меня двадцать лет жизни. Что с тобой? У тебя нет мозгов?
Но это еще что! После того как ребята выстрелили и мишени придвинули, всех ожидал веселый сюрприз. Петит всадил все пули в мишень соседа справа.
Сержанта чуть удар не хватил.
— Петит, — сказал он, — тебе не место в армии, где служат люди. У тебя шесть ног. У тебя шесть рук. У остальных только по две!
— Виноват, исправлюсь! — сказал Петит.
— Чтобы я этого больше не слышал! Или я тебя убью. Я тебя правда убью, Петит! Потому что я ненавижу тебя, Петит. Слышишь? Ненавижу!
— Серьезно? — спросил Петит. — Не шутите?
— Не шучу, братец, сказал сержант.
— Вот увидите, я исправлюсь, — пообещал Петит. — Обязательно. Я не шучу. Честно. Мне нравится в армии. Я еще стану полковником, не меньше. Не шучу.
Разумеется, я не рассказал моей жене, что наш сын Гарри похож на Боба Петита, каким тот был в 1917. Но он здорово похож. Дело в том, что у мальчика нелады с сержантом в Форт-Ирокезе. если верить моей жене, Форт-Ирокез пригрел на своей груди одного из самых упрямых и злых старших сержантов в стране. Вовсе не обязательно, твердит моя жена, жестоко обращаться с мальчиками. Нет, Гарри не жалуется. Ему нравится в армии, но он не может угодить этому зверю, старшему сержанту. У него еще не все получается, но он обязательно исправиться.
А командир этого полка? От него толку — ноль, думает моя жена. Расхаживает с важным видом и ничего больше. Полковник должен помогать мальчикам, следить, чтоб злой старший сержант не издевался над ними, не подавлял силу воли. Полковник, думает моя жена, обязан не только ходить туда-сюда.
Так вот, в воскресенье, несколько недель тому назад, у ребят из Форт-Ирокеза был первый весенний смотр. Мы с женой стояли на трибуне, и, увидев, как шагает наш Гарри, моя жена вскрикнула так, что с меня чуть не слетела фуражка.
— Он идет не в ногу, — заметил я.
— Ой, ну не надо… — сказала жена.
— Но он идет не в ногу, — повторил я.
— Ах, какое преступление! Ах, давайте его убьем за это. Посмотри! Он уже идет в ногу. Он сбился всего на минуту.
Потом, когда заиграли национальный гимн и мальчики взяли винтовки «на караул», один уронил винтовку. Оружие всегда громко брякает, ударяясь о плац.
— Это Гарри, сказал я.
— Такое может случиться с каждым, огрызнулась жена. — Потише, пожалуйста.
Смотр закончился, солдат распустили, и старший сержант Гроган подошел поздороваться.
— Добрый день, миссис Петит.
— Добрый день, — ответила моя жена очень холодно.
— Думаете, у нашего мальчика есть будущее, сержант?
Сержант улыбнулся и покачал головой.
— Исключено, — сказал он. — Совершенно исключено, полковник.
(перевод Т. Бердиковой)
ДУША НЕСЧАСТЛИВОЙ ИСТОРИИ
Каждый день помощник печатника Джастин Хоргеншлаг, получавший тридцать долларов в неделю, встречал примерно шестьдесят женщин, которых никогда раньше не видел. Таким образом, за четыре года, что он прожила Нью-Йорке, Хоргеншлаг встретил около 75 120 женщин. Из 75 120 женщин не меньше 25 000 были не моложе пятнадцати и не старше тридцати лет. Из 25 000 только 5 000 имели вес от ста пяти до ста двадцати пяти фунтов. Из этих 5 000 лишь 1 000 не были уродливы. Всего 500 были довольно привлекательны, 100 — очень привлекательны и 25 мости заставить долго и восторженно свистеть себе в спину. Но только в одну Хоргеншлаг влюбился с первого взгляда.
Существует два типа роковой женщины. Роковая женщина, которая роковая женщина в полном смысле этого слова, и роковая женщина, которая не совсем роковая женщина, если в полном смысле этого слова.
Ее звали Ширли Лестер. Ей было двадцать лет (на одиннадцать меньше, чем Хоргеншлагу), рост пять футов четыре дюйма (ее макушка на уровне его глаз), вес 117 фунтов (легка, как перышко). Она работала стенографисткой и жила с матерью Эгнес Лестер, обожавшей Нельсона Эдди и сидевшей у дочери на шее. О Ширли обыкновенно говорили: «Девочка хороша, как картинка».
Однажды рано утром в автобусе на Третьей авеню Хоргеншлаг навис над Ширли Лестер, и с ним было кончено. А все потому, что Ширли как-то особенно приоткрыла ротик. Она читала косметическую рекламу на стенке автобуса, а когда Ширли читала, у нее слабела нижняя челюсть. Вот в это Мгновение, когда у Ширли открылся ротик и разомкнулись губки, она стала самой роковой из роковых женщин Манхэттена. Хоргеншлаг нашел эффективное средство против страшного дракона одиночества, терзавшего ему сердце все время, что он жил в Нью-Йорке. О, какая это была мука! Мука нависать над Ширли Лестер и не иметь права наклониться и поцеловать ее в разомкнутые уста. Какая невыразимая мука!
* * *Такое было начало у истории, которую я собирался написать для «Кольерс». Я хотел написать прелестную нежную историю, как парень знакомится со своей девушкой. Что может быть лучше, думал я. Человечеству нужны истории, как парень знакомится со своей девушкой. Но чтобы сочинить такую, писатель, к несчастью, должен увидеть, как парень знакомится со своей девушкой. А тут у меня ничего не вышло. Бессмысленно быт и пытаться. Я не мог соединить Хоргеншлага и Ширли. И вот по каким причинам.
Для Хоргеншлага было совершенно невозможно наклониться к ней и откровенно сказать:
— Прошу прощения. Я вас очень люблю. Я просто потерял голову. Это правда. Я буду любить вас всю жизнь. Я помощник печатника и получаю тридцать долларов в неделю. Господи, как же я вас люблю! Вы заняты сегодня вечером?
Может быть, Хоргеншлаг и дурак, но не такой уж он дурак. И родился он никак не сегодня, может быть, вчера, но не сегодня. Читатели «Кольерс» такого, наверняка, не проглотят. В конце концов, что есть, то есть, а чего нет, того нет.
Не мог же я взять и впрыснуть Хоргеншлагу дозу учтивости из старого портсигара Уильяма Пауэлла[4] и цилиндра Фреда Астера.
— Пожалуйста, мисс, не поймите меня неправильно. Я художник, работаю в журнале. Вот моя визитная карточка. Мне так хочется вас нарисовать, как еще никого никогда не хотелось… Может быть это обернется к нашей обоюдной пользе. Можно мне позвонить вам сегодня вечером? Или через несколько дней? (Короткий жизнерадостный смешок.) Надеюсь, я не показался вам слишком навязчивым, (Еще один.) Наверно, так и есть.
О господи.
Это он произнес с усталой и все же веселой и немножко дерзкой улыбкой, если только Хоргеншлаг произнес это. Ширли, конечно же, обожала Нельсона Эдди и принимала активное участие в работе Кистоунской разъездной библиотеки.
Наверно, вы уже поняли, к чему я веду.
Правда, Хоргеншлаг мог бы спросить у нее так:
— Прошу прощения, вы не Вилма Причард?
На это Ширли ответила бы холодно, подыскивая себе другой объект для чтения на противоположной стене автобуса:
— Забавно. — Хоргеншлаг мог бы и не остановиться на этом. — А я был готов поклясться, что вы — Вилма Причард. Ладно. Вы случайно не из Сиэттла?
— Нет.
В этом «нет» было бы еще больше льда.
— Сиэттл — мой родной город.
Нейтральная тема.
— Великий городишко. Сиэттл. Правда, это великий городишко. Я здесь всего… то есть, в Нью-Йорке четыре года. Я — помощник печатника. Меня зовут Джастин Хоргеншлаг.
— А мне это совершенно не интересно.
И Хоргеншлаг ничего не мог бы с этим поделать. У него не было ни внешности, ни славы, ни элегантного костюма, чтобы в подобных обстоятельствах завоевать интерес Ширли. У него не было ни одного шанса. А чтобы, как я уже говорил раньше, написать историю о том, как парень встречает девушку, надо, по крайней мере, иметь парня, повстречавшего свою девушку.