Ну да. Ведь это последняя ее надежда обмануть детей. Заставить их поверить в то, что чудеса на свете происходят. Мать может завязать. Раз и навсегда.
* * *И все же оставалось ощущение какой-то недоговоренности с этим «КРАБ Русом» и все казалось, точка не поставлена и будет еще разговор у Запотоцкого. С глазу на глаз. После того как пыль уляжется, запальчивость пройдет и мысли три раза провернутся. Он еще позвонит. Пригласит, Олег Геннадьевич. И он позвонил.
– Игорь Ярославович, вы в офисе? Очень, очень кстати. Зайдите, пожалуйста, ко мне.
Ну вот. Интересно только, почему «кстати»? Приехал нежданно-негаданно партнер Запотоцкого? Совладелец одной четвертой или пятой бизнеса Антон Корецкий? Какой-то ныне видный менеджер в самой «Системе», большом «МТС», никогда на памяти Игоря не появлявшийся здесь лично, лишь иногда упоминавшийся, в связи с какими-то техническими трудностями, нуждами, каналы дополнительные, место на вышке.
– Ладно, ладно, – мог сказать Запотоцкий Потапову во время совещания, – на той неделе буду в Москве, спрошу Антона, нельзя ли как-то посодействовать…
И все. Но самолеты ведь летают в обе стороны. В Москву и из Москвы. Может быть, кому-то захотелось услышать лично, собственными ушами, почему столько крови стоивший передатчик на площадях МТСа в Красном камне теперь будет простаивать или вообще, возможно, позорно демонтирован.
– А вот и он, именно тот, кто как раз и отдал ваших немцев на сторону…
Игорь не понял, почему «ваших». Не понял, видимо, и потный грузный человек, который из темного хорошего костюма, словно мороженое из шоколадного стаканчика, частично вытек на приставной столик в кабинете Запотоцкого. Нет, это определенно не кто-то из когорты бывших аспирантов отца. И уже тем более не хлыщеватый, лощеный, ловкий Антон Андреевич Корецкий. Человек был возраста, повадок и конституции самого Игоря, только еще крупнее и массивнее. А когда он поднял голову и как-то странно, по-слоновьи задвигал – большою рыжей, словно стараясь одновременно говорить и Запотоцкому на юг, и Валенку на север:
– Ну какие же они мои, Олег Геннадьевич, вы с ними сами, лично начинали, я только подхватил… вел да и все… – Игорь сообразил кто же это перед ним.
Сотрудник и выпускник совсем другой кафедры Политехнического – к. ф.-м. н. Римас Рузгас. Человек, некогда освободивший ему теплое, насиженное место ведущего менеджера по продажам в ЗАО «Старнет».
– Ладно, ладно, – миролюбиво развел тучи Запотоцкий. – Свалили и хрен с ними, с недобитками… Всегда найдутся клиенты еще лучше и приятнее, не так ли, Римас Леонасович?
Получилось весьма двусмысленно, и Валенку показалось, что еще румяное от недавней прогулки по сибирской декабрьской улице лицо Рузгаса стало красным даже в тех местах, куда мороз и ветер обычно не залезают. Но Запотоцкий, как видно, еще не наигрался с бывшим наемным работником и потому весело продолжил:
– В общем вот, знакомьтесь, Игорь Ярославович, владелец собственной турфирмы и заодно пегасовской франшизы, наш бывший инициативный и добросовестный сотрудник Римас Леонасович открывает офисы в городах области. Хотел бы получать от нас услуги передачи данных и междугородной ай-пи-связи. Весьма надеется на скидки. Пойдем навстречу?
Игорь непроизвольно пожал плечами, настолько очевидно было, что в данном случае вопрос решать не ему, менеджеру, а лично генералу. В ответ на это Запотоцкий самодовольно рассмеялся:
– Ну что, дружище Римас, я же говорил тебе, вот и коллега подтверждает, все будет зависеть от объемов. Дашь трафик, продавец забвения и счастья?
Багровый Рузгас вновь начал разрываться пополам, то на Валенка поглядывая исподлобья, то на Запотоцкого, только теперь все делал молча, нелепо мотая большой башкой справа налево и не произнося ни слова. Унижение беглеца и дезертира трудового фронта было полным и достаточным. Лицо Олега Геннадьевича окончательно просияло, и он совсем уже по-дружески сказал:
– Смотри, Леонасович, ты нам каждый месяц загоняешь абонплат, ну, скажем, на пятьсот мег данных и триста минут голоса, со скидкой пятнадцать процентов против стандартного прайса, сделаешь больше – включаем двадцать процентов, а не сделаешь – уж извини. Все наше.
– Триста и двести, – быстро ответил Рузгас.
С этой минуты пошел обычный деловой разговор. Хозяина компании-провайдера услуг связи и совладельца пансионата с видом на море в городе Паланга.
Через полчаса, выходя из кабинета Запотоцкого вместе с литовским гостем и не зная, как вежливо закончить и попрощаться, Игорь спросил:
– Значит, ничего у вас там все в новой стране устроилось, приняла, так сказать.
– Ну как… почему новой? – с каким-то даже недовольством отозвался Рузгас. – Я, знаете, никогда никому здесь не давал себя звать Ромой, тем более Романом Львовичем, хотя мне и намекали, что студентом было бы проще…
– Да я… – начал было Игорь, смутно осознавая, что наступил, сам того и не подозревая, совсем уже куда-то не туда.
– Деда сослали, да, после войны, – игнорируя потуги Валенка что-то смягчить и скрасить, как будто сам с собой разговаривая, Рузгас раздельно продолжал, – но мы всегда знали, кто мы, и что мы, и где наше место. Просто отец вот не дожил, а я сумел… вернулся.
– Хорошо. Хорошо, – сказал Игорь, ловя, как ему показалось, конец этой опасной нити, все ловко завершая, ставя точку, – семья – это отлично. Очень рад за вас.
И тут впервые за все время ненужной, тягостной и долгой встречи большое носорожье лицо Рузгаса осветила неподдельная, искренняя радость. Как будто солнечный лучик пробежал по желтой, металлической оправе его очков:
– О да, тут да… Жена осталась. Не поехала. Гражданство ей не дали, она русская, и мы развелись. Свободен, вы знаете, свободен совершенно, не должен никому и ничего уже семь лет…
Пожали руки у выхода на лестницу.
– Да, думаю, два дня на договор мне хватит, подъезжайте в пятницу подписывать…
И после этого Валенок долго стоял у окна в пустом общем кабинете и смотрел, как во дворе офиса таксист мудрил с толстыми жгутами проводов, спаявших аккумулятор прогретой желтой «волги» и безнадежно задубелого сизого «матиза». Нырял под капот то одной машины, то другой и что-то все время говорил, плел, обещал маленькой, промерзшей совсем уж, казалось, насмерть, девушке.
Игорь глядел во двор и думал, что ничего бы для него не изменилось в жизни, даже если бы и был у него каким-то волшебством и чудом синий, нездешний паспорт на имя Ігара, Ігара Яраслававіча. Потому что он, Игорь, должен. Должен. Отчаянно и безысходно. За то, что было. Было, было и никогда, наверное, уже не будет снова.
* * *Это был, наверное, первый год работы у Запотоцкого. Игоря попросили равно в восемь утра быть у начальника цеха связи шахты «Распадская». Ехать с ночевкой очень не хотелось. Алка только что вылезла из долго послесессионного запоя, тогда еще она проделывала это самостоятельно, через таблетки и пару суток непрерывного стоянья на коленях в сортире или ванной, отпаиванья чаем, молоком и нового стоянья. Она была слабая, никакая, зато Запотоцкий кипел жизненной силой и пенился энергией. Генерал ходил по кабинету и, пальцами пощелкивая, как застоявшийся танцор-испанец, повторял: «Там люди в золоте купаются, по сто вагонов ежемесячно в Находку гонят… Как, говоришь, он вышел на тебя… “РИКТ” надоел?.. Отлично!»
– Ты поезжай, – сказала Алка, – поезжай. Даже и хорошо, переночуешь, с людьми поговоришь и сразу после обеда будешь дома.
– Ну да. Конечно.
– Сколько из Междуреченска езды?
– Часа четыре. Триста двадцать километров…
– Ну вот. Полдня, можно считать, украдешь…
И как-то Игорь успокоился. И вечер в Междуреченске показался своим и тихим, как в пионерском лагере, свободный час между ужином и отбоем. Советская серийная гостиница «Югус», стандартная пятиэтажка с новомодным длинным навесом над входом а ля «Хилтон» на улице 50 лет Комсомола. На противоположной стороне во всю длину асфальтового пятидесятилетия – узкий рукав парка с дорожками и клумбами и резкий, крутой спуск к реке Усе. Широкой, дружественной, летней. А на реке зеленый остров и скалы дикого, северного берега. С бобриком густого бора сверху и стаями сосен, вцепившихся корнями, как когтями, во впадины и выступы то там, то здесь внизу. Серое и голубое. До самого неба. Легкомысленного и бесцветного.
И, главное, машина под окном. Тот, первый «лансер». Сразу, с порога, с первого дня Игорю на шею повешенная Запотоцким ссуда. Триста сорок тысяч рублей. Эти деньги, что были больше его еще недавней годовой доцентской зарплаты. Нечто, тогда казавшееся безмерным и беспредельным, как ночь и духота. За них, зачем-то и почему-то вверенные, ночуя в «Югусе», он мог не беспокоиться. Машина стояла прямо под окном. В узком и длинном кармане перед крыльцом к боку сучки-гостиницы припали, как сосунки молочные носами, десятка полтора ею во всем Сибирском округе нагулянных ублюдков. Горбатых, плоских, тонких, толстых. Синих, зеленых и серебряных. И черный «лансер» Игоря – один из выводка.
И Валенок смотрел на него сверху из окна третьего этажа, и слышал в ухе спокойный голос Алки, и улыбался:
– Все хорошо. Настя была. Свежий батон приперла из универсама, еще горячий, и сливочное масло. Анжеро-Судженское. Жар батона буду тебе сохранять собственным телом, а вот масло, придется засунуть в холодильник…
А за полоской парка, за рекою, там, где ночь съела скалы и деревья, роились, словно ночные пчелы, огоньки. И клумбы пахли медом. Почти что счастье.
Тем удивительнее яркость и дикость сна, от которого ничего не осталось, кроме огня и ужаса. И звука упавшего балкона. Где, что? На столике в спартанском узком номере пищал и выл брелок сигналки. А контрапунктом ему был целый хор автомобильного нытья и визга за окном.
Среди внезапной какофонии, припав к стеклу, он ничего вначале не мог понять и разобрать. «Лансер» был цел. И рядом с ним, вокруг, не изменилось ничего за два часа вязкого, потного сна. Бордовая компактная «шестерка» справа, а слева длинный, приплюснутый серебряный металлик «марка II» с вареником скругленной задницы, высунутым на дорогу. Шестерка, как и два часа назад, молчала, а «марк» на пару с «лансером» орал, моргая всеми сразу фарами. Еще одна машина вспыхивала молниями чуть дальше, в середине спящего ряда. И ничего. Ничего в ряд вклинившегося, воткнувшегося, въехавшего. Да что за черт?
И тут Игорь его увидел. Явно нетрезвый человек в белой рубашке качался посреди проспекта Комсомола. Бодал башкою ночную пустоту и разводил руками сиреневый свет фонарей. А за ним, за его дальним, левым плечом белое соединилось с красным. Вот что упало, как оторвавшийся балкон хрущевки. На той стороне дороги «тойта премио» по самые свои передние колеса мордой вошла в багажник новенькой «октавии». Удар был такой силы, что праворучка еще метра полтора тащила по асфальту тонну европейского металла, пока не ткнулась в темную задницу старенькой «вектры». Несчастная эта «вектра» не в такт машинам здесь, у гостиницы, внизу, надрывно верещала и что-то кому-то телеграфировала фарами. Звала на помощь.
И не напрасно. Два полуодетых типа уже неслись скачками вниз по ступеням широкого крыльца «Югуса». В шизофреническом, неверном свете фонарей, среди парализующих, мозг выносящих вспышек аварийных габаритов Игорь увидел в руках того, который летел первым, биту. Блестящую бейсбольную кувалду. И понял: сейчас случится самое ужасное. У него прямо на глазах убьют человека, пьяного идиота, разом разбившего три тачки. Свою и две чужие.
Но он не дался. С поразительной, необъяснимой ловкостью эта бессмысленно и тупо еще минуту тому назад качавшаяся посреди дороги тень, нырнула под ноги свирепо набегавших, и начала кататься между ними, отчего посыпавшиеся сверху жестокие удары ложились как попало, руки, ноги, плечи, а головы и не было как будто бы у извивающегося, дробящегося, сворачивавшегося и разворачивавшегося на асфальте ужика с белой приметной отметиной. Игорь почувствовал неудержимый, неумолимый приступ тошноты, кинулся в узкий пенал сортира и там, как Алка, рухнул на колени перед холодной белой вазой.
Когда с мокрым от ледяной воды лицом, с испариной, с дрожащими руками Валенок снова подошел к окну, внизу, на месте боя уже были местные менты. Неместные, два гостя «Югуса», лежали на земле с наручниками на запястьях, а негодяй в разорванной белой рубахе шатался между ними, глумливо скалился, самодовольно то вскидывая над головой, то упуская трофейное орудие убийства. Биту.
– Пидора! – орал он на всю улицу, затихшую, переставшую дико визжать и вспыхивать, лишь только дрожавшую тихонечко, нежно двоившуюся от едва-едва начавшегося смешения сирени фонарей с рассветным серебром. – Пидора!
Игорь свалился на кровать, закрыл лицо руками и попытался разъединить в сознанье день и ночь. Реку с зеленым островом, серые скалы с птицами-деревьями, все то, что он любил во снах и наяву, отрезать от крови, железа и людей, которых не хотел ни знать, ни понимать, ни видеть. Пытался и не мог. Не мог, потому что с некоторых пор, с какого-то проклятого момента любимое и ненавистное стали неразделимы.
* * *Примерно месяц спустя после очередного ТО механик показал Валенку отметину на заднем бампере. Что-то, какой-то кусочек стекла или металла, перелетев дорогу в ту междуреченскую ночь, рикошетом прошелся, чиркнул справа в самом низу.
– Да чепуха, пластмасска, что ей станется? – сказал механик.
И Игорь согласился. Ничего.
* * *Не то чтобы не пить. Не пахнуть старался Игорь. Вообще. Но особенно, принципиально, как мусульманин из Прокопьевска, Усят и Барачат, избегал любого соприкосновенья с алкоголем, когда Алка держалась. Однако в этот корпоративный новогодний праздник принял немного. Никакой отговорки не мог придумать, все видели и знали, что на работу Валенок приехал на такси. С утра оставил «лансер» на станции менять лобовое, расколотое еще в конце октября, по первом снежку, посыпанному плохо просеянным песочком. Камень со встречной. Больше месяца, после того как заявился в страховую, ждал новое, и вот теперь очень не хотелось с этими длинными гуляньями так и кататься с дурацким крестом трещин до середины января. Есть очередь на двадцать пятое – согласился на двадцать пятое.
– Вот молодец, – поздравил Запотоцкий, по-своему, как надо, интерпретировав известие о том, что Игорь без колес, – сегодня у меня все будете в отделе продаж друг с другом пить на брудершафт. Крепить командный дух, а то что-то ослаб, такое ощущение. Не дело.
– Я с Игорем Ярославовичем всегда… – быстро сказал Бобок, Борис Евгеньевич Гусаков, и даже посмотрел шефу в прямо глаза. Чего не делал никогда, но тут вопрос был жизни и смерти.
И Запотоцкий ухмыльнулся:
– Борис Евгеньевич, – с ласковым недоумением пожал плечами, – а как же Андрей Андреевич, с ним тоже надо целоваться иногда, по-русски, троекратно, по-мужски. Мы же не немцы тут какие-нибудь. Все свои…
Бобок напрягся. Сегодня утром он как раз в очередной раз жестко сцепился с Одной второю таракана. Большой проект интернетизации школ города, который в администрации с полгода тому назад перехватил Запотоцкий и отдал Полтораку, похоже, действительно понизил продажи Бориных буквально хлебных для него карточек разового доступа. В Южносибирске школьники массово стали переходить на даровую школьную связь.
– Ну вот, – не упустил случай Полтаракана-Полтора рака прокомментировать тенденцию. – По-братски не хотел делиться, Боря, крысятничал, Бобан, а жизнь-то видишь, как точки расставляет…
– Да я тебе расставлю, я так тебе расставлю и точки, и запятые, что вместо морды, рыжий ты фуфлан, будет у тебя один вопросительный знак, а в жопе… в жопе восклицательный… – немедленно понесся по кочкам Боря, и только чудом не дошло до настоящего контакта. В кабинет внезапно заглянул непрошенный главный бухгалтер и своей постной физиономией и постными вопросами довольно быстро остудил пыл невезучего придурка Гусакова.
Теперь же, в кабинете генерального, нашелся дипломат Потапов.
– По-русски, по-нашему, – заметил он, с легкой, ироничной рассудительностью, – нашим продажникам никак нельзя, Олег Геннадьевич.
– Эт почему?
– А разная весовая категория.
Все рассмеялись. Бой Пата с Паташоном, Тарапуньки со Штепселем окончательно принял вид глупейшей шутки. В реальной жизни решительно невозможной из-за своей комической, нечеловеческой нелепости.
Боря остался в дураках и, жалкий, лишь как всегда косил глазами, блинчики быстрых взглядов время от времени пускал поверх недружественной атмосферы, не поднимая головы, не шевелясь. Пытаясь только безуспешно вычислить, кто заложил его начальству в очередной раз.
А Полторак сиял, прямо смотрел на всех и сразу, всем своим масляным, каким-то непристойно подхалимским видом демонстрируя готовность целоваться с кем угодно. На брудершафт и просто по команде генерала. В знак вопросительный и восклицательный. Куда угодно. Но не потребовалось…
После планерки Боре пришлось еще раз теперь уже самому подняться к главбуху и после этого срочно уехать. К шести часам на праздничные общие посиделки к накрытому в клиентском отделе на первом этаже широкому столу он не вернулся.
И может быть от этого, оттого что Борю Гусакова унесла его нелегкая, вечная и неизменная, а Полторак слинял безо всякого принуждения, по своему обыкновению, ловко, как кубик сахара в стакане чая, просто исчез, распался, растворился, оставив только пошлый привкус, без контуров и цвета, сам Валенок остался. Прибился к компании системщиков, людей Потапова, и выпил с ними одну пачку белого испанского вина на шестерых, потом еще одну, а когда завели музыку и молодые люди кинулись скорее перехватывать бухгалтеров, не встал и не ушел. Вдруг повернулся к оставшемуся в уголочке Шейнису и задал вопрос под металлический грохот бумбокса, всем посторонним и ненужным заложивший уши: