– Ишь ты, везучий, сука, «мерин», – подойдя к Игорю, уже расправлявшему ножки красного треугольника, сказал водитель «гран витары».
«Ну да, конечно мерин, – подумал Игорь, бросая взгляд через дорогу, – дрянь на колесиках, дурацкий, свинский меринбах».
* * *Он точно знал, что едет на Красный камень в последний раз. И очень радовался, что из Прокопьевска. Обратным ходом заедет, с тыла, с юга, через восточный, панельный район Прокопьевска с названием Тырган, а выезжать будет обычным образом, вперед – Дальние горы, Афонино, Кутоново и дальше, дальше, на север. Прочь. В Южносибирск. Но уже с собакой.
Через неделю после того, как Шарфы, Настя и Толя, уехали, Игорь бесповоротно для себя решил, что заберет в Киселевске уличного белого щенка. Не знал, не думал и не понимал, как будет объяснять такой поступок Алке. И радовался этому. Она ведь не объясняла, отчего настойчиво просила отвезти ее к «твоим», на кладбище. Почувствовала, что надо, и ему это чувство необходимости передалось. И здесь, Игорь уверен был, произойдет что-то подобное. Он инстинктивно к этому пришел, не думая, и Алка все примет и воспримет так же. С необъяснимым пониманием. С нежностью. Как это у них всегда происходило, когда он вдруг решался на что-нибудь неординарное.
И все, словно нарочно, удачно складывалось. Игорь ехал на Красный камень из Тыргана. А значит, толстого белого щенка в мутоновой пороховой шубе он заберет на обратном пути. Самым логичным образом. Дорогою домой. А так-то, пожалуй, нелепо и смешно было бы подкатить с пыльным и грязным увальнем к АБК шахтоуправления «Филипповское» в чистом салоне официального «лансера». Да и вообще, кто знает, как флегматичный с виду сын улицы будет вести себя в первые минуты нежданной и негаданной теплой неволи? Выскочит с лаем, вырвется. Носиться станет бешеным шаром по офисной стоянке между начальственных гладких «ленд крузеров» и разъездных «дефендеров» с грубыми черными калачами запасок на капотах? Нет, если будет цирк, то лучше дома, в Южносибирске. Подальше от чужих глаз. В располагающей, благоприятной, дружественной обстановке.
Отлично поговорив и, в общем-то, договорившись с директором местного рекламного агентства о вариантах возможного обмена трафика на объявленья, статьи и прочие пути и средства продвиженья услуг ЗАО «Старнет» в Прокопьевске, Игорь завернул в первый попавшийся магазин на длинной широкой улице продутого ветрами Тыргана и купил кусок вареной колбасы. Вышел из стекляшки, а на фасаде соседнего дома надпись – «улица Есенина». Прочел и рассмеялся, и стало хорошо. Последние сомнения ушли.
Удача явно и определенно была на его стороне. И человеческая логика, со всей культурно-философской ее подкладкой. Конечно, если кусок «Останкинской» для кражи пса на улице Маяковского в городе Киселевске нашелся сам собой не где-нибудь, а на Есенина в Прокопьевске, значит, все правильно Игорь решил. И верно. Молодец.
Проселок в полях, летом тяжелый, пыльный, вился прекрасным укатанным зимником. Сам не заметил, как долетел до новодельной желтенькой мечети на въезде в населенный пункт Верхний Егос.
«Ну что, давай, напутствуй», – подумал Игорь, глядя на минарет со шпилем, похожий на маяк. И снова улыбнулся. На въезде в Красный камень, через пятнадцать или двадцать километров, его будет встречать еще один пестренький новодел со смыслом – храм с дюжиной разновеликих маковок, красные стены, белые оконца.
«Ну ведь не может быть такое сочетание случайным, такое движение от предков Гиматтиновых к предкам Валенков. От одного благословления к другому».
В храме, должно быть, совсем недавно завершилась служба, и Игорь затормозил на переходе, чтобы пропустить людей. Еще раз он остановился, пропуская самый густой поток спешащих, перед последним новоделом на своем пути – огромным моллом красноярской торговой сети «Алпи». Желто-синий монстр здесь, на окраине Красного камня, вырос буквально за год, на глазах Игоря, стремительно, как в черно-белом фильме под марш «Время, вперед!». Но радости не вызывал. Сразу вспоминалась череда долгих и вязких переговоров с управленцами этой торговой сети, как будто бы хотевших что-то, но не остро, не быстро, в принципе, с прицелом на плохо еще различимое в тумане будущее…
«И хорошо. Надо собраться. Нечего слюни распускать до времени, – сам себя наставлял Игорь. – Все будет хорошо и даже еще лучше, но впереди малоприятных полчаса. Их надо пережить. Немца отрезать, а уж потом веселиться…»
Волшебные и сказочные летом поля рапса и кипрея зимой не отличались одно от другого. Все тот же голубоватый непролазный снег, что по эту, что по другую сторону путепровода железки, на странном исходе девяностых начатого и недостроенного. Предполагалось, что по этой собственной железнодорожной ветке из Европы сюда, в Большой Южбасский технопарк, приедут целые производства. Но вот не сложилось, и даже лояльность месту и идее так долго сохранявшие фашисты и те сматывают удочки. Теперь одно огромное ШУ «Филипповское» будет тут жить и шиковать среди пустующих построек технологического и технического назначения. Ну, уж ему-то некуда с земли деваться, из этого центра притяжения, окружности, по кривому периметру которой шахты, шахты, шахты.
Игорь проехал вдоль длинного пустующего заводского корпуса, так и не заполнившегося машинами и механизмами, и свернул к АБК. В дальнем углу щедро к нему прирезанной стоянки какие-то до странности знакомые люди слонялись вдоль навязчиво и неприятно узнаваемого автомобиля. Цвета серебряный металлик. С контурами недорыбы-полугрызуна. «Ссан-йонг актион».
– Ну что же вы, Игорь Ярославович, не в курсе всем известных фактов. Это же самый настоящий «мерседес», но только ценник при этом азиатский.
Человек, некогда нравоучительно изрекший эти слова, сейчас не выглядел всеведущим и всемогущим повелителем небес и недр. Роберт Бернгардович Альтман без шапки, в одной куртке с башлыком, стоя перед акульим носом своего азиатского «мерседеса» и даже «бенца», то приседал, то выпрямлялся, то что-то рукой показывал на той, не видимой Игорю пока еще нижней стороне хищного носа своей тачки и говорил. А пара человек возле него, в таких же куртках с башлыками, все время норовящими слететь с круглых голов, не в такт, как бы с ленцой, повторяла его движения. То приседали, то вставали перед машиной, к ней то протягивая руки, то опуская.
Казалось, что группа новичков без чувства ритма и без слуха упорно разучивает какой-то танец вроде гопака.
Когда Игорь подошел и поздоровался, Альтман опять сидел на корточках и крепким красным пальцем тыкал в нижний угол бампера. Там было темное пятно, от которого весело разбегались черные трещины. Одна к стаканчику противотуманки, а две другие к скату колеса.
– Ночью не заметили мелкий сугроб? – любезно осведомился Игорь.
– Да если бы, – ответил Альтман, распрямляясь. Он был очень зол, свиреп и красен, и от обиды на весь мир его обычно светлая с рыжинкой эспаньолка сделалась пепельной. – Средь бела дня собаку сбил.
– Когда? – чувствуя легкое головокружение, быстро спросил Игорь.
– Да часа не прошло, – глава «КРАБ Рус» был просто вне себя. – Ехал по Маяковского, не знаю, ну максимум шестьдесят, а он, как куль с углем, прямо с обочины и под колеса – хряк…
– Кто? – Игорь так странно это произнес, что удивленный Альтман на него долго и внимательно смотрел, прежде чем снова удостоить словом.
– Ну я же сказал вам, Игорь Ярославович. Собака. Щенок, не знаю, по виду меньше года, а весу, как в медвежонке, как из железа… Вот, сами видите, что сделал, гад…
Альтман присел еще раз и пальцем потрогал трещину, вскрывшую пластик стрелою к противотуманке.
– Чтоб ей неладно было на том свете, этой дворняге грязной… Десятка, если просто подлатать, а под замену – тридцать.
Потом он снова выпрямился, повернул печную рожу с белым пеплом вокруг губ к Игорю и, наконец заставив себя справиться с эмоциями, особо деланным и показным тоном поинтересовался:
– А вы к нам?
– Нет, – не задумываясь, ответил Игорь.
Механически пожал протянутую руку, вторую, третью. И пошел к своей еще теплой машине. Ехать через Дальние горы, Афонино, Кутоново не было никаких сил. Ушел на кольце к автовокзалу, стадиону, в центр и вдоль по Транспортной до поворота на Усть-Катский. Прочь.
* * *Ну почему? Почему даже это у него надо отнять? Ночь. Забытье. Полное отключение и отсоединение. Закрытые окна, закрытые двери, закрытые веки. Тройная защита на шесть, семь, иногда целых восемь часов.
Он даже не знает причину. Это не психология с выворачивающими что-то из подкорки снами и это не физиология, насосом кровяным упрямо, мерно раздувающая мочевой пузырь. Это просто пробуждение. В два, в половине третьего. Без повода, какого бы то ни было, воображаемого или осязаемого. В беззвучном мраке. Щелк. В поту и ломке, как после безобразной пьянки. С теми же отчаяньем, безнадежностью и болью, но только без стыда.
Без стыда, без мук душевных или угрызений совести. В пустоте и чистоте. И от этого еще мучительнее, еще страшнее, тяжелее, поскольку все это не объяснимо, не ясно, не понятно, за что, за что же наказание? И почему? Бессонница. Безо всякого Гомера, часов, трусов и парусов. Лишь клещи. Невидимые клещи. Тиски, струбцины. Не выкричать, не выплюнуть, не выблевать. И не умереть.
Только лежать. Лежать как трупу. Вытянув ноги, вытянув руки. Без движенья и мысли. Лежать как мертвому, но от него, счастливого, холодного и беззаботного, в отличие, всем телом ощущая дикое, безумное давление. Внутреннее и внешнее. Ломающее, душащее, пугающее бесконечностью и безысходностью. В полтретьего. Без воздуха. Не видя ничего, не слыша и не понимая.
Ну почему? Ну почему?
Откуда-то из-за окна, из самого глубокого, запутанного и бездонного подземелья ночи, из самой вязкой, тошнотворной ваты тьмы зло и внезапно рыкает машина скорой помощи, просясь под шлагбаум третьей городской. Белая машина с красной полосой. Белые беленые стены больничных коридоров с зеленой до пола отбивкой антисептическим кафелем. И совершенно уже белые простыни. Сероватые, голубоватые, шершавые, пупырчатые, как снег на льду реки в субботу, по которому бежит и вьется бесконечная лыжня. От никогда не замерзающего устья Искитимки к давно и намертво в небо и реку вмерзшим быкам нового моста. Впереди широкая и круглая спина отца в стеганой куртке. Спина качается. Скрипит болонья, постукивают лыжи, мелькают палки, дышит снег…
Как он ненавидел мальчиком эти прогулки между ледяными, одноцветными, вернее не имеющим цвета вовсе, перетекающими из одного в другое небом и землей. И как он счастлив, что они были. Редкие, томительные и однообразные. Да, были, были, были, и теперь… теперь только они, они и больше ничего еще способны перевести его на ту, другую сторону ночи. Туда, на свет. Где разум, по большей части, еще справляется, и тело тоже, с необъяснимостью и бесконечностью ужаса и боли.
* * *А к немцам ехать все равно надо было. Акты гнали. Счета-фактуры требовали. Прошла неделя, и Игорь нашел в себе силы. Собрался.
И снова начал с глупости. Поехал как обычно. Через Кутоново, Афонино и Дальние горы. И напоролся на мертвого щенка. Грязный, запущенный, сам на себя махнувший Киселевск, не убираемый никем и сам за собой не подбирающий. Плевок на карте, в центре которого кошку, задавленную ночью, затем упорно раскатывают день за днем неделю, две колесами всех видов и размеров до состояния половичка. Тряпочки для ног. Засаленной бархотки.
Белому, толстенькому, с мерлушковым загривком, густо обсыпанным угольным въедливым гнусом, повезло больше. Удар его отбросил на обочину. На гребень небольшого снежного увала все тем же грифельным ветром, тоскливо и однообразно загрунтованного мертвенной серой мутью. Туда, на серый снег, где колеса не могли щенка достать. Могли люди. Но не захотели. Не стали. И он, большой и толстый, лежал окоченевший на смерзшемся, слежавшемся сугробе. Можно подумать, спал.
Да, можно было бы подумать – спит, если б не угольная патина. Ничем не прерываемый слой сажи, укрывший за неделю равномерно все, что не двигалось. Остановилось. Ограду заметенную, сугробчик и воздуха лишенный шар щенка. С колбасами еще смешных и детских лап.
* * *По офису «КРАБ Рус» гуляли сквозняки и грузчики. Солнечные столбы из распахнутых дверей вываливались прямо в коридор. Внезапно оголенные стены кабинетов стыдливо демонстрировали подтеки разной природы, пятна, выцветшие полосы на офисных обоях и паутину. Очистка помещений завершалась. Но главный бухгалтер, как и обещала, ждала Игоря. В ее угловом, девичьем покое уже не было высоких шкафов с папками и книгами, но стол с бумагами и скромный кубик несгораемого шкафчика на тумбочке, все там, где и всегда, еще давали ощущение убежища. Места, пока что заговоренного от ухарского ветра кругом бушующего бардака.
– Ну что за люди? – в сердцах пожаловалась сухая и бледная, словно из воска сделанная женщина. Она забрала бумаги Игоря, проверила, все аккуратно подколола, сложила в папочку, а затем, вдруг протянув ему чужой какой-то счет, предложила полюбоваться: – Нет, вы скажите, ну где еще такие в наше время находятся?
– Какие?
– Ну такие, что в сумме не выделяют НДС?
Это был счет на бампер для «ссанг-йонга» от какой-то такой ничтожной и малюсенькой конторки, что даже стандартного и вездесущего 1С у них не было. Листочек счета был натурально сделан вручную в ворде или икселе.
– А почему вы-то платите? – удивился в свою очередь Игорь. – У вас разве машины не застрахованы?
– Были, – ядовито заметила фарфоровая женщина. – Но вы же знаете Роберта Бернгардовича…
Она глянула на Игоря затравленно и даже виновато.
– Все у него кругом мошенники и жулики. И потому мы три недели назад разорвали договор на КАСКО со старой страховой, а с новой подписали только позавчера.
«Ах, вот в чем дело, – злорадно подумал Игорь, сразу припомнив Альтмана на корточках перед уродливой машинкой, бормочущего “десятка, если просто подлатать, а под замену – тридцать”, – значит, нашел самого левого левака».
Сумма счета была чуть меньше девяти тысяч.
– Зато какой он у вас рачительный и экономный, сын прогрессивного писателя-антифашиста.
– Кого, кого? – изумилась такому повороту темы даже эта лишенная пигментов женщина, в жилах которой текла, наверное, не кровь, а сыворотка, полупрозрачная, молочная, способная тихо и долго кипеть, шипеть, но не расплескиваться пузырями и не взрываться.
– Простите, – смутился Игорь, – глупая шутка. Не знаю, почему-то вдруг сорвалось. Писатель был такой – Бернгард Келлерман… Любимый автор нашего директора, в школе, наверное, долго проходил…
Главный бухгалтер ЗАО «КРАБ Рус» внимательно и долго смотрела на Игоря Валенка, а он на нее. И странное, совсем ненужное, необязательное понимание возникало и крепло между Игорем Ярославовичем Валенком и это женщиной по имени Вера Петровна Шиш.
– Да хоть бы и Гржимека, – вдруг резко оборвала она на этом взаимный процесс порозовения и покраснения. – От этой рачительности…
Еще секунду-две тому назад Игорю казалось, что взволнованная, растревоженная, раздосадованная бухгалтерша вот-вот ввернет, решится на точное и верное определение «немецкой»… фашистской рачительности, фашистской скаредности… но Вера Петровна не решилась.
– …от этой рачительности, вы знаете… рачительности и экономии, честное слово, один убыток…
И снова стала бескровной, как свечка, огненным мотыльком вспыхнувшая неизвестно отчего и тут же погашенная первым же легким дуновеньем, холодным язычком нечаянного сквозняка. Вера Петровна Шиш, в имени которой и фамилии не было вообще, да и не предполагалось кубиков-слогов хозяйской неразделимой троицы Крафтманн, Робке унд Альтмайер. Ни одного.
* * *Большая лестница, по которой Игорь поднялся в разоренный офис «КРАБ Рус», была перегорожена огромным неразъемным шкафом. Как-то так неудачно его завели между перил грузчики, что ничего, кроме крика, не ходило теперь и не двигалось между четвертым этажом и третьим АБК ШУ «Филипповское».
– Пойдемте, – предложила Вера Петровна, которая из кабинета вышла вместе с Валенком и направлялась в бухгалтерию шахтоуправления, куда-то на второй. – Это надолго. С той стороны коридора есть маленькая запасная лестница.
И в самом деле, узкие непарадные пролеты, из разряда тех, что этажи соединяют в старых хрущевках, обнаружились в дальнем конце коридора за туалетами. На маленькой этажной площадке прямо на кафельном полу стояли разнообразные цветочные горшки. И лишь один отдельно, по-царски на старом, низком, крашенном грубой масляной краской табурете.
Игорь узнал знаменитую азалию Бурке. Она стала еще прекраснее. Длинные косы ее побегов давно переросли широкое устье горшка и щедро свешивались теперь, кудрявились по всей его окружности волнами гибких, мелколистных прядей, усыпанных, словно волшебными бантами, розовой россыпью нежных, новогодних, елочных цветов. Невероятно. С тех пор как Альтман занял кабинет директора, цветы оттуда были вынесены, и Игорь даже не подозревал, что где-то они полгода или даже больше жили, не скрючились, не высохли, не умерли…
– Что это тут вся ваша красота? – спросил Игорь Веру Петровну с удивительно уместной для главного бухгалтера фамилией. Шиш.
– А куда ее девать? – пожала плечами женщина без крови и воды. – Был у нас, если помните, чудаковатый парнишка Герман, он у себя держал, ушел, я поливала, когда могла, ну а теперь не знаю, может быть, тут кто-то сжалится…
– А если я?
– Что вы?
– Я сжалюсь, – ответил Игорь, – я заберу…