Вечером в комнате матери Стелла монотонным голосом дочитала книгу. Ей в общем и целом было наплевать на историю Скромного Юноши, она все прокручивала в голове, как Тюрке с Жеромом шушукались на «Железке», думала о Виолетте и Рэе, но все равно старалась читать повыразительней. Скромный Юноша потерял свою любовь, Кэри Грант уехал в Америку, оставив ему на прощание записку. Ему не хватило смелости сказать в лицо, что он уезжает. У Скромного Юноши было разбито сердце. Он бесцельно блуждал по городу. Он весь превратился в руку, протянутую к невидимке. К человеку, который его бросил.
Леони вздохнула:
– Ах, значит, и его, и его…
– Что и его? – спросила Стелла, поднимая голову от последней страницы. – Почему ты так разнервничалась, мам?
– И его тоже покинули…
– Ну такова жизнь, мам, ничего не поделаешь, бывает…
– Я знаю. Но все равно это очень грустно.
Она выглядела такой же несчастной и потерянной, как персонаж из книги.
– Но это ведь всего лишь роман, – попыталась втолковать ей Стелла. – Выдуманная история.
– История как из настоящей жизни. Мне очень понравилась эта книга. А уже все, это конец?
– Да. Осталась только страница с благодарностями от автора. Но мы, может быть, это опустим?
Ей хотелось поскорей забрать Тома. Нехорошо будет, если вдруг Тюрке взбредет в голову смотаться на ферму. Там, правда, остались собаки, и это ее немного успокаивало.
– Нет, прочитай мне их, пожалуйста. Может быть, она расскажет, что произошло со Скромным Юношей после этого? Иногда ведь авторы что-то рассказывают в послесловии о своих персонажах, особенно если они списаны с реальных людей.
Стелла вновь взяла в руки книгу и прочла:
«Прежде всего я посвящаю эту книгу моему отцу, Люсьену Плиссонье, умершему 13 июля 1977 года, когда во всем Париже взрывались петарды и гремел салют. Ему было сорок лет. Он был добрым, нежным, честным, благородным, это был мой папа, и я любила его. Он дал мне силу жить, силу сопротивляться бедам, силу писать книги и силу стать такой, какая я сейчас. Мне не было и десяти лет, когда он ушел, но он оставил во мне неизгладимый след.
Еще я хотела бы поблагодарить…»
Стеллин голос прервало рыдание, мать заплакала, да так горько, так жалобно, словно рвалась на части. Леони держалась за грудь и всхлипывала: «Люсьен, Люсьен, Люсьен!»
Стелла опустила книгу и ошеломленно посмотрела на нее:
– Ты что, его знаешь?
– Ох ты, деточка моя маленькая, детка ты моя…
– Ты его знала.
– Как же больно! О, как же больно. Я и не знала, что это может быть так больно…
– Но ты никогда о нем не говорила. Никогда.
– Я не могла ничего рассказывать… Ох, как мне больно! Хочется тоже умереть.
Она стукнула кулаком по гипсу, оттолкнула прикрепленный над кроватью бело-розовый столик. Скинула ногу с кровати, попыталась встать. Стелла удержала ее, заставила лечь обратно, поправила столик и крепко-крепко обняла.
– А что у тебя произошло с этим человеком, мам?
Леони не ответила. Она лежала, обессилев от своего порыва, и тихо плакала, вцепившись пальцами в край прикроватного столика.
– Стелла…
– Ты все можешь мне сказать, все.
– Ох, Стелла…
– Скажи мне, мама.
– Он был таким хорошим, таким добрым и нежным, и я всегда спрашивала себя, почему… Это было так не похоже на него, его молчание сводило меня с ума.
– Ты, значит, была с ним близко знакома? Это было важно для тебя?
– Да.
Леони говорила едва слышно. Она смотрела на дверь комнаты, словно там вот-вот должен был появиться Рэй и наброситься на нее. Она дрожала и прятала глаза, избегая взгляда Стеллы.
– Вы были с ним друзьями?
– Да.
– Немного больше, чем друзьями?
Леони кивнула.
– Любовниками?
Леони закашлялась, покраснела до корней волос, отвернулась. И снова в ее голосе появился тот самый звук хрустнувшей косточки, который мучил ее с самого детства.
Стелла смотрела на мать, и в ее голове носились, сталкиваясь между собой, слова: Леони, любовник, любовник, Леони… Она взяла себя в руки, сглотнула, взяла руки матери в свои и начала ее осторожно расспрашивать:
– Это когда было-то?
Леони не отвечала.
– Скажи мне, мамочка, скажи. И не прячь глаза, пожалуйста. В этом нет ничего стыдного.
Молчание.
– Скажи мне. Это важно для меня.
Леони уставилась в одну точку где-то внизу. Она не решалась обратиться прямо к Стелле. Разговаривала с пятном на полу, с черной царапинкой, отпечатком каблука, выделяющимся на желтой плитке. Голос у нее был тоненький, как у провинившейся девочки.
– Рэй уехал в Испанию, в район Аликанте, помогать испанским пожарным, там было возгорание на обширной территории. Он записался добровольцем. И уехал на две недели. А не было его два с половиной месяца.
Она замолчала, обессилев. Потом перевела дух и продолжила, по-прежнему не сводя глаз с пятна на полу.
– И ты была одна-одинешенька, и встретила его. Ты встретилась с ним случайно, и потом вы увидались еще раз…
– Да… – выдохнула Леони.
– Сначала вы просто были счастливы, что можете говорить друг с другом. Вы ничего такого больше не делали… а потом вдруг сблизились…
– Да, это правда, потом мы сблизились.
– И вот в один прекрасный день вы поняли, что хотите поцеловаться. И само собой так получилось, что вы поцеловались…
– Это было вечером. Фернанда послала меня за хлебом и салом. Хотела сделать пирог, киш. Я побежала в магазин, стараясь успеть до закрытия, и столкнулась с ним. Налетела на него со всего разбега. Словно два автомобиля столкнулись…
– И после этого первого поцелуя вы увиделись еще раз…
– Мы договорились о свидании.
– А Фернанда-то что? Так просто тебя отпускала?
На лице Леони появилась тень хитренькой улыбки, улыбка влюбленной женщины, которая находит тысячу способов, чтобы увидеться с возлюбленным, которая не боится лгать, изворачиваться, придумывать самые замысловатые хитрости. Улыбка молодой женщины вдруг появилась на морщинистом лице, вызывая в памяти воспоминания, видения из юной прекрасной поры.
– Ты вновь увиделась с ним, и вы полюбили друг друга?
Леони подняла голову. Ее лицо осветилось улыбкой былого счастья, которое невозможно скрыть.
– Да-да. Мы любили друг друга.
– И впервые в жизни ты была счастлива.
– Я смотрела на небо и говорила: «Спасибо, спасибо за все».
Леони опять улыбнулась. Той рукой, что была без гипса, она подняла прядь седых волос кокетливым жестом, и ее голубые глаза стали казаться еще больше и загорелись ярким счастливым светом.
– Ну-ка, перечитай мне тот отрывок, где речь идет о Люсьене, – попросила она.
Стелла вновь взяла книгу, прочитала еще раз. Еще, требовала Леони, еще. Стелла покорно перечитала. Леони много раз повторила: 13 июля, 13 июля, вот оно что…
– Это он подарил тебе Половинку Черешенки?
– Ага.
– Это когда было, мамуль?
– В 1977‑м. Май-июнь 1977‑го.
– Ты уже шесть лет была замужем, – сказала Стелла как-то равнодушно.
И вдруг некая мысль появилась у нее в голове. Она сглотнула слюну и сформулировала вопрос:
– Ты была уже шесть лет замужем, а детей у тебя все не было…
Слова Рэя Валенти в ту ужасную ночь. Гримаса, искривившая рот Рэя Валенти, который прошипел ей: «Я не твой отец! Ты поняла, или тебе еще картинку нарисовать?» И вот последний кусочек пазла встал на свое место между двумя другими. Встал как влитой. Хлоп. И перед глазами картинка. И боль пронзает живот. «В следующий раз ты наденешь красивую ночную рубашку. Договорились? Я куплю тебе какую надо. Красивую, нарядную ночную рубашечку, чтобы Рэй мог с тобой как следует поразвлечься. Ты же хочешь поразвлечься со мной? Я знаю такие забавные игры… Я не твой отец. Я тоже имею право…»
Я не твой отец. Я не твой отец.
Ее глаза наполнились давнишней яростью. Ей захотелось кричать: «И ты меня не защитила? Ты меня не защитила!» Она отняла руки и встала. Подошла к окну, посмотрела на парковку. Оп-па, она, оказывается, забыла закрыть окно со стороны водителя. Любой мог проникнуть в грузовик и своровать ее бинокль. Ее документы в бардачке. Да даже сам грузовик угнать, если вдруг приспичит… Удары ножа в живот, мать, которая смотрит на это сквозь пальцы и опускает глаза поутру во время завтрака, Рэй Валенти, который приходит в ее комнату каждый вечер, когда у него возникнет желание… А мать знала. Знала и не защитила ее.
Она обхватила себя руками и баюкала, баюкала маленькую девочку из той ночи.
Захотелось уже прекратить тянуть эту лямку, бросить мать, бросить все это горе и несчастье. Уйти, уехать.
– Нет, моя дорогая!
– Нет, моя дорогая!
Леони закричала, чтобы помешать дочери думать. Она только собралась заговорить, как Стелла сказала бесцветным голосом:
– Я родилась в 1978 году. В марте 1978 года. И если я правильно считаю…
Мама кивнула…
– Ты его любила, по крайней мере? Это была настоящая любовь?
Леони пробормотала: «Да».
– Ну так, значит, он мой отец?
Леони молчала.
– Он мой отец. Я это знаю. Но мне хотелось бы услышать один раз, один-единственный разочек… из твоих уст слова, которые что-то утверждают, а не стирают все вокруг себя. А то получается какая-то путаница, туман. Я устала блуждать в тумане.
Зачем что-то говорить, произносить слова, чтобы при этом ничего не говорить? Можно так целые жизни свести на нет, не произнеся в нужный момент нужных слов. Те слова, которые удерживаются на кончике языка, заключают нас в темницу, те слова, которые произносятся вслух, делают нас свободными. И сильными. Я бьюсь с призраками, которые блуждают в темноте. Я хочу схватить их, и каждый раз они выскальзывают и опутывают мои ноги, не давая шагнуть вперед.
– Да. Это Люсьен Плиссонье.
– Ну, значит, у меня есть отец. Настоящий отец.
Стелла повторила: у меня есть отец, у меня есть отец. И это вовсе не Рэй Валенти. У меня с ним нет ничего общего. Моего отца зовут Люсьен Плиссонье. Этот человек, которого я никогда не знала, только что освободил меня.
И гнев тотчас спал с ее души. Вернее сказать, она сбросила его, как старое поношенное пальто. Она обернулась и посмотрела на белую фигурку, вытянутую на кровати. На гипсовый воротник, на закованную в гипс ногу, на вздувшиеся фиолетовые вены, на синяки и кровоподтеки, которые, бледнея, образовывали серовато-фиолетовые пятна, на сухие, как у мумии, руки. Что она могла сделать? Что она могла сделать с силой, которой обладал Рэй?
И вновь она почувствовала огромную жалость и нежность к матери.
– Мамочка, если бы ты знала…
Леони подняла голову и посмотрела на дочь.
Стелла протянула ей руку. Леони сжала ее изо всех своих сил, которые только начали появляться.
– Это был замечательный человек, Стелла. Твой отец был замечательный человек.
– У меня есть отец. У меня есть отец.
Потом Стелла наморщила брови:
– А Рэй Валенти знает?
– Да, он знает, что ты не его дочь, но я никогда не говорила, кто это. Я сказала ему, что он умер. Что я узнала это из газеты. Он заорал: «Из газеты? А что он там делал, в газете? Это такая выдающаяся личность, что о нем в газетах пишут?» Он же считал, что только он имеет право видеть свое имя напечатанным в газете. – Она вздохнула. – Я сказала ему, что прочла это в рубрике некрологов в «Фигаро». В старом номере, который давно пустила под картофельные очистки.
– И он все равно хотел, чтобы ты оставила меня?
– Он был ужасно доволен, что я забеременела. У него-то детей не могло быть. В Сен-Шалане его звали Пустоцветом. За спиной, разумеется. Люди мстили ему. Мстили ему и за его поступки, и за свою собственную слабость перед ним.
– Я знаю. Я все это уже давно знаю. Меня это душит. Мне кажется, мне надо больше воздуха.
Стелла глубоко вздохнула, вздох перешел в долгий зевок. Силы оставили ее.
– Том ждет меня. Я могу уже идти? Ты как, ничего?
Леони кивнула.
– А можно, я еще немного подержу у себя книгу?
Стелла сказала: «Конечно, если хочешь».
Леони перевернула книгу, посмотрела на лицо Жозефины Кортес на обложке. Прочитала надпись на задней странице обложки. Подумала и сказала вдруг тихо и неуверенно:
– А это ведь твоя сестра. Единокровная сестра.
– Да, – ответила Стелла безразлично, словно это было не о ней.
– Он мне сказал, что он не свободен. Не хотел мне лгать. И еще он сказал, что в один прекрасный день освободится, и в этот день… Мы не успели. Сама жизнь не захотела, чтобы это сбылось… Я ждала его. Благодаря этому я только и выдержала все испытания. Мне придавали силы надежда на его возвращение и ты… Я представляла себе, что мы когда-нибудь втроем воссоединимся.
Она явно уже была готова снова заплакать. Стелла встала.
– Мне надо идти. Завтра приду. Ты приняла снотворное на ночь?
– Приму, приму… Иди. Оставь меня. Мне тоже необходимо побыть одной.
Они удивленно переглянулись. Словно одним махом их кто-то разъединил. Словно сиамских близнецов отделил друг от друга ловкий скальпель хирурга. И теперь каждый должен найти свое место.
Они замолчали. Ласково улыбнулись друг другу.
И эта улыбка разделила их окончательно.
Они никогда больше не будут прежними.
Они горы своротили сейчас, за один вечер.
На парковке было пустынно, жизнь, казалось, остановилась.
Ни одного прохожего, ни одной машины, которая останавливается или отъезжает, выпуская струю вонючего черного дыма, ни порыва ветерка. Дни стали длиннее, и солнце только еще садилось, спрятанное за стенами больницы. Видны были лишь его лучи, словно алые светящиеся руки какого-то страшилища.
В природе чувствовался запах пробуждения, какая-то неясная душистая радость предчувствия весны.
Стелла села на бетонный парапет и принялась наблюдать, как спускаются сумерки. Это произошло очень быстро. Взглянула на часы. Опять она опаздывает. Том, наверное, поужинал, и Сюзон уложила его спать. У него в доме Жоржа и Сюзон была своя комната. Наверху, над гостиной. А может быть, они втроем смотрят передачу «Таласса» про море. В пятницу показывают «Таласса».
Ей нужно было подумать. Нужно было вспомнить слово в слово разговор с матерью и потом посмотреть на все со стороны.
Она испытывала к тому же желание немедленно кому-то выговориться, поделиться этой ошеломительной новостью. У нее есть отец, и это вовсе не Рэй Валенти. Его зовут Люсьен Плиссонье. Отец Жозефины Кортес, женщины, которая пишет книжки, продающиеся миллионными тиражами и занимающие первые места во всевозможных рейтингах продаж. «Сестра, получается, – вновь с удивлением осознала Стелла. – У меня есть сестра. Ну только наполовину сестра, но тем не менее… А вполне возможно, что у этой наполовину сестры и дети есть, тогда у Тома могут оказаться кузены и кузины…»
У нее есть семья, она – ее часть… Эта мысль наполняла Стеллу нежностью. Но и опасением. Эта женщина, ее единокровная сестра… Успех мог сделать ее высокомерной и равнодушной. А может, наоборот, благородной и внимательной? На портрете с обложки видна ее милая улыбка, и вид у нее ласковый и скромный, так и хочется с ней поговорить.
Моя наполовину сестра.
Семья.
Она посмотрела на свой оранжевый комбинезон, потрогала грубый синий свитер, откинула с лица белокурую прядь. Составила вместе по-мужски расставленные ноги, выпрямила спину, плотно прижала локти к бокам и села с достоинством женщины из высшего света. Было такое впечатление, что ей велели надеть новую, непривычную одежду, или разом выучить незнакомый язык, или немедленно научиться вести себя за столом и обращаться с изобилием вилок, вилочек, ножей и ножичков. Сначала она почувствовала себя неловкой, растерянной, а через мгновение – радостной и легкой.
«Они любили друг друга, Люсьен Плиссонье и Леони. И я – плод этой любви. Я зачата не в насилии, не жестоким человеком, который использовал мою мать, когда ему совсем приспичит, а человеком добрым и милым, который любил ее, уважал, шептал ей в тишине ласковые слова. Нежно целовал родинку на правом плече. Бормотал любовную чушь, те слова, которых Леони никогда не слышала. Девочка моя, возлюбленная моя, жди меня, и я вернусь. Они все это говорят, мужчины, связанные другими узами. Вот почему мама всегда плакала, когда по радио передавали песню Юга Офрэ: “Скажи мне, Селин, что стало с ним теперь, с тем милым женихом, который не вернулся?”».
Она больше никогда его не видела.
Он никогда не узнал, что у него есть дочь. Если бы он узнал…
Она вздохнула, понурилась и тут же взяла себя в руки. Нечего тут страдать.
Она не дочь Рэя Валенти.
Забит еще один гвоздь.
Маленькие огоньки замигали на горизонте, и потом на парковке внезапно стало совсем темно. Ночь спустилась тихо и незаметно, перемешав воедино небо и землю. Она вздрогнула от холода. Встала и направилась к грузовику, вышагивая, как важная дама. Но через секунду расслабилась и стряхнула комок грязи, налипший на ботинок.
«У меня есть отец, хотя его и нет больше с нами, но я все равно могу им гордиться.
И это все меняет».
Она открыла дверцу грузовика, вскочила на подножку и заметила мужчину, который сидел в темной кабине. Она отпрянула назад, но через миг узнала Эдмона Куртуа. Он был в сером костюме, белую рубашку расстегнул, а галстук распустил. Он улыбнулся и тихо сказал: «Не бойся».
Стелла пожала плечами и уселась на место водителя.