– Глупо на самом деле то, что нас заставили так долго ждать этого, – проговорила она. – Абсолютно не могу сказать про себя, будто мне так уж не терпится начать танцевать на балах, доставлять свои визитные карточки незнакомым мне людям и встречаться с молодыми мужчинами – я, вероятно, вполне могла бы вообще обойтись без всего этого, – но меня бесит, что со мной до сих пор обращаются как с несмышленой малышкой. Терпеть не могу ужинать в компании Марии. Она до крайности невежественна или просто притворяется. По крайней мере, когда сидишь в общей столовой, слышишь интересные разговоры. Папа рассказывает прелюбопытные истории. А все, что предлагает Мария, когда мне становится скучно, – это сыграть в карты. Но я уже не хочу ни во что играть. Любыми играми с детства сыта по горло.
Она вздохнула. Разговор пока только расстраивал. Она посмотрела на безмятежно спокойное веснушчатое лицо Белинды, увенчанное рыжими кудряшками. У самой Шарлотты лицо имело овальную форму с чуть великоватым прямым носом и волевым подбородком, а волосы были темными и очень густыми. «Везет же Белинде! – подумала она. – Ничто ее не беспокоит. Ничто не вызывает по-настоящему сильных эмоций».
Шарлотта тронула подругу за руку.
– Извини, что наговорила тебе всего этого.
– Ничего страшного, – снисходительно улыбнулась Белинда. – Меня просто всегда поражает твоя способность сердиться на то, чего ты не в силах изменить. Помнишь, как однажды ты решила, что хочешь непременно учиться в Итоне[6].
– Не было такого!
– А вот и было. Ты устроила страшный переполох. «Если мой папа получил образование в Итоне, – говорила ты, – то почему мне это запрещено?»
У Шарлотты этот эпизод совершенно изгладился из памяти, но звучало очень похоже на то, какой она была в десятилетнем возрасте.
– Но разве ты сама ни разу не думала, что твоя жизнь может быть иной? Что ты вовсе не обречена на участие в этом лондонском сезоне, на непременное обручение с кем-то, а потом на замужество? – спросила она.
– Конечно, можно закатить такой скандал, что всей семье придется навсегда уехать куда-нибудь в Родезию.
– Жаль, я понятия не имею, как такие скандалы устраивают.
– Я тоже.
Какое-то время обе молчали. Иногда Шарлотта жалела, что не родилась такой же пассивной, как Белинда. Жить стало бы куда проще, но в то же время намного скучнее.
– Однажды я спросила Марию, что буду делать, когда выйду замуж, – сказала она. – Знаешь, что она мне ответила?
Шарлотта изобразила шепелявый русский акцент своей гувернантки:
– «Делать? Что за вопрос, дитя мое? Тебе не придется делать ничего».
– Да, действительно глупый ответ, – кивнула Белинда.
– Разве? Сама подумай, чем заняты наши матушки – твоя и моя?
– Они просто принадлежат к высшему обществу. Посещают приемы, совершают визиты к подругам в загородные дома, ходят в оперу и…
– Это и имеется в виду – они не делают ничего!
– Но у них есть дети.
– Ага! Ты затронула занятную тему. Они окутали рождение детей такой тайной.
– Просто из-за того, что это… вульгарно.
– Почему? Что в этом такого вульгарного? – Шарлотта заметила, что начинает горячиться. Мария же постоянно повторяла, что горячность светской леди не к лицу.
Она вдохнула поглубже и понизила голос.
– И тебе, и мне, нам обеим, предстоит завести детей. Так не думаешь ли ты, что им самое время рассказать нам, как это происходит? А вместо этого они пичкают нас знаниями о Моцарте, Шекспире и Леонардо да Винчи.
Белинда выглядела смущенной, но и заинтригованной. «Она испытывает по этому поводу те же чувства, что и я, – подумала Шарлотта. – Интересно, многое ли ей известно?»
– Ты хоть знаешь, что ребенок вырастет внутри тебя? – спросила Шарлотта.
Белинда закивала и выпалила:
– Да, но с чего это все начинается?
– О, я думаю, это просто происходит само собой, когда тебе исполняется двадцать один год или около того. Вот почему нас, на самом деле, заставляют дебютировать в обществе. Чтобы к тому времени, когда пойдут дети, у нас уже были законные мужья.
Впрочем, Шарлотта сказала все это без особой уверенности и потому добавила:
– Мне так кажется.
– А как они выбираются наружу? – спросила Белинда.
– Понятия не имею. А они большие?
Белинда развела ладони фута на два в стороны.
– Близнецы были примерно такими через день после рождения.
Она подумала и немного свела руки.
– Ну, может, вот такими.
– Когда курица откладывает яйцо, – сказала Шарлотта, – оно вылезает из нее… сзади.
Она избегала встречаться с Белиндой глазами. Так откровенно она еще ни с кем не разговаривала.
– Яйцо тоже кажется слишком большим, но все-таки выходит наружу.
Белинда склонилась к подруге и заговорила еще тише:
– А я однажды видела, как Дейзи отелилась. Это корова джерсийской породы с нашей фермы. Скотоводы и не подозревали, что я все вижу. Они так это и называли: «отелилась».
Шарлотта чрезвычайно заинтересовалась:
– И как это происходило?
– Ужасно. У нее словно открылся живот, а потом было много крови и еще всякого… – Белинду передернуло.
– Меня все это сильно пугает, – призналась Шарлотта. – Я очень боюсь, что у меня это начнется, а я так ничего и не буду знать. Ну почему с нами никто не говорит?
– Нам и самим не следует говорить о таких вещах.
– Неправда! Мы, черт побери, имеем полное право обсуждать их!
Белинда охнула.
– А сквернословить уж и совсем ни к чему!
– Мне все равно.
Шарлотту выводила из себя невозможность все выяснить: не к кому обратиться, негде даже прочитать… И тут ее осенило.
– В нашей библиотеке есть запертый шкаф. Готова поспорить, что там-то и хранятся книжки на эту тему. Давай их посмотрим?
– Но если шкаф заперт…
– Я знаю, где лежит ключ. Уже сто лет назад узнала.
– Но будут большие неприятности, если нас поймают.
– Сейчас все переодеваются к ужину – превосходная возможность, – сказала Шарлотта, поднимаясь.
Белинда все еще колебалась.
– Нам сильно достанется.
– Ну и пусть. В общем, я отправляюсь, чтобы заглянуть в запертый ящик. Можешь пойти со мной, если хочешь.
Шарлотта повернулась и направилась к дому. Спустя всего секунду рядом с ней уже семенила Белинда, что не стало для Шарлотты сюрпризом.
Они прошли под колоннадой портика при входе и оказались в прохладном и обширном вестибюле. Повернув налево, они проскользнули мимо комнаты для утренних чаепитий и «Октагона» и вошли в библиотеку. Как ни убеждала себя Шарлотта, что уже взрослая и имеет право все знать, сейчас она почувствовала себя маленькой озорницей.
Библиотека была ее любимой комнатой. Она располагалась в углу дома, и через три больших окна сюда попадало много света. Несмотря на преклонный возраст старых, обитых кожей кресел, сиделось в них на удивление удобно. Зимой в библиотеке целый день пылал камин, а на полках, помимо двух или трех тысяч томов, лежали настольные игры и головоломки. Некоторые из книг были совсем древними и хранились еще со времен постройки дома, но и новинок насчитывалось немало, потому что мама любила романы, а интересы отца распространялись очень широко – он читал труды по химии, сельскому хозяйству, астрономии, отчеты о путешествиях и трактаты по истории. Шарлотта всегда предпочитала приходить сюда в те дни, когда Мария брала выходной и не могла отнять у нее «взрослую» книгу, заменив ее каким-нибудь детским вздором об утятах и цыплятах. Иногда тут же располагался отец, усевшись за массивный, как пьедестал, викторианский письменный стол и листая каталог сельскохозяйственной техники или финансовые отчеты американских железнодорожных компаний, но он никогда не мешал дочери читать то, что ей хотелось.
Сейчас библиотека пустовала. Шарлотта направилась прямо к письменному столу, выдвинула небольшой квадратный ящичек из одной его тумбы и достала ключ.
У стены рядом со столом стояли три шкафчика. В одном из них лежали настольные игры, во втором стояли картонные коробки с писчей бумагой и конвертами, помеченными гербом Уолденов. Третий был под замком. Шарлотта воспользовалась ключом, чтобы открыть его.
Внутри обнаружились двадцать или тридцать книг и кипы старых журналов. Шарлотта бегло пролистала несколько журналов, называвшихся «Жемчужина», что звучало не слишком многообещающе. Потом, уже в спешке, она схватила наугад две книги, даже не взглянув на названия. Закрыла и заперла шкаф, а ключ вернула на место.
– Вот! – воскликнула она торжествующе.
– А где нам лучше их просмотреть? – шепотом спросила Белинда.
– Помнишь, я рассказывала тебе о своем укрытии?
– Ах, ну конечно!
– Почему ты говоришь шепотом?
Они дружно захихикали.
Шарлотта уже подошла к двери, когда из вестибюля донесся голос:
– Леди Шарлотта… Леди Шарлотта, где же вы?
– Это Энни. Ей поручили нас разыскать, – сказала Шарлотта. – Она добрая девушка, но немножко туповата. Мы выйдем другим путем, быстро!
– Почему ты говоришь шепотом?
Они дружно захихикали.
Шарлотта уже подошла к двери, когда из вестибюля донесся голос:
– Леди Шарлотта… Леди Шарлотта, где же вы?
– Это Энни. Ей поручили нас разыскать, – сказала Шарлотта. – Она добрая девушка, но немножко туповата. Мы выйдем другим путем, быстро!
Она пересекла библиотеку, откуда дверь вела сначала в бильярдную, а потом и в оружейную комнату, но там кто-то уже был. Она остановилась на мгновение и прислушалась.
– Это мой папа, – испуганно прошептала Белинда. – Он водил на прогулку собак.
К счастью, из бильярдной через два высоких французских окна можно было попасть на западную террасу. Подруги выбрались наружу и осторожно прикрыли за собой створки. Солнце уже опустилось совсем низко, и теперь от его красноватых лучей деревья отбрасывали длинные тени через всю лужайку.
– Как же мы снова попадем внутрь? – спросила Белинда.
– Через крышу. За мной, не отставай!
Шарлотта миновала задний двор дома, огород при кухне и оказалась у конюшни. Она сунула книги за лиф платья и плотнее затянула поясок, чтобы те случайно не выпали.
От угла конного двора, легко находя опору для ног, они взобрались на крышу комнат для прислуги. Затем Шарлотта встала на стальной люк, открывавшийся внутрь склада, где хранились дрова, а с него, чуть подтянувшись, ступила на железную крышу пристройки для садовых инструментов. Пристройка же стояла вплотную к прачечной, на черепичную кровлю которой девушка попала, привстав на цыпочки и с небольшим усилием перебросив наверх ногу. Обернувшись, она убедилась, что Белинда следует за ней по пятам.
Лежа на покатой черепице, Шарлотта поползла вверх, цепляясь за края руками и отталкиваясь носками туфель, пока крыша прачечной не уперлась в стену дома.
Задыхаясь, рядом присела Белинда.
– Как все это опасно!
– Брось, я здесь играю с тех пор, как мне исполнилось девять.
Прямо над ними располагалось мансардного типа окно спальни, которую делили две горничные. Чтобы попасть на крышу дома, этого высокого окна никак не миновать. Шарлотта приподнялась и заглянула внутрь комнаты, где никого не оказалось. Тогда она смело встала во весь рост на подоконник и, ухватившись за раму, перенесла на изразцовую крышу сначала одну, а затем и вторую ногу. Потом повернулась и помогла Белинде повторить свой маневр.
Они ненадолго задержались, чтобы отдышаться. Шарлотта вспомнила, что, судя по рассказам, общая площадь крыши Уолден-Холла составляла четыре акра. В такое трудно было поверить, если самой не оказаться здесь, где запросто можно заблудиться среди проходов и перегородок. Зато отсюда уже не составляло труда добраться до любой точки на крыше по лестницам, мосткам и туннелям, которые специально соорудили для рабочих, приезжавших каждую весну, чтобы прочистить трубы и водостоки, покрасить металлические части и заменить сломанные непогодой за зиму изразцовые плитки.
Шарлотта встала.
– Пойдем. Больше никаких сложностей.
По небольшой лестнице они поднялись на верхний ярус крыши, миновали короткий проход, а потом по другой лестнице с узкими деревянными ступенями попали к маленькой квадратной двери, врезанной в стену. Шарлотта отодвинула засов, вползла внутрь и оказалась в убежище.
Это была очень тесная комнатушка с покатым потолком и без окон. Если не соблюдать осторожность, от грубых дощатых полов можно было легко подцепить занозу. Вероятно, давным-давно здесь тоже была какая-то кладовка, теперь надежно всеми забытая. Дверь в противоположной стене открывалась в стенной шкаф детской, заброшенной уже много лет. Шарлотта обнаружила это укромное местечко совсем ребенком и по временам использовала его в любимой игре. Кажется, она играла в нее всю сознательную жизнь – в эту игру под названием «спрячься от взрослых». По полу она разбросала подушки, а в стеклянных банках закрепила свечи, заранее заготовив коробок со спичками. На одной из подушек возлежала потрепанная плюшевая собака, поселившаяся здесь лет восемь назад, когда гувернантка Мария пригрозила выкинуть ее на помойку. На приземистом столике стояла треснувшая старая ваза, из которой торчали цветные карандаши, а рядом лежал бювар из красной кожи. Время от времени в Уолден-Холле проводилась инвентаризация, и Шарлотта только посмеивалась про себя, слыша, как экономка миссис Брейтуэйт жалуется на недостачу самых странных, казалось бы, вещей.
Белинда тоже вползла внутрь, и Шарлотта зажгла свечи. Потом достала книжки и просмотрела титульные листы. Одна называлась «Медицина для дома», вторая – «Жар похоти». Первая показалась ей более полезной. Она села на подушку и открыла ее. Белинда все еще с виноватым видом пристроилась рядом. А Шарлотта лелеяла надежду, что перед ней сейчас откроется тайна зарождения новой жизни.
Она переворачивала страницу за страницей. В книге до мельчайших подробностей описывались лечение ревматизма, кори и методы накладки шин при переломах, но, как только дело дошло до появления на свет детей, все вдруг стало до крайности запутанным. Говорилось о каких-то непонятных потугах, отходе вод и пуповине, которую следовало сначала перевязать в двух местах, а потом перерезать ножницами, предварительно опущенными в кипящую воду. Глава явно предназначалась для людей, которым этот вопрос и так был уже хорошо знаком. Она сопровождалась рисунком обнаженной женщины. Причем Шарлотта сразу заметила, но от смущения не поделилась открытием с Белиндой, что у женщины на рисунке совершенно отсутствовали волосы в одном из мест, где у самой Шарлотты их росло довольно много. Присутствовала также диаграмма расположения младенца внутри тела женщины, но и тут нельзя было понять, каким образом он может оказаться снаружи.
– Похоже, докторам приходится разрезать живот, – предположила Белинда.
– А как же это делалось в доисторические времена, когда никаких врачей еще не было? – спросила Шарлотта. – В общем, эта книжка никуда не годится.
Она открыла наугад вторую и вслух прочитала первый попавшийся на глаза абзац:
– «Сладострастно медленно она опустилась так, чтобы его крепкий ствол полностью погрузился в нее, а потом принялась плавно, продлевая наслаждение, раскачиваться взад и вперед».
Шарлотта наморщила лоб и посмотрела на подругу.
– А это вообще чепуха какая-то! – сказала Белинда.
Максим Петровский ждал в вагоне отправления поезда от станции в Дувре. В купе было холодно, но он сидел совершенно неподвижно. Снаружи уже стемнело, и в стекле он мог видеть свое отражение: высокорослого мужчину с аккуратными усами, одетого в черное пальто и шляпу-котелок. Багажную полку над его головой занимал небольшой чемодан. Он вполне мог сойти за торгового представителя швейцарской часовой фирмы, но любой приглядевшийся внимательнее заметил бы, что пальто дешевое, чемодан картонный, а лицо явно не принадлежит человеку, продающему часы.
Думал он сейчас об Англии. Ему еще памятны были времена, когда по молодости лет он считал британскую конституционную монархию идеальной формой государственного устройства. Сейчас эта мысль позабавила его, и на плоском белом лице, отражавшемся в окне, появилась тень улыбки. С тех пор его взгляды на идеальный способ управления государством радикально изменились.
Поезд тронулся, и уже через несколько минут при свете восходящего солнца Максим любовался садами и полями хмеля в Кенте. Он все еще не переставал удивляться, как красива Европа. Впервые увидев ее, он испытал глубокое потрясение, поскольку, подобно любому русскому крестьянину, даже не представлял, что мир может выглядеть вот так. Он вспомнил, что тогда тоже ехал в поезде. Преодолев сотни миль по малонаселенным северо-западным губерниям России с их чахлой растительностью и нищими деревеньками, тонувшими в снегу зимой и утопавшими в непролазной грязи летом, он однажды утром проснулся уже в Германии. И глядя на покрытые ровной зеленью поля, мощеные дороги, аккуратные домики ухоженных деревень и цветочные клумбы на залитых солнцем станционных платформах, подумал, что попал в рай. Позже, уже в Швейцарии, он сидел на открытой веранде небольшого отеля под теплыми лучами солнца, наслаждаясь видами покрытых снегом горных вершин, пил кофе со свежими хрустящими булочками и не мог избавиться от мысли, как же счастливо здесь должны жить люди!
Вот и сейчас, наблюдая за оживающими ранним утром английскими фермами, он вспоминал свою родную деревню – серое, вечно клубящееся облаками небо, пронизывающий ветер, замерзшие болотистые луга с ледяными лужами и побитой морозами жесткой травой; а потом самого себя в изодранной полотняной рубахе, с замерзшими до онемения ногами в войлочных сапогах на деревянной подошве и идущего рядом отца в тонкой рясе нищего сельского попа, до хрипоты настаивавшего, что Бог милостив. Его отец любил русских людей, поскольку считал, что Бог любит их. А для Максима всегда было совершенно очевидно, что Бог людей ненавидит, иначе не обходился бы с ними так жестоко.