Теперь оставалось решить только одну, но не менее важную задачу. Раздобыть пистолет.
Это не составило бы труда в Женеве, но пересекать вооруженным несколько границ было слишком рискованно: если бы его багаж обыскали, то наверняка отказали бы во въезде в пределы Великобритании.
Впрочем, он почти не сомневался, что найти пистолет в Лондоне – тоже пара пустяков. Он только пока не знал, как это сделать, и не мог себе позволить открыто наводить справки. Наблюдая за оружейными магазинами Вест-Энда, он обратил внимание, что все покупатели явно принадлежали к высшему сословию: даже будь у Максима нужная сумма, ему там все равно не продали бы ни один из выставленных на полках красавцев пистолетов, обладавших высочайшей точностью стрельбы. Кроме того, он провел немало времени, околачиваясь в низкопробных пабах, где оружие наверняка переходило из рук в руки среди представителей преступного мира, но Максим ни разу не заметил, как это происходит, чему едва ли следовало удивляться. Его единственной надеждой оставались анархисты. Он постоянно вступал в разговоры с теми из них, которые казались ему «серьезными людьми», но они никогда не поднимали тему оружия именно потому, что беседы происходили в присутствии Максима. Его проблема заключалась в том, что он прибыл совсем недавно и пока не заслуживал доверия. В среду анархистов то и дело засылали полицейских осведомителей, и хотя те по-прежнему охотно принимали в свой круг новичков, относились к ним все же с некоторой долей подозрительности.
Но теперь времени на осторожное прощупывание почвы уже не оставалось. Ему придется прямо задать вопрос, как раздобыть пистолет. Однако подойти к этому следовало аккуратно, а потом немедленно порвать все связи с Джюбили-стрит и перебраться в другую часть Лондона, где его невозможно будет отследить.
Поэтому он перенес свое внимание на молодых евреев-отщепенцев, обитавших на той же Джюбили-стрит. Это были сердитые, склонные к насилию парни. Они отказывались идти по стопам отцов и за гроши гнуть спины в мастерских Ист-Энда, где на самом деле шились костюмы, которые аристократы заказывали на Савил-роу[8]. И опять-таки, в отличие от своих папаш не принимали консервативных доктрин раввинов. Однако в большинстве своем они еще не определились, где искать решение своих проблем: в политике или в уголовщине.
Максим выделил из их ряда человека по имени Натан Сабелински. Ему было около двадцати, он обладал привлекательной внешностью с несомненными славянскими чертами в лице, носил высокие воротнички и желто-золотистую жилетку. Максим не раз замечал его в клубе анархистов, но чаще – среди нелегальных игроков, делавших ставки на Коммершиал-роуд: у него, стало быть, водились деньги не только на добротную одежду…
Он оглядел помещение библиотеки. Какой-то мужчина откровенно спал за столом, женщина в плотном пальто штудировала по-немецки «Капитал» и делала выписки, литовский еврей склонился над русскоязычной газетой, которую читал с помощью увеличительного стекла. Максим вышел на улицу, но не обнаружил поблизости ни самого Натана, ни его дружков. «Рановато для них, – понял он. – Если такие выходят на дело, то с наступлением темноты».
Максим вернулся в Данстен-Хаус. Сунул в чемоданчик бритву, смену чистого нижнего белья и единственную запасную рубашку. Потом разыскал Милли, жену Рудольфа Рокера, и сообщил ей:
– Я нашел себе другое жилье. Вечером зайду попрощаться и поблагодарить Рудольфа.
Затем он привязал чемодан к багажнику велосипеда и поехал сначала на запад к центру Лондона, а потом взял севернее в сторону Камден-тауна. Здесь он нашел улицу, застроенную высокими и когда-то вполне приличными домами, где изначально жили семьи среднего класса, перебравшиеся теперь в пригороды, поближе к станциям вновь проведенных линий метро. В одном из этих сильно обветшавших строений он снял грязноватую комнату, заплатив хозяйке-ирландке по имени Бриджет десять шиллингов квартплаты за две недели вперед.
К полудню он уже снова был в Степни рядом с домом Натана на Сидней-стрит – вполне заурядным для этого района зданием с двумя комнатами внизу и двумя наверху. Входная дверь стояла распахнутой. Максим вошел.
Шум и вонь ударили по органам чувств прямо с порога. В одной из небольших комнат первого этажа человек пятнадцать, если не все двадцать, занимались портняжным делом. Мужчины сидели за швейными машинками, женщины шили вручную, дети гладили готовые детали одежды. От гладильных досок поднимался пар, смешиваясь с густым запахом пота. Машинки стрекотали, утюги шипели, а работники неумолчно болтали между собой на идиш. Раскроенные и готовые к шитью куски ткани кипами лежали на каждом свободном участке пола. На Максима никто не обратил внимания – работа шла с поразительной скоростью.
Он сам заговорил с сидевшей ближе всех к двери девушкой, ухитрявшейся держать у груди младенца и пришивать пуговицы к рукаву пиджака.
– Натан здесь? – спросил он.
– Наверху, – ответила она, ни на секунду не отвлекаясь.
Максим вышел и поднялся по узкой лестнице. В каждой из двух небольших спален стояло по четыре кровати, и почти все были заняты – очевидно, на них отсыпались работники ночной смены. Натана он нашел сидящим на краю постели и застегивающим ворот сорочки.
– Максим? С чем пожаловал? – спросил тот вместо приветствия.
– Нужно поговорить, – сказал Максим на идиш.
– Ну, так говори.
– Лучше сначала выйдем отсюда.
Натан накинул пальто, они вышли на Сидней-стрит и встали на солнцепеке под открытым окном «пошивочного цеха», шум которого делал их разговор неслышным для окружающих.
– Вот тебе предприятие моего отца, – сказал Натан. – Он платит пять пенсов за раскрой и шитье костюма. Потом еще три за глажку и пуговицы. А готовое изделие отнесет к портному в Вест-Энде, с которого получит девять пенсов. Доход с каждого костюма, таким образом, составляет ровно пенни – едва хватит на краюху хлеба. А посмеет потребовать с портного увеличить плату, его вышвырнут из этой мастерской и работа достанется одному из десятков евреев, которые уже ждут со швейными машинками наготове. Лично я не желаю влачить такое существование.
– И поэтому подался в анархисты?
– Эти люди шьют самые элегантные костюмы в мире, а во что одеты они сами?
– И в чем же ты видишь способ изменить такое положение? В вооруженной борьбе?
– Да, только насильственным путем можно что-то поменять к лучшему.
– Я был уверен, что мы с тобой мыслим одинаково, Натан. Послушай, мне нужен пистолет.
– Зачем он тебе понадобился? – спросил Натан с нервным смехом.
– А для чего анархисту оружие?
– Для чего же?
– Чтобы грабить воров, чтобы подавлять тиранов, чтобы расправляться с убийцами.
– И чем конкретно собираешься заняться ты?
– Я могу посвятить тебя в детали… Но уверен ли ты, что хочешь знать об этом?
Натан поразмыслил над его словами и сказал:
– Отправляйся в паб «Сковородка» на углу Брик-лейн и Троул-стрит. Обратись к Карлику Гарфилду.
– Спасибо! – отозвался Максим, не в силах скрыть радости в голосе. – Сколько он с меня запросит?
– За самопал возьмет пять шиллингов.
– Мне нужно что-нибудь более надежное.
– Настоящие пистолеты недешевы.
– Придется поторговаться. – Максим с чувством пожал Натану руку.
Когда он уже садился на велосипед, Натан бросил вслед:
– Быть может, я и спрошу у тебя как-нибудь потом, зачем тебе оружие.
– Не придется, – улыбнулся Максим. – Прочитаешь обо всем в газетах.
И, махнув рукой на прощание, укатил прочь.
Он крутил педалями вдоль Уайтчепел-роуд, Уайтчепел-Хай-стрит, а затем свернул на Осборн-стрит. И сразу оказался чуть ли не в другом городе. Это были самые запущенные из всех кварталов Лондона, в которых ему только доводилось бывать до сих пор. Узкие улицы с грязными мостовыми, воздух пропитан гарью и вонью, а местное население – голь перекатная. Сточные канавы плотно забиты нечистотами. Но, несмотря на все это, здесь бурлила активная жизнь. Сновали туда-сюда мужчины с тележками, рядом с уличными лотками собирались толпы, проститутки обосновались на каждом углу, а плотники и обувщики работали, пристроившись прямо на тротуарах.
Максим оставил велосипед у дверей «Сковородки» – если его угонят, что ж, придется добыть себе другой. Чтобы войти внутрь паба, пришлось перешагнуть через дохлую кошку. Заведение состояло из одного зала с низким потолком и голыми стенами со стойкой в дальнем углу. Мужчины и женщины в возрасте сидели по лавкам, а молодежь кучковалась, стоя в центре зала. Максим подошел к стойке и заказал стакан эля с холодной сарделькой.
Только приглядевшись внимательнее, он заметил Карлика Гарфилда. Он не сразу отличил его от других здешних выпивох, потому что маленький человечек примостился на высоком стуле. При огромной голове и помятом пожилом лице роста в нем было от силы четыре фута. Рядом с его стулом сидела большая черная собака. Разговаривал он с двумя крупными и сильными с виду мужчинами, одетыми в кожаные жилеты и рубахи без воротников, с виду походившими на телохранителей. Выглядели они вроде бы грозно, но Максим сразу заметил их отвислые животы и усмехнулся про себя: «С такими я справляюсь одной левой». Охранники отхлебывали из огромных кружек эль, но сам карлик пил нечто похожее на джин. Бармен подал Максиму его напиток и еду.
Только приглядевшись внимательнее, он заметил Карлика Гарфилда. Он не сразу отличил его от других здешних выпивох, потому что маленький человечек примостился на высоком стуле. При огромной голове и помятом пожилом лице роста в нем было от силы четыре фута. Рядом с его стулом сидела большая черная собака. Разговаривал он с двумя крупными и сильными с виду мужчинами, одетыми в кожаные жилеты и рубахи без воротников, с виду походившими на телохранителей. Выглядели они вроде бы грозно, но Максим сразу заметил их отвислые животы и усмехнулся про себя: «С такими я справляюсь одной левой». Охранники отхлебывали из огромных кружек эль, но сам карлик пил нечто похожее на джин. Бармен подал Максиму его напиток и еду.
– А теперь дайте мне вашего лучшего джина, – распорядился тот.
Сидевшая за стойкой молодая особа обернулась и спросила:
– Это, случайно, не для меня?
Она кокетливо улыбнулась, обнажив гнилые зубы, и Максим отвернулся.
Когда джин принесли, он расплатился и подошел к группе, расположившейся у небольшого окошка, выходившего на улицу. Максим встал так, чтобы находиться между ними и дверью, и обратился к карлику:
– Мистер Гарфилд?
– А кому он понадобился? – ответил тот вопросом на вопрос скрипучим голосом.
Максим поставил перед ним стакан с джином.
– Могу я поговорить с вами о делах?
Гарфилд взял стакан, одним глотком опустошил его и отрезал:
– Нет.
Максим отпил своего эля, более сладкого и не такого пенистого, как швейцарское пиво, и сказал:
– Я хочу купить пистолет.
– Тогда не пойму, зачем ты явился именно сюда.
– Мне порекомендовали обратиться к вам в клубе на Джюбили-стрит.
– Ты, стало быть, анархист?
Максим промолчал. Гарфилд оглядел его снизу доверху.
– Какой пистолет тебе нужен, если предположить, что у меня есть оружие?
– Револьвер. Хороший револьвер.
– Например, семизарядный «браунинг»?
– Это было бы отлично.
– Но у меня его нет. А если бы и был, я бы его не продал. Ну, а уж в том случае, если пришлось бы продать, попросил бы за него пять фунтов.
– Но мне сказали, что он стоит максимум фунт.
– Значит, тебе соврали.
Максим обдумал положение. Карлик явно решил, что иностранца анархиста легко обвести вокруг пальца. «Хорошо, – принял он решение, – сыграем в твою игру».
– Но я могу себе позволить только два фунта.
– Я не сброшу цену ниже четырех.
– А в стоимость входит коробка патронов?
– Ладно, уговорил. За четыре фунта получишь еще и патроны.
– Согласен, – кивнул Максим, не преминув заметить, как один из телохранителей подавил ухмылку. После расчета за напитки и еду в кармане у Максима оставалось всего три фунта, пятнадцать шиллингов и пенни.
Гарфилд между тем кивком отдал приказ одному из своих людей. Мужчина обогнул стойку бара и нырнул в расположенную за ней дверь. Максим не спеша доел сардельку. Через пару минут охранник вернулся, держа в руках нечто напоминавшее моток тряпок. Он бросил взгляд на Гарфилда, который снова кивнул. Мужчина передал сверток Максиму.
Тот размотал тряпки, обнаружив под ними револьвер и маленькую коробочку. Потом взял револьвер и стал его рассматривать.
– Спрячь-ка ствол побыстрее, – сказал Гарфилд. – Не хрен показывать его всем подряд.
Оружие было в хорошем состоянии – начищено, смазано и механизм срабатывал мягко.
– Если я не пощупаю его, откуда мне знать, что товар добротный?
– Здесь тебе не «Хэрродс»[9].
Максим открыл коробку и быстрыми отработанными движениями полностью зарядил барабан.
– Убери треклятую пушку с глаз долой! – снова зашипел Гарфилд. – Плати быстрее деньги и вали отсюда к чертовой матери! Ты что, чокнутый?
От напряжения у Максима перехватило горло, и он с трудом сглотнул. Потом шагнул назад и направил револьвер на лилипута.
– Иисус, Мария и святой Иосиф… – пробормотал тот.
– Мне проверить, как работает револьвер? – спросил Максим.
В этот момент два телохранителя внезапно разошлись, и Максим уже не мог одновременно держать на мушке обоих. У него заныло под ложечкой – он не ожидал от них такой тактической выучки. Еще секунда, и они с двух сторон набросятся на него. В пабе вдруг установилась мертвая тишина. Максим понял, что ему не добраться до двери раньше одного из охранников. Почуяв в воздухе напряжение, зарычала собака карлика.
И тогда Максим с улыбкой пальнул в пса.
Звук выстрела в относительно небольшом зале оказался оглушительным. Никто не двигался с места. Собака распласталась на полу в луже крови. Телохранители Гарфилда словно приросли к полу.
Максим сделал еще шаг назад, нашарил за спиной ручку двери, открыл ее, так и не отводя ствола от карлика, и стремительно выскочил наружу.
Он захлопнул за собой дверь, сунул револьвер в карман пальто и оседлал велосипед.
Позади него дверь паба снова распахнулась. Он оттолкнулся и надавил на педали. Кто-то попытался ухватить его за рукав пальто. Но он вырвался и принялся вращать педали все быстрее. Грохнул выстрел – он инстинктивно пригнулся. Кто-то громко кричал. Обогнув палатку мороженщика, Максим свернул за угол. Теперь уже где-то вдалеке послышался свисток полицейского. Он обернулся. За ним никто не бежал.
Еще несколько мгновений, и Максим окончательно затерялся в лабиринте закоулков Уайтчепела.
«У меня осталось шесть патронов», – удовлетворенно подумал он.
Глава третья
Шарлотта была готова. Платье, с которым они столько мучились, сидело идеально. В дополнение к нему она приколола к корсажу бледно-алую розу, а в руках держала ветку таких же цветов, обернутую шифоном. Ее бриллиантовая диадема превосходно смотрелась на высоко взбитой прическе, обрамленная двумя белыми перьями. Все складывалось как нельзя лучше.
Но при этом ею владел жуткий страх.
– Когда я войду в тронный зал, – говорила она Марии, – у меня отвалится шлейф, тиара сползет на глаза, волосы растреплются, перья растопырятся в стороны, я запутаюсь в подоле платья и со всего размаху шлепнусь на пол. Собравшиеся просто зайдутся от смеха, а громче всех будет хохотать ее величество королева. Я выбегу из дворца в парк и утоплюсь в пруду.
– Ты не должна допускать подобных мыслей, – строго ответила Мария, а потом, смягчившись, добавила: – Ты будешь там самой прелестной из всех.
В спальню вошла мать Шарлотты. Взяв дочь за плечи, она осмотрела ее с расстояния вытянутых рук.
– Как же ты красива, моя дорогая! – сказала она и поцеловала ее.
Шарлотта обняла Лидию за шею и прижалась щекой к ее щеке, как делала в детстве, наслаждаясь бархатистой нежностью маминой кожи. Отстранившись, она с удивлением заметила в глазах матери влагу, подозрительно похожую на слезы.
– Ты тоже очень красива, мама.
На Лидии было платье из тончайшего атласа цвета слоновой кости со шлейфом из парчи в тон, но чуть более темной, отороченной пурпурным шифоном. Как замужней даме, ей полагалось вплести в волосы три пера, на одно больше, чем Шарлотте. Ее букет состоял из цветов душистого горошка и розовых петуний.
– Ты готова? – спросила она.
– Я уже сто лет как готова, – ответила Шарлотта.
– Тогда подбери свой шлейф.
Шарлотта сделала это, как ее учили.
Мать одобрительно кивнула.
– Поехали?
Мария открыла дверь. Шарлотта отступила чуть в сторону, чтобы пропустить вперед Лидию, но та возразила:
– Нет-нет, милая! Сегодняшняя ночь – твоя.
И они прошли по коридору в сторону лестницы, сопровождаемые Марией. Как только Шарлотта показалась на верхней ступеньке, раздались громкие аплодисменты.
Вся прислуга собралась у подножия лестницы: экономка, повариха, лакеи, горничные, уборщицы, конюхи и садовники с мальчиками-подручными. Десятки лиц были устремлены на нее, исполненные радости и гордости. Шарлотту эта сцена тронула до глубины души – она даже не подозревала, что и для этих людей сегодняшний день – особенный.
В центре, возвышаясь над всеми, стоял отец, великолепный в черном бархатном фраке, бриджах до колен, шелковых чулках, со шпагой у пояса и шляпой-треуголкой в руках.
Шарлотта медленно спустилась по лестнице.
Папа поцеловал ее со словами:
– И это моя маленькая девочка!
Кухарка, знавшая ее достаточно давно, чтобы позволить себе некоторую вольность, тронула Шарлотту за рукав платья и прошептала:
– Вы у нас просто загляденье, миледи.
Шарлотта сжала ее руку.
– Спасибо, миссис Хардинг.
Алекс склонил перед ней голову. Он тоже выглядел ослепительно в форме адмирала российского флота. «До чего же красив, – подумала Шарлотта. – Будет странно, если ни одна девушка не влюбится в него уже нынешним вечером».
Двое лакеев распахнули створки парадной двери дома. Отец взял Шарлотту под локоть и мягко направил к выходу. За ними последовала Лидия под руку с Алексом. А у Шарлотты мелькнула мысль: «Нужно постараться ничем не забивать себе сейчас голову, покорно идти туда, куда меня поведут, и все будет хорошо».