- Так что никаких оснований для зависти – или есть?
- Никак нет, господин лейтенант!
Интересуюсь на месте ли фотолаборант, и узнаю, что к счастью, его не отправили на полевые укрепления, а он просто занят работой в своей лаборатории. Мои фотографии уже готовы, и лаборант Целлер преподносит их мне, слащаво улыбаясь с низким поклоном: я обязательно должен взять с собой посылочку для его подружки в Берлине, заговорщицки шепчет он мне на ухо.
- Не более полкилограмма!
- Конечно, конечно, господин лейтенант!
Все это хорошо. Но как я допру все без сопровождающего? Бог знает! А теперь пора навестить Кресса, хотя Бог знает, чтобы я отдал, только бы никогда больше не видеть этого рейхсбандита. Он все еще на берегу. Надо выбрать такой маршрут, чтобы увидеть его. И снова день полный великолепия и сердечности. Солнечные блики, словно блестки, разбросанные на поверхности воды. Жаль, что у меня не остается более свободного времени. Гораздо охотнее я бы поехал через Ла Полиген и Бац в Ле Крузик к мамаше Бенуа, чтобы поесть вареных устриц. А затем обратно к Зальцбекену, который я так часто рисовал, и в Жиранд. Или же немного дальше по побережью до Париака. Но, увы. Никакой возможности попасть туда в ближайшее время не предвидится. Уже скоро я должен отправляться в путь. Все идет по плану, как я и рассчитывал: недолгие хлопоты, разве что заглянуть на почту надо: быстро ли она работает? Не дать захватить себя тяжелому чувству прощания. Шагаю мимо настоящих джунглей пышно растущих зарослей рододендронов и лавровишни, и выхожу к протянувшейся вдоль зарослей конюшни господина генерала, обезображивающие вид моря из окон домов Пен Авеля. Тут мне навстречу несется совершенно запыхавшийся Обермайер, тоже работающий репортером.
- Куда летим, Обермайер?
- Бегу в туалет! – сообщает он, запыхавшись, и извиняюще кривит лицо в улыбке.
- С нетерпением жду выхода Вашей книги, Буххайм! – орет он во всю глотку и бежит мимо.
Обермайер уже несколько лет хочет застрелиться, с тех пор как узнал, что дама, с которой он флиртовал и перед которой рассыпался мелким бисером, оказалась еврейкой. Сверхнацист Обермайер: если бы я тогда не выбил пистолет из его руки, где бы он был сейчас? С большим трудом торю свой путь по песку с торчащими тут и там жалкими низкими кустиками пожухлой растительности, и вдруг упираюсь в экскаватор, и тут примечаю, что за чепуху они тут устроили. Эти идиотские, так называемые полевые укрепления в песке – это же курам на смех! Словно дети, играющие в индейцев! Сюда нужно еще столько фашинных укреплений поместить: мелкий песок струится и медленно заполняет траншеи. Песок настолько мелок, что просочится и через ушко иголки. Репортер стоит тут же словно полководец на каком-то бугорке, все остальные выглядят до неприличия укороченными, т.к. стоят в траншее метровой глубины. Подойдя ближе слышу слова этого идиота, словно лектора перед аудиторией благодарных слушателей, о том, как мы, с карабинами наперевес, с примкнутыми штыками бросимся вперед, а затем, словно вертелами смазанными маслом проткнем ненавистного врага. И тут же троекратное УРА! УРА! УРА!
Господин Кресс готов лопнуть от важности той роли, что он играет. Строгим голосом он рассказывает мне, что фоторепортер Греббс в Сен-Назере сделал отличные фотографии на пленку для ночной съемки, и что пленка уже обработана. Мне надо получить готовые снимки «по десять штук на каждый сюжет», взять их с собой в Берлин и подготовить описание и т.д. и т.п.
Слушая его вполуха, думаю: конечно, конечно… бомбардировка Томми и разрушения в Сен-Назере – хотел бы я увидеть того редактора, который проглотит именно эти снимки.
Что за детские представления, будто в Берлине с нетерпением ждут этих фотографий, которые показывают лишь полную неудачу наших ВВС.
- И еще. Возьмите с собой часть курьерской почты. Я встречу Вас на вокзале в Париже.
Ах ты, Господи! Вновь меня используют в качестве грузового осла. Собственно говоря, хотел бы взять с собой в этот раз достойные материалы. Я же имею право взять с собой ряд предметов, но не хочу загружать себя до смерти. Пару бутылок для господ из Высшего Командования Вермахта упаковать надо обязательно. Большую банку бычьих языков, неизрасходованный провиант с лодки, я уже уложил в сумку. А банка эта весит довольно прилично, но она очень нужна мне. Эх, был бы у меня грузовик! А к этому еще и курьерская почта? Как я буду пробираться по Берлину с такой уймой вещей я не спросил Кресса. Придется смириться, успокаиваю себя. От вокзала до редакции на Лютцовштрассе я точно доберусь – а оттуда уже рукой подать до Бендлерштрассе. Ну, а там уж посмотрим….
- Обедать будем здесь, – провозглашает радиорепортер, – Как на маневрах.
- Что-то особенное? Интересуюсь негромко.
- Гороховый суп со струнками!
- С чем? Со струнками?
- Да. Это колбаски, такие как Я люблю.
- Нижайше благодарю за информацию! – отвечаю и полон решимости ничего не есть, или, по крайней мере, лишь попробовать. Тут же мне читают лекцию:
- Вы видели сами, что случилось сегодня ночью. Они делали это не без оснований.
Заметив мою снисходительную улыбку, господин Кресс приходит в ярость и с удвоенной энергией продолжает валить меня своей чепухой:
- И когда они придут, они пачками падут под косящим их ряды ливнем нашего огня из всех видов оружия. А затем их встретят лишь развалины. Большие отели, и высотные здания служат нам как пристрелочные пункты для нашей тяжелой артиллерии по всей бухте!
- А почему они не смогут все уничтожить – я имею в виду британские боевые корабли – если в наглую объявятся на рейде бухты? – продолжаю наивно наезжать на господина обер-лейтенанта Кресса. В ответ получаю испепеляющий взгляд и пафосную речь:
- Если в этом случае позволит расстояние, то нашим канонирам останется лишь изменить угол наводки орудий и все-все-все, что хоть как-то будет напоминать корабль, будет уничтожено в пух и прах. И смею заверить Вас, им придется ох как не сладко!
Тихо добавляю про себя: Не слаще, чем зарытой в песок заднице господина Кресса. Лучше бы он зарыл ее поглубже! Ну, а пока доставим-ка еще одну неприятность господину Крессу: мне нужна машина с водителем для заезда во флотилию. Мой репортер аж штопором закрутился, однако выделил и машину и водителя. По пути заглядываю в кафе, но Симона еще всплыла. Боюсь, что она сейчас, скорее всего, где-то в пути. Внезапно в памяти всплывают некоторые намеки ее на то, что она уже однажды прятала у себя сбитого американского летчика, и словно гиря упала мне на голову: черт его знает, сколько сбитых экипажей смогли спастись, выбросившись на парашютах, а затем спрятаться, и сколько высадилось агентов и диверсионных групп. За укрытие вражеских солдат полагается смерть. Это будет слишком быстрый судебный процесс военно-полевого трибунала. Симона и ее трижды проклятая легкомысленность! Меня бросает в дрожь от этих мыслей. Хорошо еще, что для моего волнения у меня есть предлог: этакая дорожная лихорадка – ведь еще так много надо сделать!
Из случайно услышанного телефонного разговора во флотилии узнаю, что Старик был ночью в Сен-Назере. Но каким образом? Ведь после объявления тревоги, приказом коменданта въезд в Сен-Назер был запрещен?
Боюсь, что со Стариком может случиться нечто нехорошее, а потому отправляюсь к нему на квартиру в Мажестик. Но там его нет. Койка пуста. Озадаченный возвращаюсь в канцелярию флотилии. И тут узнаю, что Старик помещён в лазарет. Узнаю, что около его ног разорвалась граната – может быть даже его собственная.
Рассказывают, что из какого-то окна стрелял враг. Граната, которую Старик бросил в это окно, ударилась о подоконник и отлетела к нему обратно.
- Так говорят, – добавляет писарь. – При этом господину капитану чертовски не повезло: его ранило в ногу осколками.
Лазарет расположился в отеле «Эрмитаж». За тропой для прогулок на пляже и со всеми соответствующими причиндалами.
Старик лежит в большом помещении окнами на пляж. Правая нога в гипсе высоко подвешена, словно стрела крана над спинкой кровати. Гипс испещрен карандашными надписями: химический карандаш.
- Ну, слава Богу, ты пришел наконец-то! – в голосе звучит радостное удивление. Я же ожидал увидеть страдающего, свинцово-серого, измученного болью человека.
- Ладно тебе. Расскажи, как все произошло. – обращаясь к нему отвожу взгляд от его раненной ноги.
Однако, вместо того, чтобы ответить на вопрос, Старик глубокомысленно закатывает глаза. Продолжаю долбить его своими вопросами:
- Комбриг, сразу после объявления тревоги, издал приказ о том, что командирам подлодок не разрешается приезжать в Сен-Назер. Это касалось также и тебя – и особенно в момент, когда все было похоже на высадку десанта. И если я не ошибаюсь, ты как раз в Сен-Назере и получил свой подарок?
- Так точно! – произносит наконец Старик. Его лицо светится такой неподдельной радостью, какую я давно уже не встречал. Наверное, он перенапичкан всякими лекарствами.
- Это и в само деле походило на высадку десанта, – начинает Старик, и его слова звучат так, словно он хорошо хлебнул пьяного вина.
- Позвольте просить Вас рассказать все с самого начала!
- Весь праздник для шефа был уже слишком хлопотным. Он слишком отошел от дел, чтобы в его голову не вкрались сомнения. Взамен он нашел нечто другое, – Старик, наконец, выходит на чистую воду. – А затем… он появился на ярко освещенном балконе и завопил: «Тревога! Тревога!». Мы подумали, что мужик свихнулся от радости встречи с нами, и его надо бы связать, иначе он натворит невесть что.
- Но как тебе все это удалось? Я имею в виду, как ты так быстро добрался до Сен-Назера? И тут же напоролся на взрыв?
Старик довольно поизносит:
- Я же был там одним из первых!
- До бомбежки?
- Примерно так. Машина стояла еще перед дверью. И когда поступил сигнал тревоги, я тут же рванул туда.
- Как оглашенный гнал, наверное, машину?
- Ну, ты скажешь! Едва касался педали газа всю дорогу.
- Ты же действовал вопреки строжайшему запрету! А теперь из-за твоего ранения должен тут валяться. Жаль!
- Ты ошибаешься дважды.
- В чем конкретно?
- Командирам подлодок действительно не разрешается выезжать в Сен-Назер. Но ты-то знаешь, я больше лодкой не командую; и случай с гранатой – это всего лишь самооборона!
- Ну конечно!
- Тут как раз развернулась стрельба, – говорит Старик и при этом ухмыляется. – На этот раз я уж думал, что вот сейчас они явятся и тогда точно…
- … схватят тебя?
- Да. Все походило на то. Но я себе сказал: «Бог не выдаст – свинья не съест!», а творилось тоже, что когда-то с Кэмпбеллтауном.
Кэмпбеллтаун! Это название звучит у меня в ушах и сейчас. Это было то еще дело, когда английский эсминец Кэмпбеллтаун протаранил ворота нормандского шлюза, и Томми высадились посреди гавани. Их быстро уничтожили, но затем…
- Так ты хотел еще раз попробовать то, чего избежал в первый раз?
- Что именно?
- Твое вознесение на небо!
Старик при этих моих словах хмурится, а затем задумчиво произносит:
- Ну и ну! Если начать задумываться, что вся наша жизнь это нечто подвешенное на тонкой ниточке…
- Это кто-то подвешенный на ниточке! – бросаю в сердцах. – Если бы не кричали «Вперед друзья! Нам нужно вернуться!», то весь офицерский корпус седьмой флотилии взлетел бы на воздух…. И ты вместе с ними!
Поскольку Старик не отвечает, а лишь взволнованно моргает что-то напряженно вспоминая, я тоже окунаюсь в воспоминания. Это была дрянная шутка: В ночь перед рейдом командирам подлодок не разрешили, из-за имевшихся опасений терактов, появляться в Сен-Назере. Поэтому днем они, во всем своем блеске эполет и наград, съездили на осмотр британского эсминца, все еще стоявшего в воротах шлюза, плотно застрявшего там на века, и весь офицерский корпус флотилии находился лишь на волосок от гибели в случае взрыва этой пороховой бочки. Однако британцы не учли, в своих расчетах взорвать часовую мину, спрятанную в глубинах Кэмпбеллтауна, что пруссаки обедают строго в полдень, а именно – в 12.00. поэтому уже в 11.30 экскурсии для всех желающих прекратились, и когда часовая мина взорвалась, никто из флотских не взлетел на воздух – а вот сорока сухопутным крысам здорово не повезло!
Черт его знает, не выкинула ли судьба очередной фортель, поместив Старика с его раненной ногой в одну из коек этого лазарета. Старику, по всей видимости, нечто подобное пришло тоже на ум, поскольку он выдает:
- Радуйся тому, что отчаливаешь отсюда. Дела тут, мне так кажется, скоро завертятся еще те! Не для смеха же они совершают массовые вылеты, зная к тому же, что ничего не смогут сделать бункеру. Они готовят вторжение – это ясно как божий день!
- Как воды испить. – поправляю про себя.
- Подлые твари! – продолжает Старик и снова возвращается в воспоминаниях к Кэмпбеллтауну:
- Ночью, вверх по Луаре, прямо под перекрестным огнем береговой артиллерии, и не ведают того, что их предали… Хм. Большой успех стрелять по беспомощным! Но я никак не привыкну, что минуло уж два года с тех самых пор.
- Да. Это точно.
- А мы все еще живы. Они должно быть просто прятались в гавани. Но, скорее всего, им просто не хватило героизма в людях…. Именно это ты и должен понять.
При этих словах мне остается лишь театрально наморщить лоб. Всегда, когда Старик подбрасывает мне сообщения о боевых действиях, я реагирую неадекватно: ясно давая ему понять всем своим видом, что такие речи лишь раздражают меня.
- Совершенно очевидно, что господа сверху были не совсем здоровы затевая такую авантюру…, – только и произношу в ответ.
- Томми вовсе не были такими дураками и несмышленышами, как ты полагаешь и как передавало наше радио. – С сарказмом парирует Старик в ответ. Хотя мне вовсе не хочется говорить более о Кэмпбеллтауне, но, сгорая от нетерпения услышать больше о пережитом Стариком, делаю заинтересованную мину, когда тот начинает свои разглагольствования:
- Я тогда много чему научился, – в задумчивости чешет лоб Старик. – Когда эсминец взлетел на воздух, а был как раз самый пик прилива, то буквально через минуту давление воды на ворота шлюза достигло своего пика. Именно на этот водяной удар и рассчитывали братишки. А вот то, что мы уцелеем при взрыве часовой бомбы, Томми конечно не учли. Команда пожарных и спасателей осматривала в наше отсутствие корабль снизу до верху. Вот эти люди-то и погибли!
- Со временем узнают еще что-нибудь, а потом еще и от себя присочинят, – улыбаясь выдаю свое мнение. Но Старику совсем не до смеха.
- Хотел бы я сейчас узнать, как ты вот это пережил, – говорю и киваю на его загипсованную ногу.
- Ну, ты же уже все знаешь об этом! Я по тебе это увидел лишь только ты вошел ко мне в палату.
- Так это была твоя собственная граната?
- Что значит «собственная»? Я просто перебросил ее одному диверсанту, который стрелял из руин дома направо и налево.
- В штаны ты, наверное, наложил при такой передаче?
- Почему бы и нет? Там же не было ни одного настоящего укрытия.
- Потому ты и получил все осколки?
- Ну, так что, – взрывается Старик. – Как командир флотилии, я имел на такие действия все права. Ведь если я не ошибаюсь, от меня сегодня ждут работы головой, а не ногами.
После такой пылкой речи молча оглядываю палату и киваю ему:
- Тебе тут неплохо!
- Наши ВМС знают, что требуется его героям! – С пафосом парирует Старик.
При этих его словах в дверь протискивается матрос-санитар с огромным букетом цветов и медленно подходит к нам. Затем вытягивается по струнке и сбивчиво произносит:
- Это для Вас, для Вас, господин капитан-лейтенант!
Старику аж дыхание перехватило:
- Это что такое? От кого это?
- От одной француженки, господин капитан-лейтенант!
- Признаюсь, я здорово удивлен! – качаю удивленно головой.
Поскольку матрос все еще стоит у кровати Старика, тот обращается к нему:
- А как она выглядит?
- Брюнетка, господин капитан-лейтенант!
- Хм. Вполне прилично. Правда? – Отвечает Старик, имея в виду при этом букет цветов.
Мне почему-то не хочется смотреть ему в лицо. Смотрю на букет так, словно желая пересчитать все лепестки на цветах. Затем киваю с глупым видом и с трудом выговариваю:
- Бог ее знает! – Но говорю это с некоторой фальшью в голосе, и Старику это заметно:
- Подозреваю, что это может быть госпожа Сагот…, – произносит он медленно. Эти слова должны были прозвучать как бы вскользь, но голос изменяет Старику. Эти его слова я слышу словно из далека. В голове все перемешалось. Каким образом, откуда узнала Симона о том, что Старик лежит в лазарете, когда я лишь недавно узнал об этом. Мои нервы готовы лопнуть. Все эти волнения и переживания последних суток значительно уменьшили их прочность. Черт, мне надо собраться, чтобы не допустить нервного срыва.
Теперь никаких дурацких вопросов! Украдкой бросаю взгляд на наручные часы: время меня здорово поджимает. До Савенея ехать и ехать, а мои вещи все еще не упакованы. Как пробраться в Сен-Назер через развалины, это тоже пока нерешенный вопрос. Из-за недостатка горючего, на вокзал в Савенее пойдет колонна сборного транспорта.
- Я должен идти! – произношу, глядя Старику в глаза.
- Да, тебе уже пора! – Отвечает Старик и подтянувшись за свисающее кольцо полусадится в кровати. – Желаю счастья и держи ушки на макушке!
Писарь штаба в Пен Авеле обращается ко мне с порога:
- Нам не известно, что произошло с Хенеке и Вальдманом. Они оба были на съемках в Сен-Назере.
- Надеюсь, они успеют обернуться к обеду.