Марина и Сергей Дяченко Император
— Итак, речь идет о мальчике с «Императора»?
— Да. По документам Денис Донцов. Хотя у него сроду не было никаких документов, это уже сейчас…
— Понимаю.
— На данный момент тринадцать лет. Зачат и рожден в экспедиции. Треть исследовательских отчетов — я имею в виду, нормальных отчетов, когда у них было еще все нормально — касаются течения беременности, родов, потом развития младенца…
— Роды были частью исследовательской программы?
— Да. Вы понимаете, как это важно. Воспроизводство популяции в условиях дальнего похода. Первейший вопрос… Хотя, конечно, они сделали массу важных дел. Других дел. В состав экспедиции входили двенадцать человек, все блестящие специалисты…
— Прошу прощения, но я читал материалы, которые мне передали. Там это есть.
— Да, извините.
— И что с мальчиком? Кроме того, что он…
— С ним все нормально. Он адаптирован. Говорит на четырех языках кроме родного. Играет на скрипке и фортепиано. Развит физически. Общителен. Понимает шутки и шутит сам. Терпелив. Выдержан. Вежлив.
— У вас странный эмоциональный фон, какое-то напряжение по отношению к парню…
— Я расскажу. Денис родился в срок, легко и без осложнений. Развивался совершенно нормально. Первые слова были — «мама» и «пилот»… Когда ему было восемь лет, умер командир экипажа. Через месяц — биолог, отец мальчика.
— Они сразу заподозрили эпидемию…
— Да. Хотя взяться ей было неоткуда. Командир и биолог умерли одинаково: сперва помрачение рассудка. Потом отказ жизненно важных органов. Вы знаете, на борту был сильный медицинский модуль с реанимацией, способной поддерживать жизнь хоть отдельного органа, хоть отсеченной головы… Но ни командира, ни биолога не спасли. Когда стало ясно, что мозг мертв…
— Понимаю.
— Их поместили в саркофаги в специальном отсеке. Таково было предписание. Из этой экспедиции должны были вернуться все — живые и мертвые.
— У меня нет информации, как малыш пережил потерю.
— У меня тоже. Нет записей — в те дни им было не до протокола. Они искали причину…
— И не нашли.
— Нет. Забегая наперед, скажу, что мы тоже не нашли. Ни о каких бактериях, вирусах, инопланетных тварях не может быть и речи. Мы чуть не на атомы разложили корабль и содержимое саркофагов…
— Мальчику было восемь?
— Да. Командование полетом принял второй пилот. Начальник экспедиции возобновил нормальную работу… Насколько это было возможно…
— Потери неизбежны.
— Да. Наверное, они тоже так подумали, когда через год умер диетолог.
— С теми же симптомами?
— Абсолютно. Когда Денису было десять, за три месяца умерла вся команда. Последней — его мать, бортинженер. Денис получил точные инструкции: управляя автоматами, уложил мать в двенадцатый саркофаг. Резервный.
— Та-ак…
— Три года он провел на борту один, в компании роботов и покойников. Разумеется, курс был проложен, автоматика не сбоила. Но — я повторяю — сейчас это общительный, образованный, совершенно нормальный мальчик.
— Незаурядный, признаю. Но он вырос среди незаурядных людей, в обстоятельствах, которые нельзя назвать рядовыми…
— Поверьте, мы не стали бы к вам обращаться. Мы встречали экспедицию — по графику. Денис вышел на связь точно в срок… Разумеется, узнав, что экипаж мертв, мы оставили корабль на орбите. Разумеется, Денис попал в карантин. Он сотрудничал, вы не поверите, с охотой, он нас утешал! Его чуть не на части разбирали, пытаясь выявить аномалию, а он шутил… Он здоров. Корабль стерилен. Прах наших товарищей подвергнут всем тестам, какие только возможны.
— Ничего не нашли.
— Нет. Правда, ведущий инженер проекта умер через месяц после возвращения «Императора». Но это понятно: обширный инсульт…
— Так.
— Дениса отправили в школу, в одну из лучших школ, мы чувствовали вину перед его родителями.
— Это напрасно.
— Он проучился полгода. Характеристики положительные.
— Мы подбираемся к тому, чего нет в моих материалах.
— Да. В последний месяц, один за другим, умерли трое его учителей. Помрачение рассудка, отказ жизненно важных органов… Причина неизвестна.
* * *Школа была в самом деле хорошая — маленький, замкнутый городок на берегу моря, с парком, обступившим строения, с бесконечными треками, терренкурами, спортплощадками, беседками и экспериментальными делянками, наконец, с крепостной стеной вдоль главной аллеи — стена олицетворяла прогресс, а потому была сложена из разных материалов, начиная от кирпича и заканчивая строительным монолитом. Мозаичные картинки из цветного стекла изображали людей, занимающихся своим делом, — инженеров над пространственными моделями, древних греков с мотыгами и космонавтов в старинных скафандрах. У самого входа две фигурки в спортивных костюмах, мужская и женская, стояли, целомудренно взявшись за руки.
Что должен испытывать мальчик, который первую дюжину своих лет видел только виртуальное небо? Что он должен испытать, оказавшись на берегу, в парке, среди сотен ровесников? Потрясение? Или, может быть, разочарование? Настоящее небо так похоже на виртуальное, что, бывает, их трудно различить…
В вестибюле на информационном экране были выставлены три портрета в траурных рамках. Стояла тишина, чрезмерная для школы.
— Здравствуйте. Меня зовут Александр. Вам звонили.
— Да, разумеется, — женщина в административном кресле улыбнулась очень натянуто. — Вы хотите поговорить с Денисом?
— Нет. То есть хочу, конечно, но позже. Сперва я собираюсь встретиться с несколькими его друзьями… Вряд ли у него есть друзья. С товарищами. С педагогами.
— Разумеется. — Женщине физически трудно было улыбаться.
— И еще, я заранее приношу извинения за бестактность. Мне надо поговорить о ваших последних потерях — тех педагогах, что умерли.
Женщина молчала секунд тридцать. Ее левая рука начала подрагивать, и она крепко прижала ладонь к столу.
— Понимаю, — сказала она наконец. — Что бы вы хотели знать?
— Я изучал их медицинские карты. Все трое были практически здоровы.
— Да.
— Я вижу, в школе траур?
— Шок, — просто сказала женщина. — Многие, кажется, до сих пор не верят. Знаете, детское желание отгородиться от плохого. Мы здесь, к счастью, редко сталкиваемся со смертью…
— Денис Донцов часто с ней сталкивался.
— Да. — Женщина снова помолчала. — Видите ли. Эти трое были лучшими. Разумеется, у нас много прекрасных педагогов… Но эти трое были особенными, за ними тянулись, им хотели подражать.
— Все преподавали в классе у Дениса?
— Елизар Степанович и Лука Викторович — да. А Эльза Себастьяновна, учитель японского, — нет. Но Денис ходил к ней на факультативные занятия. Почему вы связываете то, что случилось, с Донцовым?
— А вы не связываете?
Женщина перевела взгляд на окно, за которым светило солнце сквозь сплетенные ветки:
— Нам стоит огромного труда удерживать учеников от паники. Потому что историю Дениса тут знают все. Знаете, как его прозвали? Император. С первого дня. А теперь зовут Император Смерть.
— Он заносчив? Считает себя особенным?
— Нет. Но он непростой. Очень непростой мальчик. Нам пришлось… схитрить, объявить Дениса больным и поместить в изолятор.
— Но он здоров?
— Совершенно. Как ни жаль признавать, мы, наверное, будем настаивать на его переводе… куда-то.
— Основания?
Она снова посмотрела ему в глаза:
— А нет никаких оснований. Одно только чувство самосохранения. Думаю, нам удастся убедить попечительский совет.
* * *— Император Смерть? — девочка посмотрела почти враждебно. — Не слышала. Его звали просто Император.
— Он много о себе возомнил, тебе не кажется?
— Нет, — она вздернула нос. — Учитывая все, что выпало на его долю, — нет! Вот если бы вы три года один сидели внутри консервной банки, нашпигованной техникой, а потом прибыли на планету, где у вас нет знакомой даже крысы… Даже крысы! — Голос ее дрогнул. — И вас что, встретили как героя? Нет, как разносчика неизвестной инфекции! Я бы посмотрела на вас. Вы бы всех возненавидели. А Денис — нет.
Она уставилась на него победно и мрачно, будто ожидая немедленного признания: да, я неудачник.
— Он рассказывал о себе? — Александр вильнул, обходя эмоционально опасную тему.
— Не сразу и не всем.
— Тебе рассказывал, Оля?
— Мне — да, — девочка высокомерно прищурилась. — О том, как играл со взрослыми в первые годы. И как жил потом один. А о времени, когда они все вокруг умирали, — он никому не говорит.
Она закусила губу и уставилась поверх плеча Александра, вдаль, где возвышались над зеленью парка старые пинии на берегу.
— Император. Это детская кличка. Так звали его отец и мать. По названию корабля. А вовсе не потому, что он много о себе возомнил… Понимаете, мы — человечество, а Денис — сам по себе. Он это чувствует каждый день, он с этим живет.
— Считает себя особенным?
— Да нет же! Он самый обыкновенный парень. Не очень умный, не очень сильный. Какой-то растерянный… Очень одинокий.
— А как у него складывалось с ребятами?
— Мы его пытались адаптировать, как могли. Кое-что получилось. Он стал смеяться. Стал играть в волейбол за школу. Он… понимаете, ему тринадцать, на вид пятнадцать. Психологически он младше, он ребенок. Император Смерть — дикая выдумка, очень жестокая. Какое отношение он имеет к чьей-то там смерти?! За что его запирать в изолятор? А?
— Он болен, — осторожно сказал Александр. — Его иммунитет…
— У него прекрасный нормальный иммунитет! — Она выкрикнула эти слова и сразу поникла, как увядший листик. — Говорят, его вообще уберут из нашей школы… А за что, можно узнать?!
* * *— У нас в школе пятьдесят семь процентов учеников составляют девчонки, — сказал высокий парень со шрамом на скуле. — Поэтому, как можете себе представить, некоторая эмоциональная безалаберность имеет место.
— Ты хочешь сказать, в самом деле верят в проклятие?
— Необязательно в проклятие. Девчонки, особенно в этом возрасте, — парень снисходительно улыбнулся, — это такая каша, такая гормональная мешанина… Рыдания, смех без причины, секретики. Дениса они облепили с первой минуты, как он переступил порог: им было любопытно. Потом они стали его жалеть. Потом они стали его любить… Теперь они его боятся, верят, что он в самом деле Император Смерть, распространяет некие черные флюиды всюду, где появится.
— А ты что о нем думаешь?
— Скотина, — не колеблясь, отозвался парень. — Лишенный эмоций отморозок. С высочайшим уровнем интеллекта.
— Ты с ним дружил?
— Я с ним водился. Он позволял мне с собой водиться. Для меня это, надо сказать, был очень полезный опыт.
— У него, кажется, было много товарищей…
— Так кажется, да. Он умеет наводить тень на плетень. Он знает, чего от него хотят, и поддерживает иллюзию общительности. По-настоящему он позволял с собой водиться только мне… и еще кое-кому. Иногда.
— Те учителя, что умерли, — у них были какие-то особые отношения с Денисом?
Парень замолчал и некоторое время смотрел, как кружится пчела над огромным садовым одуванчиком.
— Он делил учителей на полезных и бесполезных. Эти трое были у него в числе полезных, даже очень. Это все, что я могу сказать.
* * *— Как вам удалось затащить в волейбольную команду такого замкнутого мальчика, как Денис?
— Затащить? — Девушка хмыкнула. Ей было шестнадцать лет, волосы и глаза у нее были одинакового яркого цвета, рыже-каштановые. — Да он просился три недели! На тренировки ходил, на скамейке сидел!
— В самом деле?
— Ну да… Он-то физически развит, но ручки кривые, по мячу не мог попасть. Я на него столько тренировок убила — ужас! И он заиграл, у меня и мартышка заиграет.
— Вы его не боитесь?
Девушка хлопнула очень густыми, темными ресницами.
— В смысле? Этот бред насчет проклятия, Император Смерть? Я не верю в проклятия.
Щеки ее, секунду назад загорело-алые, вдруг посветлели и стали просто загорелыми.
— Вообще, — сказала она нехотя, — у нас тут траур, четыре тренировки уже пропустили… Лука Викторович был у нас спортивным организатором… Накануне… У нас была товарищеская игра… Мы вылетали в другую школу, утром вылетели, днем сыграли, вечером назад…
— Выиграли?
— Продули. Денис запорол подачу… Но не в этом дело. Лука Викторович всю обратную дорогу был бодрый, нас утешал. Особенно Дениса. Потом замолчал. Потом я смотрю — он идет по дорожке… На кусты натыкается… Так шел, шел и упал. Ну, скорее врача вызвали…
Она посмотрела на свои ладони — большие и жесткие, как у парня.
— Я не верю в проклятия, — повторила с нажимом. — Но если это не проклятие, то что это за чушь, а?!
* * *Изолятор стоял вдали от берега. С главным корпусом его связывала крытая галерея.
— Он что же, все время один? Никто его не проведывает?
— Он привык один. — Женщина-врач отвела глаза. — К тому же ребята много общаются по Сети. Приходится, знаете, специально напоминать ему, что пора зарядку сделать или на воздухе погулять…
На стенном экране сидел, закинув ноги на низкий столик, тощий подросток с коммуникатором на коленях. Виден был его затылок, умеренно лохматый, и небольшое аккуратное ухо. Светлая футболка обтягивала спину — не сутулую, в меру мускулистую.
— Он знает о камере?
— Конечно. Камера только в главной комнате его палаты. Еще у него есть спальня, санблок, спортблок, медблок…
— Кстати, как он себя чувствует?
— Прекрасно. — Врач мельком глянула на Александра и снова потупилась. — Вы понимаете, он здоров. Его помещение в изолятор — лукавство.
— Вы верите в проклятие?
— Я верю фактам: три человека умерли.
— Люди смертны.
Врач подняла глаза и посмотрела теперь уже пристально:
— Я работаю в этой школе пять лет. Мы тут редко встречаемся со смертью, знаете ли. У нас даже животные живут долго и счастливо.
— Хорошо вам.
— Да. А этот мальчик пришел оттуда, где смерть густая, как… как сжиженный воздух. Он Император Смерть. Я бы на вашем месте не встречалась с ним.
— Вы серьезно?! Вы, взрослый человек, когда даже дети не верят в такую…
— Именно потому, что я взрослый, серьезный человек, — упрямо сказала врач. — Когда к нам привезли Дениса, его прошлая жизнь была под запретом. Тайна, и все. Сразу же стало ясно, что парень нуждается в психологической помощи. Тогда я, как ответственный медработник, поставила вопрос о доступе к информации… Сперва рассекретили для меня и администрации. А потом для всех, потому что… Ну, глупо ведь, такое в тайне не сохранишь.
— Понятно. Значит, неведомые черные силы, которые невозможно ни зафиксировать приборами, ни вычислить, ни предугадать…
— Я не знаю, — устало сказала врач. — Елизар Степанович… Елизар Горошко, тридцать лет, учитель теплофизики. Давление — сто двадцать на восемьдесят. Медицинская карта чиста. Пловец. Велосипедист. Лыжник. Выпал из окна второго этажа, потеряв способность ориентироваться в пространстве. Перелом руки. Я поместила его в реанимационный модуль… Вы видели отчеты? Вначале там наверняка мои записи идут…
— Да.
— Он просто выключился, как прибор. Сердце не удалось запустить. Я подключила его к машине — сердце, почки, печень… полностью. Когда его увезли отсюда в госпиталь, он был еще жив. Если можно так выразиться. Потом мне ничего не хотели говорить, просто сообщили о смерти. И я ничего бы не узнала, если бы не второй случай. Эльза Себастьяновна Лун, учитель японского. Пятьдесят лет. Не замужем. Мать пятерых взрослых детей. Со склонностью к гипертонии. В прошлом году — перелом ноги, травма получена во время поездки с учениками на горнолыжный курорт. Срослось без осложнений. Потеряла сознание среди бела дня, в парке, по дороге от столовой к учебному корпусу. Не узнавала меня. Не узнавала никого. Я поместила ее в реанимационный модуль… Дальше рассказывать?
— Почему это случилось? Диагноз?
— Официально — гипертонический криз. Она носила пластырь, контролирующий давление и подающий сигналы всякий раз, когда систолическое едва-едва превышало сто сорок. Показания пластыря у меня фиксировались на приборах, я все передала в госпиталь. Там был зубец, ее давление скакнуло до ста пятидесяти и сразу же вернулось к норме минут за десять до того, как она упала… Но сто пятьдесят на девяносто — это не гипертонический криз!
— То есть вы не согласны с официальным диагнозом?
— А какая разница, согласна я или нет? Лука, спортивный организатор, сорок лет. У этого сроду не было гипертонии. Девочки рассказывали потом, что он шел, налетая на кусты. Я видела потом переломанные ветки. Видела следы. Он шел, виляя, как тяжело пьяный или полностью дезориентированный человек. Первым отключился мозг… Не совсем отключился, но был тяжело поврежден. Тело какое-то время жило и двигалось по инерции. А потом выключилось. Я, конечно же, поместила его в реанимационный модуль. Но какой смысл поддерживать жизнь тела, если оно пустое? Если человек уже вылетел из него неизвестно куда?
Врач замолчала. Подросток на экране переменил позу — убрал ноги со столика, повозился в кресле, сел ровнее.
— При чем тут мальчик? — спросил Александр.
Врач пожала плечами:
— А при чем тут мальчик? Только при том, что там, где он, умирают люди. Больше у нас нет никаких ни данных, ни сведений, только… чувство самосохранения.
— Думаю, вам удастся убедить попечительский совет, — сказал Александр.