Подвал – Олег Иваныч по привычке называл его камерой – был даже удобен. Мягкое сено, в углу – забранная решеткой выгребная яма с журчащим ручьем в глубине. Надо же – и здесь канализация имеется. Запах, правда… однако бывало и хуже. Да и народу не так много. Нет, и не мало, но уж и не так, чтоб по очереди спать. Нормально народу. Все больше – судя по одежке – приличного. Нет, были и откровенные злодеи, но – в очень небольшом количестве. А так – по виду, больше купцы да дьяки-чиновники. Стопудово – задержанцы по линии местного ОБЭП. За всякие там обвесы-недовесы-перевесы. Дьяки – конечно, за взятки. Ух, мздоимцы! Берут и берут, все-то им, дьяволам, мало. Во все времена мало, вот уж поистине коррупция бессмертна! А вот еще одна группка – тихушники в рясах. Либо монахи-расстриги, либо эти… как их… стригольники!
Ближе к вечеру монахи как-то незаметно оказались в Олеговом углу – заняв место Ивана и Силантия. Вели себя спокойно – да и вообще, в этом порубе особо буйных не было – что-то вполголоса обсуждали, смеялись… Олег прислушался…
– Есть такая страна – Индея, – тихо рассказывал один из монахов, по виду – ровесник Олега. – Живут там мудрецы-рахманы. Нет у них ни земледелия, ни железа, ни храмов, ни риз, ни огня, ни злата, ни серебра, ни вина, ни мясоедения, ни царя, ни купли, ни продажи, ни зависти, ни вельмож, ни татьбы…
Ни вельмож, ни зависти, ни татьбы… Утопия какая-то! Олег Иваныч вздохнул. Эх, рассказать бы им о будущем. Об их будущем, а его, Олега, настоящем. Ничегошеньки-то в мире не меняется: вельможи, зависть, татьба как были, так и есть и, наверное, всегда будут.
– …ни разбоя, ни игр нет в той Индее, инда нет ни свары, ни боя…
Олег улыбнулся, улегся поудобнее на соломе. Интересно было послушать монаха. Или священника – в этом Олег Иваныч пока не очень разбирался, по рясе определить трудно.
Но то, что священник стригольник, – было абсолютно точно. Особенно когда монахи завели речь о церковных иерархах-мздоимцах, о злате-серебре, об отказе от «богачества»…
Закончив разговоры, главный стригольник – тот, что рассказывал, остальные называли его отцом Алексеем – достал откуда-то небольшой мешочек из темной плотной ткани, развязал… Достал большой пирог, разломил, разделил между всеми своими по-братски.
Олег Иваныч сглотнул слюну. С утра не кормили и, видно, вечером тоже не собирались. Не помешало бы, черт возьми, перекусить хоть немного, а то ведь так и загнуться недолго.
– Садись с нами, мил человек, – отец Алексей вдруг обернулся к Олегу и протянул большой кусок пирога. С рыбой. А запах – ууу, что за запах…
– Спасибо, отче, – отбросив ложную скромность, поблагодарил Олег и с удовольствием впился в пирог зубами. Не заметил, как и проглотил. Примостился ближе, спросил разрешения рассказки послушать.
– Слушай, мил человек! – рассмеялся отец Алексей. – Мы свои мысли в секретах не держим и зла никому не желаем. А что здесь сейчас – так то по наветам мздоимцев-игуменов. Думаю, скоро выпустят, нет за нами никаких вин!
Глаза у отца Алексея были ярко-голубыми, добрыми, веки чуть в морщинках, лицо исхудавшее, но не строгое, а приветливое, даже радостное – это в узилище-то! – а уж когда священник принялся рассказывать анекдоты – так заразительно захохотал, что полпоруба не выдержало, присоединилось. Вот они какие, еретики-стригольники. Ничего в них, оказывается, нет мрачновато-сектантского, наоборот скорее. А этот отец Алексей – видно, весьма приличный человек, по крайней мере производит такое впечатление.
Даже несмотря на явно неприличные песни, кои стригольники начали исполнять сначала вполголоса, а уж потом – и громче. Остальные обитатели камеры поначалу крестились, а потом, поди ж ты, тоже начали подпевать. Да и Олег Иваныч…
А злая жена мужа по хребту палкой биеть!
Палкой!
Биеть!
Уж эту-то песню про добрых и злых жен он знал. От Гришани. Теперь подпевал азартно – хоть ни слуха, ни голоса – а чего, спрашивается, сидеть-мурыжиться, коль пошла такая веселуха?
Все подпевали. И шильники, и стригольники, и мздоимцы-дьяки, и житьи люди. Никто и не заметил, как тихонько приоткрылась дверь и бугай-охранник уселся прямо на порог, подставив под подбородок руку. Слушал.
Слушал-слушал, да и загоготал, да так громко, что и сам устыдился. Оборвалась песня, закончился смех, и только раскаты его могучего хохота сотрясали отсыревшие стены подвала…
– Ой! – заметив заинтересованные взгляды арестованных, охранник смущенно закрыл рот рукой и вскочил на ноги.
– Водицы испить принеси, человече! – попросил кто-то.
Ничего не говоря, тюремщик захлопнул дверь. Немного погодя отпер снова – поставил посреди камеры деревянное ведро с чистой ключевой водой. Студеной – аж зубы сводило.
– Спаси тя Господи, мил человек! – перекрестился отец Алексей…
Понемногу все успокоились, испив воды, начали укладываться спать. Все затихло. Только слышны были иногда чьи-то стоны, да храп раздавался из разных углов поруба.
Тихо вошел тюремщик, забрал пустое ведро. Усмехнулся:
– Палкой – биеть, хо-хо… это ж надо. Спою-ко завтра куму. Палкой биеть… хо-хо-хо…
Захлопнулась дверь. Затихло все – что внутри, что снаружи. Через узкое, под самым потолком, оконце слышно только было, как перекрикиваются на башнях стражники.
– Славен Неревский конец!
– Плотницкий конец сла-а-авен!
– Людин сла-авен!
– Славенский…
Прошло трое суток, а может, и более. Выпустили стригольников, исчезли многие житьи люди, стало больше «черных» мужиков худородных, катал ярмарочных да прочей мелкошпынистой шушеры. Злее стали разговоры, никто уж не пел песен, не рассказывал историй – все больше дрались, били друг друга смертным боем, пока не вмешивались бугаи тюремщики.
Совсем загрустил Олег Иваныч – ни еды ему не присылали, ни на допросы не вели – забыли, что ли?
А так и вышло – забыли!
Пимена-ключника Иона по монастырям отправил – списки составлять, кому чего да куда, да кто что должен церкви новгородской – дому Софийскому. Поехал Пимен, что поделать, – на то и ключник. Гришаню же – так и не предупредили его москвичи, не успели – услал с поручением отец Варсонофий, владычный духовник. В дальний монастырь услал – за преученой книжицей. Как и Феофилакт, падок был Варсонофий до книжной премудрости. Но все больше божественное любил, строгое. Чтоб глумы какие, смех да кощуны – ни-ни! Упаси, Боже!
Феофилактовы люди – Пафнутий с Акинфием да дедко Евфимий с оглоедами своими – так и вообще ничего не предпринимали. А и зачем? Нету хозяина – значит, надо так! Дела Олега Иваныча – сплошь тайные, начни-ко что выяснять – точно башку потеряешь! Объявится, в первый раз, что ли.
Так вот и позабыли, позабросили господина Олега! Хоть волком вой или, вот, помирай с голоду. Хорошо, народ кругом христианский, хоть и шильники, – последним куском делились, да не с одним Олегом. Так бы точно помер! Погиб голодной смертью.
В ту ночь Олегу Иванычу было особенно грустно. Вспомнились вдруг старые друзья – коллеги: Колька Востриков, Игорек Рощин и прочие. Хорошо они тогда с Игорем рыбку половили! А на мотоцикле как гоняли? То есть в смысле – гонял-то Рощин, Олег в колясочке сидел скромненько, что, принимая во внимание стиль рощинский езды, – уже само по себе подвигом было немалым. Интересно, повесил ли Востриков карниз в кабинете или нет? Скорее всего – нет… И что с делами Олеговыми? Сейчас бы уже вернулся в Питер, закатились бы в кабак, с тем же Востриковым, оттянулись бы по полной программе. Если бы… если бы… А с другой стороны: все здесь, в Новгороде, хорошо, вот только в порубе плохо… ну, ведь не вечно тут сидеть, кто знает… Кто знает? А кто посадил – тот и знает! Пимен-ключник, черт чернявый! Ладно, черт с ним, с Пименом, найдется в конце концов и на него управа… Выберемся из передряги – не из таких выбирались. Интересно, что же Гришаня никак не действует? Видно, не сообщил ему Иван Костромич, не до того было или не дали. Что ж теперь – сгнить здесь?
Сон что-то никак не шел – может, на нервной почве бессонница, а может, не фиг было днем дрыхнуть. Олег Иваныч тихонько матюгнулся и попытался думать о чем-нибудь приятном. Например, о боярыне Софье. О волосах ее, словно лен светлых, о глазах золотисто-карих. А что, если сватов заслать? Нет… Вдруг откажет? Хоть Олег Иваныч и при должности, да все ж не боярин – не ровня старинному роду Заволоцких. Но, правду сказать, должность у Олега не маленькая, хоть и незаметная, да важная… и не только для Феофилакта-игумна важная, но и для Новгорода, Господина Великого. Другой вопрос – богат Олег Иваныч иль беден? Вроде бы не беден – вон какую шпагу справил, дорогущую, и жалованье у него приличное… а с другой стороны взять – и не богат вовсе – ни палат каменных, ни теремов, ни амбаров. Даже деревеньки какой завалящей – и то нет! Усадьба на Славне, слуги – не его, Феофилактовы.
Олег Иваныч вздохнул. Тяжело вздохнул, с горечью душевной. По всему выходило – рановато ему еще Софью-боярыню сватать, сперва на жизнь заработать надо. Взяток, что ли, побрать? Так не дают, ироды! Эх, Софья, Софья… Хороша боярыня, да не про Олегову честь. Не то что сватов – эк, размечтался – но и так, в гости зайти, и то совестно – зачем, скажет, приперся? Чего такого надобно? А насчет богатства – так это, в общем-то, дело наживное… Можно ведь, при известном старании, и в бояре пробиться, а там… А там – как Софья… А вдруг – не захочет?
Олег Иваныч вздохнул. Тяжело вздохнул, с горечью душевной. По всему выходило – рановато ему еще Софью-боярыню сватать, сперва на жизнь заработать надо. Взяток, что ли, побрать? Так не дают, ироды! Эх, Софья, Софья… Хороша боярыня, да не про Олегову честь. Не то что сватов – эк, размечтался – но и так, в гости зайти, и то совестно – зачем, скажет, приперся? Чего такого надобно? А насчет богатства – так это, в общем-то, дело наживное… Можно ведь, при известном старании, и в бояре пробиться, а там… А там – как Софья… А вдруг – не захочет?
Тьфу! Не мысли у Олега Иваныча были – одно расстройство.
Не знал он, не ведал, что в светлом тереме на улице Прусской не спала сейчас и Софья. Ворочалась на широком ложе, встала – простоволосая – вышла босиком в сени, дверь на крыльцо распахнула, вдыхала полной грудью свежий ночной воздух. Соловей пел-заливался в кустах, за оградой квакали лягухи. Боярыня попила в сенях квасу, оставила дверь приоткрытой, улеглась снова. Нет, не спалось ей. Вспомнила, как боярин Ставр недавно присылал людей. Велела прогнать со двора. Красив, спору нет, боярин, и богат, и роду знатного, – но не люб он Софье, не люб, и все тут! А она, боярыня Софья, свободная новгородская гражданка, не какая-нибудь забитая московитка, которую силком замуж выдают – есть у варваров-московитов такой обычай, о том слыхала Софья. Ну, Новгород не Москва – покуда свободна – ни за что не пойдет за нелюбого. Боярин Ставр… Красив, статен, бородка аккуратно подстрижена, нос с горбинкой, породистый, глаза… а вот глаза оловянные, словно неживые. И мстителен, сказывают, мстителен и злопамятен, ну на это Софье наплевать и забыть – станет она еще кого бояться, у самой и людей и злата станется. Правда, насчет злата… Не так уж и много было его у боярыни. Зато – гордости много, хоть и грех это. Строга боярыня Софья, и торг вести может умело, и управительница хоть куда, слуги да холопы дворовые единого взгляда слушаются, о том не зная, что госпожа их властная – женщина все же, и, как любой женщине, хочется ей опереться на мужское плечо, выказать всю свою мягкость да нежность, как бывало мужу покойному выказывала, жаль, столь мало пожили… а вдруг… вдруг найдется еще мужчина, которого сможет она полюбить без оглядки, бросить всю себя, словно в омут, отдаться новой любви своей яростно и страстно, как уже было когда-то? Да было ли? Да нет, было… все было: и ночи, любовного огня полные, и жаркие объятия… И может, будет еще все? Ведь не такая она и старая – тридцати нет. Представилось вдруг Софье – словно возлежит она снова на жарком ложе, обнаженная, красивая, страстная, – и ласкают ее сильные мужские руки, глубоко и нежно… нет, не о покойном муже воспоминание то было, хоть и любила его когда-то боярыня… не о нем… Грезился ей тот самый мужчина. С родинкой на левой щеке, с глазами, как волховская вода…
Господи, прости меня, грешную!
Вся в холодному поту, спрыгнула с ложа боярыня! Бросилась на колени перед киотом, молилась страстно… попутал бес – согрешила в мыслях… Прости, Господи!
Кланялась боярыня Софья иконам, крестное знамение клала, а в глубине души знала – так и осталось то сладкое томление, что называют греховным. Пусть греховное, пусть в глубине, но хорошо, что осталось! Разве любовь греховна?
Олег Иваныч на заметил, как забылся в какой-то дреме. Слушал сквозь сон перекличку стражей на башнях: Славен Неревский конец! Плотницкий славен! – вздрогнул вдруг – скрипнула дверь. Приоткрыл глаза – тюремная сторожа. Два бугая. К нему…
Растолкали, вставай, мол. Вставать? Куда? Может, на пытку? Хотя вроде б не применяли пыток в Новгороде… А куда тогда?
Там узнаешь!
Интересно, где «там»?
Алел восход за Волховом, растекался по свинцовым водам широкой кровавою полосою. В светлеющем небе таяли звезды. Золотистые поначалу, они быстро бледнели, на глазах исчезая совсем. С реки тянуло свежестью. Выйдя на улицу, Олег Иваныч вздохнул с наслаждением.
Что за люди вокруг? Трое всадников. Богатая сбруя. Еще одна лошадь – пуста под седлом.
– Садись, господине Олег!
Называют по имени… Подсаживают… Что ж, Бог не выдаст, свинья не съест! Поехали. Медленно, словно так и надо. Стражники распахивают ворота. Тоже, будто так и надо, безо всяких там разговоров. Проехали Детинец… Мост…
– Потерпи, господине, скоро цепи снимем!
Надо же! Кто ж эти неведомые друзья? Люди Гришани? Феофилакта? Ивана Костромича? Пес их знает. Ладно, пока с ними – вряд ли уже хуже будет.
Проехали мост, растолкали дремавшую стражу у Ярославова дворища, у Никольского свернули на Пробойную – знакомая дорожка, именно по ней не так давно ездил Олег Иваныч к оружейнику Никите на Шитную. Вот и Федоровский ручей, журчит, играет течением. Не доезжая до ручья, свернули в призывно распахнутые ворота богатой усадьбы. Господский дом – каменный, в три этажа, амбары, конюшни, склады, своя кузня.
Молотобойцы в кузне уже раздували огонь кожаными мехами. Кузнец взял осторожненько скованные руки Олега, положил на наковальню, стукнул тихонько пробойником – спали оковы, как и не было.
– Прошу за мной, господине!
Поклонился вышколенный холоп, челядин дворовый, в богатый кафтан одетый. Вперед важно прошествовал. За ним – Олег Иваныч, запястья после цепей потираючи…
Высокое крыльцо, узорчатое, под кленовой крышей. Ступеньки широкие, в две ступни, захочешь – не споткнешься. Перила в виде греческих статуй резаные. Двери – есть в Софийском соборе Сигтунские ворота красоты неописуемой – так тут ничуть не хуже, правда, поменьше малость.
Челядин, двери отворив, склонился в поклоне вежливом. Тут и сам хозяин.
Вышел навстречу, будто к дорогому гостю. Весь собой красив, голубоглаз, статен, в кафтане, золотыми нитками вышитом.
– Проходи, Олег Иваныч, будь гостем!
С первого взгляда узнал Олег Иваныч хозяина. Боярин Ставр – знаменитый новгородский олигарх. Муж, красотой приметливый, обходительности отменной.
– Откушай, гость дорогой, что Бог послал! Чай, оголодал в порубе-то?
Гость дорогой откушать не отказался. Все выкушал, что послал Бог боярину Ставру: и кашу реповую с медом, и щи с потрохами гусиными, и с мясом пирог, и рыбник, и полбой просяной не побрезговал. Запил кваском малиновым, ах, хорош квасок у боярина, только уж хмельной больно, сразу в сон потянуло.
Заклевал носом Олег Иваныч – будто настоящий сон сморил! Не заметил, как взяли его слуги боярские под белы рученьки, сапоги с него сняли да спать уложили на лавку широкую, шкурами волчьими устланную.
Как смежились его веки – враз исчезла с уст Ставра улыбка любезная. Другое лицо у боярина стало – жесткое, властное, совсем неприветливое.
– Глаз не спущать! – кивнув на спящего, тихо бросил он слугам. – Как проснется – ко мне.
Однако…
Олег Иваныч прекрасно расслышал слова боярина, не так уж на самом деле и спать хотел, притворялся больше. Глаз не спущать… Не понравились эти слова Олегу Иванычу, совсем не понравились. Однако – и любопытство брало, оказывается, он совсем ничего не знал о хозяине, о боярине Ставре. Нет, знал, конечно, что Ставр Илекович – боярин знатный, в «сто золотых поясов» входит – элиту новгородского боярства, и земель у него немало, и злата-серебра. Впрочем, поговаривали, жаден боярин, однако никакого оперативного подтверждения тому не было – слухи одни. Ну, слухи – они везде слухи.
Часа через два открыл глаза Олег Иваныч, сел на лавке, потянулся довольно. Челядин тут как тут – с квасом. Испил Олег Иваныч, губы рукавом – по местному обычаю – вытер, тут другой холоп – пожалте к боярину!
Ну, пожалте – так пожалте!
Поднялся вслед за слугой по лестнице в кабинет боярский.
Большой кабинет был у боярина Ставра, со столом огромным из мореного дуба, с лавками, с креслами резными. В окнах – слюда в переплете свинцовом, на столе подсвечник серебряный, свечи – чистый воск, горят ярко. В углу, на поставце – кольчуга с панцирем да островерхий шелом с бармицей, рядом – полный доспех ливонский, рыцарский, латами называемый. Красив доспех, блескуч, гладок – свечки тусклым золотом в блестящих боках отражаются.
– Нюрнбергских мастеров работа, – перехватив заинтересованный взгляд гостя, пояснил Ставр. – Больших денег стоит. И у орденских немцев мало у кого такой есть, у комтуров токмо да у магистра фон Герзе. Кстати, как там друже фон Вейтлингер поживает, ливонский рыцарь Куно?
Боярин пытливо уставился на Олега. Тот пожал плечами:
– Пес его знает, как он поживает… давненько не виделись.
Ответив, Олег Иваныч задумался, пытаясь сообразить, откуда Ставр знает о его знакомстве с ливонцем. От Гришани? Хм… Вряд ли. Скорее – от Феофилакта. Нет, тому тоже нет смысла в излишней огласке… как и Ионе. Значит – от московитов? От Ивана с Силантием? Но откуда их может знать Ставр? А черт его знает, откуда. Но – знает, раз спрашивает. В общем – одни сплошные загадки.
На настойчиво повторенный Ставром вопрос относительно ливонского рыцаря Олег Иваныч, подумав, отвечал очень осторожно, расплывчато. Никакой конкретики: да, с рыцарем знаком, но не очень близко. Пиратский струг? Да, было дело, чуть не потопли, хорошо нарвский когг по пути приключился, не то бы… Поручения владыке? Нет, ни о чем таком рыцарь не просил, не упоминал даже, да и с чего бы ему? В Новгород прибыли вместе – это да, с тех пор не встречались. Капитана «Благословенной Марты» как зовут? Ну, уж ты и спросил, Ставр Илекович, откуда ж все упомнить? Кстати, а ты сам-то, господине, как про меня узнал? Ах, есть верные люди? Понятно. Тогда, может, ответишь, зачем меня-то из поруба высвободил?