Митря Упадыш потер руки и размашисто перекрестился на угадывающуюся за ручьем черную громаду церкви Федора Стратилата, выстроенную новгородским посадником Семеном Андреевичем в лето 1361 года.
Глава 7 Новгород. Сентябрь—октябрь 1470 г.
Хорошо хоть шпага отыскалась! Удивительно – в этакой-то передряге.
Да и конек каурый стоял себе спокойненько во владычной конюшне, там его и обнаружил Олег Иваныч сразу после встречи с игуменом. А шпагу… Шпагу начальник владычной стражи возвернул самолично. Не гневайся, мол, Олег свет Иваныч, и не думай – мы, стражники, мужи благородные.
Еще в начале сентября, сразу после празднования Нового года (лета 6979 от сотворения мира), имел Олег Иваныч тайную беседу с Феофилактом. Усмехнулся игумен, узнав про интриги Пименовы, да молвил Олегу, чтоб работал, как прежде, а Пимена-ключника – и в голову б не брал. Тем более – не по закону арест-то. Правда, игумен настоятельно рекомендовал на владычном дворе без особой нужды пока не светиться, да какая в том нужда у господина Олега? Вот, шпагу только забрал, да коня – спасибо стражникам, сохранили. В таком разе Олег Иваныч их в корчму позвал, недалече, на Ямскую, – угостил медком стоялым да корчмой – водкою неочищенной да с травами-зельем – кто до корчмы охотник. Друзьями теперь стали Олег Иваныч и владычные стражники, приходи, говорили, друже, – завсегда тебя примем. Ну, пока нужды в них не было.
Да, еще кое-что говорил Феофилакт-игумен, голос до шепота понизив. О новгородском боярине Ставре. Богат, вишь, Ставр, да властолюбив, да знатен. Ну, что знатен – понятно, а вот насчет богатства – Феофилакт сильно сомневался. Жизнь-то боярин вел раздольную, а на какие шиши – неизвестно. Были у него мастеровые, но не очень много, были, конечно, и вотчины – но не так, чтоб уж очень богатые. В общем, не по доходам жил Ставр, дебет с кредитом не сходился. Вот и просил игумен посмотреть за боярином. Не впрямую просил – намекал только, ну, да Олег Иваныч понятливый, на пальцах объяснять не надо. Боярин Ставр, Ставр Илекович… Олег и сам хотел бы про него узнать побольше, особенно – после встречи. Осторожно следовало действовать, тихой сапой, напролом не лезть – не спугнуть боярина, не обидеть – чувствовал Олег Иваныч свой долг перед ним за освобождение свое из владычного поруба. Потому и любопытство умеривал. Решил про себя – желание Феофилакта исполнить – за Ставром последить – но не ревностно, а так, между делом, отчетности ради. Послать агента посмышленей, того же Олексаху-сбитенщика, пусть людишек боярских поищет да средь оных потопчется. Глядишь, что и вызнает. А самому заниматься Ставром Олег Иваныч считал не очень этичным. По указанным выше причинам. Человек к нему, можно сказать, со всей душой – из поруба вытащил, угостил на славу – правда, в своих непонятных пока целях – но тем не менее. Подобное поведение вполне заслуживало доброго отношения, а Олег Иваныч не из тех людей был, что сделанного добра не помнят.
Вот и, входя во владычную палату, столкнулся в сенях со Ставром – тот пришел на ливонское сукно Ионе-архиепископу жаловаться – купил, дескать, несколько кип – все короткие оказались. Ставр улыбнулся ласково – обаятелен был, надо признать, красив да статен – тряхнул светлыми кудрями, дорогу уступил вежливо – проходи, мол, друже Олег Иваныч, да не чинись, в гости заглядывай.
В гости… Бог даст, заглянем и в гости. Да пока некогда, да и, честно говоря, не лежит душа к боярину, хоть и знатен он, и богат, да обаятелен опять же. Но вот не лежит – и все тут. В гости… Опять будет к сотрудничеству склонять, корчму подливать в чашу, да и сам пить не отставая, оловянными глазами посматривая. Ну его в баню. Неловко как-то на Ставровой усадьбе, нехорошо, не приветисто…
Опосля, на конька каурого садясь, краем глаза увидал Олег Иваныч, как прошмыгнул боярин из кельи Гришаниной. Ну, что к Гришане заходил боярин – понятно – тоже книжник известный, но почему ж столь проныристо? По крыльцу слетел, вскакнул на коня, пришпорил – только его и видели. Нехороша быстрота эта, не от Господа – от Лукавого – то Олег Иваныч давно запомнил, от отца Алексея, стригольника. Ну и что, что стригольник он, – зато человек хороший и мысли излагает дельные. Говорят, на Москве Иван Васильевич, князь, привечает стригольников, разумные беседы с ними ведет да во всем советуется. Ну, в последнем Олег сомневался. Насколько он знал московского князя Ивана (не лично – по рассказам, конечно), тот вряд ли слушался чьих-то советов, ну а насчет бесед со стригольниками – очень может быть. Иван Васильевич вполне мог на церковные богатства да земли зариться. Тут ему стригольничьи речи – в самую масть приходятся…
Уехал боярин Ставр со двора владычного, ускакал с людишками своими, яко тать ночной, или, говоря общепринятым языком, – смылся довольно быстро. Ну, да пес с ним…
Олег Иваныч поднялся к отроку. Тот обрадовался, конечно, квасу предложил хмельного – и откуда у него этот квас, верно, хитростью из владычного погреба черпает, – однако тих был и задумчив как-то. Книжицами новыми не хвастал, глумы да кощуны не читывал, так, болтал ни о чем, на вопросы Олега невпопад отвечая. В общем, смурной какой-то был Гришаня, словно сам не свой. Даже от предложения посидеть на Ямской в корчме, песен попеть со стражниками да с девками тамошними, отказался – что было уж совсем на него не похоже. Ставр, что ли, на отрока так подействовал? Спросить? Да ну его… Захочет – сам скажет, неча зря в душу лезть.
Простившись с Гришаней, Олег Иваныч поехал на Торг. Не то чтоб очень надобно ему что-нибудь купить было – все равно другой-то дороги на Славну да Ильинскую нет, окромя как через торжище тащиться. Дедко Евфимий с оглоедами у Феофилакта на охоту отпросились, звали и Олега, да тот отказался, не до охоты сейчас, больно дел много. Потому и пустовал шалашик тайный на берегу Волхова, не было лодочников. Да и похолодало опять же. Днем-то ничего, жарко даже бывало, а вот ночью – хлад да туман.
А сентябрь выдался нынче чудный. Не дождливый вовсе, с чистым ярко-синим небом, красно-золотыми деревьями, прозрачными, дрожащими паутинками, летящими по ветру навстречу солнцу. С птичьими стаями, тянувшимися к югу. С кисло-сладким запахом созревших яблок, грудами лежащих на прилавках. А белые новгородские церкви? Олег Иваныч даже остановился посередине моста – не выдержал, залюбовался… Ну до чего ж красив Господин Великий Новгород! Красив, богат, могуществен! Белые стены башен, отражающиеся в синих, в цвет неба, водах могучего Волхова. Яблоневые сады в усадьбах. Строгая красота храмов. Торг… Чего там только сейчас, по осени, не было! Целые ряды рыбы, соленой, копченой, вяленой, свежая – рядом, на пристанях-вымолах, сколько угодно, напротив – горы лесных орехов, грибов, ягод – брусники да клюквы, чуть дальше – дичь битая, за лето жирок нагулявшая, – рябчики, тетерева, утки; и все дешево – воз увезешь за медное пуло… Ну, не воз, так полвоза – точно! Полон народу Торг. Продавцы, покупатели, посредники, сбытчики, весники, менялы, просто ротозеи-зеваки, да еще не забыть квасников-пирожников-сбитенщиков…
– А вот кому пироги, пироги с грибами?
– А на яблоки налетай, всего полпула!
– Рябчик-глухарчик – сваришь – пальчики оближешь!
– Сбитень, сбитень, кому сбитня?
– Квас, квасок, подставляй роток!
– А ну-ка налей, паря! Вот те… Ой! Калиту с пояса срезали – курвы-ы-ы-ы!!! Сволочуги проклятые, курвины дети!
А не зевай – так тебе и надо, пришел на Торг, так не стой, рот раззявив!
– А ну-ка, кто смелый да хитрован весь? Угадай-ка, под какой чаркой горошина?
О! Совсем знакомое игрище!
Олег Иваныч коня у стражи торговой привязал, ближе подошел, любопытствуя.
– Сивая борода ставит полденьги! Еще кто сыщется? Ага, дед… Сколько-сколько? Полпула? Пошел ты со своим пулом. Грош рейнский – это другое дело. Кручу-верчу – обмануть не хочу!
От наблюдения за местным вариантом лохотрона Олега Иваныча отвлекло чье-то легкое дерганье за рукав. Оглянулся – Олексаха-сбитенщик, агент тайный.
– Ну-тко, паря, налей сбитню… Ух, хорош. Пошли к возам, отольешь в корчажку.
У возов, за Параскевой Пятницей, красавицей-церковью, златокрестной, белостенной, чуднокупольной, разговор пошел другой. Сперва доложил агент Олексаха о стригольниках – что, говорят, на Москву подались, к Ивану, князю Великому, – затем поведал о немчинах – ганзейцах или ливонцах, что по Торгу ходили пронырливо, да не столь медом-воском-мехом интересовались, сколь выпытывали про псковичей – не хотят ли, мол, новгородцы войной на них идти.
– Ты-то сам что мыслишь, господине? – не удержался, спросил Олексаха. – Неужто и вправду воевать будем псковичей?
– Спаси Господи! – Олег Иваныч вполне искренне – он совсем не собирался ни с кем воевать – перекрестился на золотые кресты храма. – Не должно быть с псковичами брани, не должно! Ну-ко, плесни сбитню… Эх, хорош…
– На малине-ягоде настаиваю, – похвастал агент. – Завсегда в прибытке… Да, еще тут одна безделица, может, ты и слыхал уже – на Федоровском ручье мертвую женку выловили, тому назад – седмицу. Истерзана – словно зверем лютым!
Олексаха поежился и выказал предположение о появлении в Новгороде Великом адского исчадия – злобного оборотня-недолюдка.
– В общем, как стемнеет, людишки у Федоровского ручья не ходят, волкодлака пасутся. И самое-то главное – храм ведь там рядом, на ручью-то, Федора Стратилата. – Олексаха понизил голос: – Так ту девку истерзанную – прям напротив храма… Ох, за грехи наши, Господи! Не впервой уж.
Олег Иваныч насторожился. Как это не впервой? Ах, и раньше из ручья растерзанных девок вылавливали? И не только девок… обоего полу – и отроковиц, и отроков… Видно, оборотень-то не дурак, мясо помягче да повкусней любит, упаси, Господи.
– Не впервой, говоришь? – Олег Иваныч почувствовал знакомый азарт сыщицкий, томление, которое, сказать по чести, многого в его жизни стоило! Поднял с земли прут и начертил на песке две пересекающиеся линии.
– Смотри, Олексаха. Вот Федоровский ручей, вот Пробойная, мост, Московская дорога… вот другой мост… Тут вот – церковь Федора Стратилата. Понимаешь меня?
– Да не дурак уж, вижу. Вон здесь, на Пробойной, Димитрия Солунского храм. Тут… Тут усадьба… и здесь… и вот тут… Чьи усадьбы – не помню, но узнать смогу, если надо.
– Узнай, узнай, Олександр, потом покумекаем. Ну, и где тут выловили телеса истерзанные?
– А вот тут, – агент прищурился, – ближе к башням – отроковица – прошлый год, на Пасху. Здесь, не доходя церкви, – уже этим летом, аккурат после Троицы… тоже девка. Под мостом, недалече, прошлым летом, на Ильин день – парень – без головы, спаси Родимец! – Олексаха испуганно перекрестился, перевел взгляд на заинтересованное лицо Олега и вдруг улыбнулся:
– Видно, всем миром богопротивного волкодлака ловить собралися, коли ты спрашиваешь, господине?
Олег Иваныч хмыкнул. Ни в каких оборотней, волкодлаков и прочих богомерзких тварей он не верил. Не водились они когда-то в Питере и здесь не водятся. А вот насчет сексуальных маньяков – дело другое. Очень может быть. Живет себе спокойненько у себя в усадьбе за воротами крепкими, периодически кровь пуская очередной жертве, – холопов да челядь дворовую кто искать-то станет? Никто, знамо дело. Потому и занятие это… как бы помягче выразиться… судебной перспективы не имело – холопы за людей даже в вольном Новгороде почти что не шли. То есть не то чтобы вещи, а навроде того. Маньякам да богопротивцам разным полное раздолье! Бесчинствуй – не хочу. Хотя, конечно, и холопы в суд пожаловаться могли… ежели б живы осталися.
– Олександр, ну-ко припомни еще какие-либо убийства – холопов али челядинов дворовых.
Олексаха задумался, почесал поочередно то белобрысую голову, то чуть поросший светлым пушком подбородок. Было Олексахе от роду лет двадцать, не больше, но толковый, спору нету. Олегу Иванычу в питерские еще времена уж такие молодые кадры попадались, после школы милиции, что хоть стой, хоть падай: то свидетеля изобьют – дескать, похож очень на обвиняемого, то дело так заволокитят – дальше ехать некуда, то еще чего-нибудь подобное учудят. В общем, глаз да глаз за всеми «молодыми специалистами», кроме ну очень редких исключений, надобен. Вот к таковым исключениям и относился Олександр Патрикеев сын, Гордиев, сбитенщик. Был Олексаха почти круглый сирота – матушка в негодный год сгорела от лихоманки, тятеньку-ополченца на войне сгубили то ли татары, то ли московского князя Василия воины. Сколь себя помнил, жил Олександр приживалой у дальних-дальних родичей – троюродного бобыля-дядьки – в хижине – избой-то назвать невместно – на окраине Неревского конца, в самом конце улицы Кузьмодемьянской. Дядька племянника еле терпел, дармоедом считая, хотя какой дармоед Олексаха? Почитай, сбитнем тем дядька и кормился. Правда, варево варить помогал – когда не пьян был, да только вот редко такое случалось, стихи про пианицу – словно про Олексахиного дядьку сложены.
– Холопов али челядинов, – задумчиво произнес агент. – Однако не слыхивал я, чтоб кого из них живота лишали. Нет, может, и убивали, конечно, да тайно, на усадьбах – кто ж за холопа жалиться побежит?
– А ежели б кто пожаловался?
– А ежели б кто пожаловался? – Олексаха хитро улыбнулся. – Не знаю, как князев суд, а суд владычный, думаю, не шибко бы залюбил того хозяина, что своего холопа живота лишил, ведь и у холопов всяко душа есть, а раз есть – убивать, даже и холопа с челядином, грех есть!
Олег Иваныч ухмыльнулся. Ну до чего ж ловок Олексаха! С таким рассудком ему б в Санкт-Петербургскую коллегию адвокатов прямая дорога. Иль, в крайнем случае, председателем какого-нибудь районного суда. Да, жаль, не в Питере они, а в Новгороде. А раз так – пускай Олексаха пока младшим опером побегает, опыта понаберется.
– Сей же вечер весь ручей обегу! – перекрестился парень. – Хоть и боязно.
– Лиходеев боишься?
– Тьфу-ты, лиходеев… Волкодлака богомерзкого пасусь, господине!
Простившись с Олексахой, Олег Иваныч проводил глазами его длинную нескладную фигуру в старом, латанном на локтях, зипуне, немного обождал и сам направился к Никольскому собору через торговую площадь.
Народу на Торге не убыло, а пожалуй, что и прибыло – спать после обеда, в отличие, скажем, от москвичей, деятельные новгородцы не любили, слишком много дел было, куда тут спать – к ночи бы управиться!
Шумел, гомонил торг, разливалось рядами людское море. Особо толклись у хлебных рядов – запасались на зиму, спешили, своего-то хлеба в Новгороде не было, не росло почти жито, а ежели и росло где, так в редкое лето вызревать успевало. В рыбных рядах шумели поменьше – рыба речная да озерная – она никуда не денется, а селедки ганзейской – так той и так давно не видели, как свернули ганзейцы всю свою торговлишку, обидевшись. Ну, черт с ней, с селедкой, и без селедки прожить можно. На мясном ряду уж и торговлю всю прикрыли – мало чего и было, – понятно, не сезон, вот зимой, по морозцу, – тут самое время туши на торг везти, не протухнут, а ныне сентябрь – месяц жаркий, говядину да свининку бить рано. Зато огородники: лук, чеснок, репа, капуста – все дешево, бери не хочу.
Олег Иваныч прошел мясной ряд, рыбный, свернул под навес, к стригалям-цирюльникам, подстриг бороду, купил у разносчика-мальчишки пирог с визигой, не стесняясь, на ходу, закусывал, шпагу рукой придерживая – вещь дорогая, а новгородские тати пронырливы – враз утянут, опосля не наищешься. Шел, по сторонам посматривая, у оружейников задержался чуть… Спору нет, хороши, конечно, брони новгородские, и накладные, и пластинчатые, и кольчатые, да знающие люди сказывали, все равно лучше немецкого рыцарского доспеха нет. Прочен, красив, удобен! А что уж очень тяжел – так враки это! Нет, турнирный-то доспех, спору нет, увесист, а вот боевой… Прикупить бы, да вот дорог, собака, – словно «мерседес» шестисотый. Олег Иваныч вздохнул, повертел в руках короткий меч – довольно красивый – и вдруг услышал краем уха лающую немецкую речь. Конечно, на торгу такое не в диковину, и не сам немецкий говор привлек внимание Феофилактова сыщика, нет, не говор… а голос! Уж больно знаком! Да и не так уж много у Олега Иваныча в Новгороде знакомых немцев.
Ну да, вот вам, пожалуйста, – стоит через два ряда ливонский рыцарь Куно фон Вейтлингер, торгует кольчужку, ругается. В сиреневой рыцарской курточке-котте, в длинном бордовом плаще, куничьим мехом подбитым, хоть и не холодно пока, да видно – для шика. На голове мягкая круглая шапочка с длинным пером зеленым, падают на плащ белокурые волосы…
Выпить, что ли, медку с ливонцем?
– Куно! Эй, Куно… Фон Вейтлингер, мать твою. Тьфу, не докричишься…
Олег Иваныч бросил меч и, придерживая шпагу, торопливо пошел вдоль рядов, стараясь не терять ливонца из виду. Ну и, конечно же, потерял. Уж слишком много народу вокруг было. Да еще если б стояли, а то ведь колготились, гомонили, ругались! До драк кой-где доходило. Ну вот ведь около этого ряда немец только что и стоял, с продавцом ругался… И где ж он теперь? Не продавец, рыцарь!
Олег Иваныч, остановясь, заоглядывался.
Вот, может… Нет, рожа рязанская. А, вот он… Нет, и этот не тот. А у того плащ вроде похож… и шапка… Вот, сейчас обернется… Нет, не Куно! У рыцаря борода ухоженная, клинышком, а у этого – длинная, спутанная да редкая – ровно как у козла. Стоп!
А не Митря ли это часом, Упадыш?
Так и есть! Он, собственной персоной.
Выжил, не утонул, не погиб страшной смертью в бурных водах озера Нево. И Тимоха Рысь, дьявольское отродье, тоже наверняка где-то здесь, в Новгороде. Пианствует в Неревских кабаках, кутит в вертепах Плотницкого, разбойничает на окраинах Людина. Шильник! Ворует, насильничает, убивает… Олег вспомнил Тоньку-Заразу, тихвинскую «гулящую жёнку» – совсем еще юную девчонку, погибшую страшной смертью от руки Тимохи.