– Лук не в кухне хранится, а в кладовке, – прохрипел Виталий. Диван на спине с каждой секундой становился все тяжелее и тяжелее. Это противоречило законам физики, но именно так оно и было.
– О каком луке ты мне тут толкуешь? – насторожился Леха.
– Ну как же… Ты пожираешь лук, а потом дышишь им на своих жертв, пока они не окочурятся… Новая разновидность серийного маньяка…
– Юморист, да? Юрий Стоянов вместе с Ильей Олейниковым? Только у нас с тобой тут не «Ужасы нашего Городка». Все серьезно, по-взрослому.
– Еще скажи: по-мужски, – предложил Виталий, едва сдерживаясь, чтобы не заорать благим матом от желания избавиться от неимоверной тяжести, навалившейся на хребет.
Леха нахмурился:
– Я вижу, ты не просекаешь момент. Представляешь, что будет с твоей женушкой, если я хорошенько пошурую внутри нее, к примеру, скалкой? Впрочем, я и в кладовку могу заглянуть. Там наверняка хранятся какие-нибудь железяки. Скажем, рашпиль…
Тамара засучила голыми ногами, приподняла нижнюю половину туловища над полом и упала обратно. Сдавленные звуки, которые она издавала, были очень тихими, но слушать их оказалось невыносимо.
Оказывается, голуби за окном чужой квартиры действительно пророчили беду. «Умри-умри», – призывали они, а Виталий с Тамарой не переполошились, отправились навстречу смертельной опасности. И вот результат: бритоголовый ублюдок измывается над обоими, как хочет, а помочь жене нет никакой возможности. Страшно подумать, что ее ожидает. Потому что напильник в кладовой действительно имеется – большой, ржавый. Все руки не доходили его выбросить, а теперь поздно.
– В спальне на шифоньере лежит желтая прозрачная папка, – прошептал Виталий. – В ней то, что ты ищешь. Возьми и уходи.
Его лицо было мокрым. Скорее всего от пота и от крови. А может быть, он плакал. Наверное, все-таки плакал, поскольку Леха, возвратившийся из спальни с папкой в руке, глумливо посоветовал:
– Сопли не распускай, герой. Наш разговор еще не закончен. Насчет бумаг я понял, а теперь мне нужен твой шурин. Где он?
Виталий покачал головой:
– Не знаю…
– Та-ак, – протянул Леха, – товарищ не понимает, товарищу обязательно втолковывать нужно, что с ним тут никто нянчиться не собирается. – Он поднялся с корточек. – Ладно, поговорим минут через пять. Ты меня, тля, еще умолять будешь, чтобы я тебя выслушал…
Тамара выгибалась и падала, выгибалась и падала: бум… бум… бум… От этих гулких ударов можно было свихнуться. Виталию этого ужасно хотелось, но сознание его не покидало. Он все видел и слышал, все понимал, а поделать ничего не мог. Оставалось только попросить:
– Стой… Я знаю номер Серегиного мобиль-ника… Можешь позвонить ему и условиться о встрече…
Леха стремительно шагнул вперед и дважды пнул Виталия в лицо, приговаривая:
– Ты мне тут не командуй!.. Не командуй, понял?.. Я сам разберусь, что мне делать. – Отведя таким образом душу, он снова присел подле пленника и заговорил спокойнее: – «Стрелку» шурину сам забьешь. По моей трубе. Вякнешь что-нибудь лишнее – отдуваться Томочка будет. Короче, вызовешь Серегу сюда, и на этом твои мучения закончатся. Понял меня?
Виталий посмотрел на подогнутые ноги жены, застывшие в тревожном ожидании, и молча кивнул. Под его подбородком уже собралась целая лужица крови, но это его мало беспокоило. Пусть течет кровь. Вот только бы слезы поскорее высохли. Он ведь все-таки плакал, Виталий. Плакал и никак не мог остановиться. Потому что помирать, как ни крути, было страшно, а другого выхода он не видел.
Глава 22 Будем живы – не помрем!
1
Такси катило среди сотен машин, зажатое со всех сторон металлическими собратьями. Сквозь слепящие огни встречных фар, рубиновые пунктиры габаритных огней, переливы ночных огней.
– В мире животных, – пробормотала Рита.
– Что? – повернулся к ней Сергей.
– В какой-то передаче показывали Африку. По саванне неслось бесконечное стадо антилоп, не видать ни конца ни краю. В точности как здесь. – Она указала кивком на окно такси, идущее впритирку с соседями. – Четвероколесые, бензинопитающие…
Сергей улыбнулся. Это была первая отвлеченная тирада, произнесенная Ритой после посещения клиники. Его самого внутрь не пустили, даже за щедрую плату, но он особо туда и не рвался. Стены этого заведения были пропитаны такой безумной тоской, что хотелось выть по-волчьи на луну, взахлеб, самозабвенно, не слыша и не видя ничего вокруг.
Рита пробыла с матерью долго. Прохаживаясь по двору, Сергей успел выкурить почти целую пачку сигарет, но горечь во рту была не никотиновая, другая. Жалкие, поникшие фигуры на скамейках, тусклые взгляды, шаркающие шаги встречных. Отличить больных от проведывающих их родственников можно было только по одежде. Потому что всех их одинаково пригибала к земле общая беда. И когда в окнах клиники начал зажигаться свет, он казался мертвенным. Приятней было смотреть в темноту, чем на такой свет.
Ритину мать во двор не выпускали, она находилась на третьем этаже, в отделении интенсивной психотерапии. Свидания с тамошними пациентами разрешали лишь в самых исключительных случаях. Например, если ты готов отстегивать тысячу рублей за каждый проведенный внутри час. Общение с матерью обошлось Рите в шесть тысяч. Еще десять пришлось раздать врачам и санитарам за то, чтобы они действительно лечили Наталью Овсееву, а не вкалывали ей всякую дрянь, от которой люди превращаются в живые трупы, не испытывающие ни голода, ни жажды, ни каких-либо иных желаний или эмоций. Вообще ничего не испытывающие. Так легче. И больным, и медперсоналу.
Рита поведала о встрече с матерью несколькими короткими, отрывистыми фразами, а потом умолкла. Наблюдать, как она глядит прямо перед собой, раскачиваясь в такт движению машины, было тяжело. Уж лучше бы она плакала. Потому что Ритина голова болталась из стороны в сторону, как неживая. Словно ее подменили в психушке механической куклой.
Когда Сергей спрашивал, не нужно ли помочь матери еще чем-нибудь, Рита отрицательно мотала головой. Когда он утешал ее, говоря, что все образуется, она утвердительно кивала. А теперь вот вспомнила вдруг про африканских антилоп, и Сергей обрадовался. Сказал с широкой улыбкой:
– Слушай, а давай собирать деньги на сафари, а? Отправимся в какую-нибудь самую раззимбабвскую республику, к пигмеям на кулички. На носорогов поохотимся, на львов…
– Я в зверя не смогу выстрелить, – сказала Рита. – Только в человека.
Таксист, обернувшийся было для поддержания разговора, крякнул и уткнулся взглядом в дорогу. Затылок у него сделался одеревенелым.
Сергей же продолжал беспечно улыбаться, словно ничего особенного произнесено не было.
– Можно фоторужье взять, – сказал он, совершенно не представляя себе, о чем идет речь. Просто нужно было что-нибудь говорить, и он говорил. – Станем зверей не убивать, а фотографировать на память. Рита верхом на зебре, Рита кокетничает с шимпанзе, Рита кормит с руки утконоса…
– В Африке утконосы не водятся, – отрешенно произнесла она. – И вообще там сейчас, куда ни глянь, всюду одни гиены. Прямо как у нас. Никуда ехать не нужно.
– Но ты же сама рассказывала про стада антилоп, – напомнил Сергей.
– Мама опять пыталась…
Рита не договорила, но все было и так ясно. Таксист заметно занервничал и стал часто выглядывать из открытого окна наружу. Видимо, ему захотелось прибавить газу и поскорее заменить этих странных пассажиров другими – беспечными, веселыми, общительными.
Сергей перебрал в уме несколько десятков слов, но не нашел ни одного подходящего. Он просто взял Риту за руку и крепко сжал. Ладонь у нее была безжизненная и холодная. Как будто держишь в руке заледеневшую рыбку, которую уже ничто не в силах отогреть.
– Она сказала, что все равно сделает это, – сказала Рита, глядя вперед стеклянными глазами. – Не сегодня, так завтра. Не завтра, так послезавтра.
– Утром отправимся в больницу снова и переговорим с главврачом, – решительно произнес Сергей.
Он чувствовал себя дешевым фокусником, выдающим себя за великого мага, но молчать было нельзя. И он говорил, говорил, говорил… Про достижения современной медицины, про чудесные случаи исцеления от самых страшных болезней, про заповедные места, куда они уедут, когда неприятности останутся позади, про росистые луга, по которым так здорово бегать босиком. Какие заповедные места, какие луга? Откуда? Это было неважно. Важно было почувствовать в своей руке такую же живую, теплую руку.
Неожиданный телефонный звонок заставил Сергея досадливо поморщиться. Он хотел было отключить трубку, но Рита, не глядя на него, сказала:
– Ответь. Это что-то важное, я знаю.
Под специально купленным просторным свитером Сергей носил не только трубку мобильного телефона, но также трофейный «вальтер» и надетую на ремень гранату. Осторожно, чтобы весь этот арсенал не отразился в зеркальце заднего обзора, он запустил руку под свитер и достал оттуда вкрадчиво журчащую трубку.
– Ответь. Это что-то важное, я знаю.
Под специально купленным просторным свитером Сергей носил не только трубку мобильного телефона, но также трофейный «вальтер» и надетую на ремень гранату. Осторожно, чтобы весь этот арсенал не отразился в зеркальце заднего обзора, он запустил руку под свитер и достал оттуда вкрадчиво журчащую трубку.
– Алло.
– Это я, родственник. Узнал?
Голос Виталия. Странный голос, нехороший. Говорит через силу, как будто тяжести какие-то между делом ворочает.
– Ты где? – насторожился Сергей.
– Дома. На Арбате. Вот сидим с Тамарой, тебя дожидаемся.
– Какого черта вы туда поперлись? Что происходит?
– Ничего особенного не происходит, – заверил родственника Виталий. – Просто мы забыли тут те самые бумаги, помнишь? Я их, оказывается, по запарке на шкафу в спальне оставил.
– Забирайте их и проваливайте, пока не поздно! – заорал Сергей так, что таксист весь напружинился за рулем, как кот, готовый припустить наутек.
– Уже, – прошелестело в трубке.
– Что уже? Уже уходите? Или уже поздно?
– Какая разница? Ты просто приезжай, и все… Шампусика выпьем в честь моего дня рождения, песни под гитару попоем…
– Какие песни? – опешил Сергей.
День рождения Виталия они отмечали минувшей зимой, а песен свояк отродясь не пел, даже будучи сильно пьяным. Кроме того, гитару перевезли на съемную квартиру. Все это плюс напряженные интонации в голосе Виталия заставляло предположить самое худшее.
Прикрыв микрофон трубки, Сергей тронул вздрогнувшего водителя за плечо и скомандовал:
– Никуда не сворачивай, гони по Садовому кольцу дальше. Едем на Арбат… Так какие песни? – спросил он у притихшего Виталия. – Назови свою любимую.
2
Трудно быть сообразительным и изобретательным, когда находишься под прессом, спеленутый по рукам и ногам. В висок тебе упирается пистолетный ствол, а тот, кто сжимает его, ловит каждое твое слово, подозревая подвох в любой твоей самой безобидной фразе. Стоит сболтнуть что-нибудь лишнее, и грохнет выстрел, которого ты уже не услышишь.
Проведя языком по разбитым губам, Виталий улыбнулся через силу и сказал в трубку, которую держал возле его лица Леха:
– Про льва споем. Это твоя лучшая песня, веришь?
Сергей некоторое время молчал, видимо обдумывая услышанное. Песня, которую назвал Виталий, начиналась словами:
Догадается ли Сергей, о чем идет речь? Смекнет ли, о чем хочет предупредить его Виталий под видом безобидного трепа?
– Закругляйся! – прошипел Леха, вдавливая ствол в висок пленника. – Хорош не по делу базарить!
Виталий скосил на него недоумевающий взгляд: мол, ты что, парень, я же для тебя стараюсь!
– Вспомнил? – спросил он в трубку.
– И открылась вдруг дверь, и вошел ко мне он, – дурашливо напел Сергей. – Ты эту песню имеешь в виду?
– Ага, – подтвердил Виталий, чувствуя затылком пристальный Лехин взгляд. – Да, чуть не забыл! – воскликнул он как ни в чем не бывало. – Будь другом, захвати кассету битлов по пути… Тот альбом, где есть «Желтая субмарина». Нам с Томкой сейчас как раз под настроение будет.
Альбом назывался коротко и ясно: «Револьвер». Бритоголовый Леха, судя по характерной внешности, таких подробностей знать никак не мог, а Сергей должен был вспомнить и сообразить, о чем идет речь. Кто предупрежден, тот вооружен, говорили древние. Хотелось надеяться, что так оно и есть. Потому что больше надеяться было не на что.
– Я понял, – сказал Сергей подчеркнуто беспечным тоном. – Через часик буду. Водочкой там пока не особо увлекайтесь. Дождитесь меня обязательно. Попоем, битлов послушаем. Как там в «Субмарине» поется?.. And the band begins to play… Все, пока!
– Удачи, – пробормотал Виталий. – Ждем.
Протяжные сигналы отбоя отчетливо заныли в темной комнате. Не доверяя пленнику, Леха держал трубку таким образом, чтобы слышать не только Виталия, но и его собеседника. Теперь, отключив телефон, он, похоже, успокоился. Единственное, что ему не понравилось, это заключительная фраза.
– Чего это вы не по-нашему вдруг заговорили? – поинтересовался он, продолжая целиться в голову пленника.
– Слова из песни, – прохрипел Виталий. – В смысле бэнд начинает играть.
– А! – протянул Леха. – Ну, пусть играет ваш бэнд, мне не жалко.
Откуда было знать этому придурку о том, что классические рок-н-ролльные тексты строятся на двусмысленностях и иносказаниях? Поется про оркестр, который начинает играть, а подразумевается совсем другое. События набирают ход, вот что имел в виду Сергей. Заваривается каша, проще говоря. Значит, он понял, что Виталий и Тамара попали в беду. Он спешит на помощь. Вопрос в том, успеет ли он вмешаться вовремя? И сумеет ли справиться с вооруженным противником?
– Когда он будет? – спросил Леха, выпрямляясь во весь рост.
– Через час, ты же сам слышал, – откликнулся Виталий, уронив голову на пол. Затекшей шее было уже невмоготу держать голову на весу. Позвоночник изнывал под навалившейся на него тяжестью. Руки-ноги перестали ощущаться, как будто их не стало.
Виталий предполагал, что Сергей явится на выручку значительно раньше, чем пообещал, но очень сомневался в том, что сумеет выдержать эту пытку хотя бы еще минут пятнадцать.
– Убрал бы диван, что ли, – пробормотал он, кусая губы, чтобы не показать, как ему тяжко. – Я никуда не убегу. Не брошу жену в беде, понимаешь?
– О! – оживился Леха. – Хорошо, что напомнил. А то не знаю, чем себя занять.
Расстегивая на ходу штаны, он направился к Тамаре, которая, услышав его слова, замычала и попыталась откатиться в сторону.
– Молодец, – похвалил ее Леха. – Позы менять нужно. Врачи рекомендуют.
– Мозги тебе поменять нужно! – выкрикнул Виталий. – Хотя бы на бычьи, если других при раздаче не нашлось.
– Заткнись, тля, пока я за тебя самого не взялся! – процедил Леха.
– Кто? Ты? А ну иди сюда, урод! Я тебе кадык вырву! Зубами!
Поднатужившись, Виталий неистово изогнулся в своем рулоне, стремясь во что бы то ни стало сбросить со своей спины диван. Постанывая от напряжения, он приподнимался и падал, приподнимался и падал, не обращая внимания на хруст собственных позвонков. Оказалось, сил у него оставалось еще предостаточно. Если не для того, чтобы освободиться, то хотя бы для того, чтобы отвлечь внимание противника на себя. Тот, отшвыривая с дороги перевернутые стулья, уже спешил к пленнику, когда диван, покачавшись в неустойчивом равновесии, шумно опрокинулся на пол.
В глазах Виталия сделалось темно – то ли от неимоверного напряжения, то ли от переполнявшей его слепой ярости. А потом в этой темноте расцвела яркая вспышка: это подоспел Леха, носивший на ногах ботинки, изготовленные как будто специально для того, чтобы пинать лежачих противников.
– Заглохни! – приговаривал он, суетясь вокруг неистовствующего Виталия. – Забью ведь гада такого, насмерть забью!
– Ты?! Меня?! Сопляк гитлерюгендовский!..
– З-з-заткнис-с-сь!!!
– Яйцеклеточное! Членоголовое!
– Замочу! – распалялся Леха, приплясывая рядом. – На тебе!.. Н-на!
Его ноги работали безостановочно, как будто он молотил ими не по человеческой голове, а по футбольному мячу. Лупил, лупил, а забить победный гол не удавалось. Потому что Виталий продолжал сыпать ругательствами, сатанея от ненависти и боли:
– Кретин недоразвитый!.. Мразь!.. Вошь патриотическая!
Лехины ботинки перед взором Виталия то отдалялись, то увеличивались, заслоняя собой весь мир. Он ничего не видел, кроме этих ботинок, раз за разом пинающих его в лицо. Едва не захлебываясь кровью, которую он уже едва успевал сглатывать, Виталий упрямо хрипел, рычал, выплевывал:
– Окорок отмороженный!.. Ходячая вырезка в штанах!.. Антрекот свинячий!..
– Ыть!.. Ы-ыть!.. Ты заткнешься или нет?!. Ыть!
Правый глаз Виталия взорвался болью и, кажется, лопнул. Передние зубы превратились в частокол острых обломков, царапающих распухший язык. Кровь шла носом, горлом, хлестала из обеих рассеченных бровей, хлюпала в ушных раковинах. А Виталий не замолкал ни на секунду, надеясь, что ублюдок в тяжеленных бутсах не успеет добраться до его жены. Он вдруг понял, что становишься необычайно живучим, когда перестаешь цепляться за эту самую жизнь. Что не так-то просто убить человека, который не боится умереть. Что при желании можно вынести все, когда настает время твоего главного испытания на прочность. Не сломаться. Не прогнуться. Победить любой ценой, даже не имея возможности отвечать ударом на удар.
Изловчившись, Виталий поймал зубами штанину Лехиных штанов и рванул ее на себя. Наверное, он прихватил ткань вместе с кожей, потому что Леха ойкнул и, шипя, подался назад. Но Виталий, кроша обломки зубов, не отпускал его и даже головой мотал от усердия, как бойцовский пес, вцепившийся в глотку врага.