Да, Маньчжурская стратегическая операция завершается, подумал Василевский. Тут, на Востоке, на твои плечи, Александр Михайлович, легла тяжесть небывалая. Она и в том, что на Западе Ставка занималась фронтами через своих представителей, а Берлинской операцией при всем ее огромном размахе Верховное Главнокомандование непосредственно руководило из Москвы, взяв управление фронтами целиком на себя, здесь же, учитывая большую удаленность Дальневосточного театра, его колоссальную территорию, сложные природные условия, а также необходимость наиболее целесообразно и своевременно использовать Тихоокеанский флот в интересах трех фронтов, Государственный Комитет Обороны создал для стратегического руководства военными действиями Главное Командование советских войск на Дальнем Востоке. Возглавить поручили ему, Василевскому. Разумеется, Ставка не оставалась в стороне, но главком получал немалую свободу действий. И вот можно подводить некоторые, пожалуй, и не предварительные итоги.
Александр Михайлович посмотрел на часы. Время тянулось томительно. Но отлучаться никуда нельзя, надо ждать. Кстати, связь с Москвой, как и с фронтами, безотказная.
Он прилег на диван, расстегнул крючки, ослабил ворот кителя.
Хронический недосып, и недурно бы, пока позвонит Верховный, урвать полчасика-часик на сон. Но сна не было. День и ночь давно перемешались работа такая, служба такая.
Да, близок финал исторической битвы на Востоке. Сокрушается основная сила японского империализма - Квантунская армия, освобождаются Северо-Восточный Китай, Северная Корея до 38-й параллели - на юг от нее высадятся американские войска, - Южный Сахалин и Курилы. Трудно переоценить значение этого для укрепления безопасности наших дальневосточных границ и для подъема народно-освободительной борьбы в странах Юго-Восточной Азии. Самым непосредственным образом это, конечно, коснется Китая. Мало того, что мы сокрушаем японцев, освобождаем Китай, все трофейное оружие, всю трофейную технику передадим войскам, руководимым компартией Китая: им еще придется противостоять гоминьдановским войскам. Так война теснейше переплетается с политикой. Да ведь война - та же политика, только иными средствами.
А десанты в корейские порты Расин и Сейспн Тихоокеанский флот под командованием адмирала Юмашева - вкупе с армейскими частями - провел блестяще. Как, впрочем, и десанты на Южный Сахалин и Курильские острова, где тяжелые бои продолжаются. Моряки не подкачали, солдаты не подкачали. Вот главный герой войны - рядовой боец, ему мы должны поклониться в ноги!
Сколько их - тысячи тысяч - сложили головы ради Победы! Он, Василевский, везде и всегда старался беречь солдатскую жизнь, а на войне это непросто. Иные генералы попрекали его расчетливостью, осторожностью. Что ж, в разумных пределах он был и расчетлив, и осторожен, коль скоро речь шла о том, чтобы избежать потерь или хотя бы сократить их.
Гибли, разумеется, и полководцы - те же Черняховский и Ватутин. Мог погибнуть и он сам. Ну хотя бы поздней осенью сорок второго под Сталинградом. Нужно было срочно перелететь от Ватутина, с Юго-Западного фронта, к Голикову, на Воронежский фронт. Василевский обещал Верховному, дай бог памяти, двадцать четвертого ноября работать уже в войсках Голикова. Погода была нелетная, но Александр Михайлович настоял на вылете. Взлетели.
Сплошной туман, никакой видимости. Самолеты потеряли зрительную связь. К тому же, как и предупреждали летчики, началось обледенение. Машина, на которой летел Василевский, совершила вынужденную посадку прямо в поле, километрах в тридцатп юго-восточпее Калача (Воронежского)-на-Подгорноп. Как не сломали шею, до с их пор непонятно. Пришлось добираться по целине до ближайшего колхоза, затем на санях до шоссе, ведшего в Калач, и наконец - на первом подвернувшемся военном грузовике - к районной телефонной станции. Все, г, том числе и Москва, были встревожены "судьбой Василевского", а он болое всего тревожглся о судьбе "У-2", на котором летел состоявший при нем для поручений генерал Ручкшт: у того находились секретные документы Ставки, предназначенные для командования Воронежского фронта. И надо же: из семи самолетов лишь один, на котором летел Ручкин, благополучно добрался до Бутурлпповкп. Извинился Александр Михайлович перед летчиками за свой неосторожный приказ, да нужно было лететь, не задерживаясь, что поделаешь...
А под Севастополем, в мае сорок четвертого? Очень хотелось посмотреть Севастополь в первый же день его освобождения. Переезжая через одну из немецких траншеи в районе Мекензиевых гор, "эмка" наскочила на мину. Каким образом там уцелела мина, если за двое суток по этой дороге прошла не одна сотня машин?
Мотор и передние колеса взрывной волной оторвало от кузова и отбросило на несколько метров, шоферу лейтенанту Смирнову поранило левую ногу. Александр Михайлович сидел рядом с ним в кабине и весьма ощутимо ушиб голову, а мелкие осколки стекла поранили лицо. Сопровождающие же генерал Кияпицкнй и адъютанты Грппенко и Копылов, которые сидели сзади, не пострадали.
После перевязки Василевского отправили в тыловой эшелон штаба армии, затем в штаб фронта. Оттуда он по настоянию медиков был эвакуирован самолетом в Москву. Некоторое время врачи удерживали в постели, и появилась возможность еще раз вникнуть в детали подготовляемой Генштабом на лето Белорусской операции.
Простоя в работе, таким образом, не было...
А в Прибалтике осенью того же сорок четвертого? В разгар боев ехал как-то Александр Михайлович с КП командующею 2-м Прибалтийским фронтом Еременко к командующему 1-м Прибалтийским Баграмяну. Произошло дорожное ЧП, и какое! Из вечерних сумерек навстречу машине Василевского вымчал "виллис", за рулем сидел офицер. Шофер Василевского не успел ни отвернуть, ни остановиться, как "виллис" врезался в машину маршала, Все, включая и маршала, вылетели на дорогу. Александр Михайлович, оглушенный, с трудом встал, сильно болела голова и бок.
Петляющей, неверной походкой полетел бледный, трясущийся старший лейтенант, протянул свой пистолет и срывающимся голосом проговорил: "Товарищ маршал, расстреляйте меня, я это заслужил". Он был пьян или казался таковым от потрясения.
Александр Михайлович приказал ему убрать оружие, отправиться в часть и доложить там о случившемся. Десять дней провалялся Василевский у себя в управлении группы. Пришлось-таки заступиться за виновника аварии, ибо его намеревались отдать под суд военного трибунала. Этот старший лейтенант фамилия, к сожалению, забылась - был командиром фронтовой роты разведки, потом блестяще выполнил ответственное задание и, как доложили Александру Михайловичу, был удостоен звания Героя Советского Союза. Так что лучше человека не засуживать, а дать возможность выправиться, проявить себя в деле. Ну, а он, Александр Михайлович Василевский, слава богу, жив, хотя, когда примерно через месяц прибыл в Москву и пошел на рентген, врачи установили следы перелома двух ребер. Жив - и потому руководит войсками на Дальнем Востоке, ведет их к финалу советско-японской войны.
Которая все-таки, сколь бы грандиозной ни была, не может заслонить Великой Отечественной.
Да-а, человека следует поддерживать, веруя, что он способен приподняться над самим собой. Частенько доводилось Александру Михайловичу выдвигать люден пли защищать их от несправедливости. Но и наказывал, если считал нужным, не дрогнув.
Вот сегодня пришлось отстранить от должности одною прыткого интенданта: прислал в подарок мебельный гарнитур. Василевский незамедлительно прореагировал на подношение: отстранил от должности и передал дело на парткомиссшо, а гарнитур приказал оприходовать трофейному управлению. Аналогичное было и под Кенигсбергом: принесли хрусталь. Хрусталь был отправлен в трофейное управление, а те, кто спутал трофеи с личной собственностью, - строго наказаны. А как же иначе? Государственное имущество!
Сегодня же был и случай, вероятно позабавивший иных, а Василевского как-то кольнувший. На штабном совещании генерал инженерных войск развернул карту, чтобы докладывать Василевскому, и молчит, растерявшись. Пропал голос от волнения. Василевский сказал: "Сделаем, товарищи, перерыв". Все вышли на свежий воздух, закурили. Александр Михайлович подошел к генералу-инженеру, спросил, где тот служил прежде, - завязалась беседа. Потом зашли в штаб, и у приободрившегося инженера прорезался голос! После совещания он поделился с адъютантом Гриненко: "Тебе хорошо, ты постоянно общаешься с маршалом, а мне каково - впервые?"
Ну, а те, подхалимствующие интенданты, между прочим, к подношениям присовокупляли: "Для семьи, для Екатерины Васильевны". Стервецы, и как зовут супругу, пронюхали. Екатерина Васильевна таких даров не примет, не тот характер. Он-то знает, двенадцать лет вместе. Александр Михайлович достал из портфеля конверт, раскрыл письмо. От жены. Перечитал, спрятал. И вечным пером, аккуратным, четким почерком неторопливо написал ответное. Это вошло в привычку: на каких бы фронтах ни находился, если удавалось, звонил домой по телефону, а чаще - обязательные, хотя и краткие, письмишки. Примерный муж и семьянин, он и в этой мелочи был неизменен.
Из конверта он извлек и несколько фотографии. Жена писала:
"Перелистывала семейный альбом и нашла фото, где ты молодой.
Мне кажется, за эти годы ты не изменился, все тот же..." Женщпны, разумеется, любят преувеличивать. Изменился! Александр Михайлович вгляделся в фотографии: выпускник Костромской духовной семинарии - 1914 год, командир роты, поручик - 1917 год, командир стрелкового полка - 1928 год... Действительно молодой. А вот эту фотографию, свеженькую, ему вручил сегодня утром Кирилл Афанасьевич Мерецков: вместе снялись вчера в 5-й армии Крылова, - Александр Михайлович в комбинезоне, одна рука засунута за пояс, как у Льва Толстого. Но он, упаси боже, не толстовец. Он просто мирный, не воинственный человек. Хотел выбрать наимпрнепшую профессию агронома или учителя, однако первая мировая война и Октябрьская революция сделали его профессиональным военным. И теперь бывший прапорщик царской армии - Маршал Советского Союза. А в поля и леса кннешемского детства нет-нет да потянет...
Заложив руки за спину, Александр Михайлович походил из угла в угол, разгоняя тяжелую усталость. Поскрипывали сапоги, поскрипывали половицы. Ветер колыхал занавески на окнах; за стеной, во дворике, уже не пели, но скипидарный запах растревоженной сосны не унимался, лез в ноздри. Ах, какие тут сосны, иа Дальнем Востоке, - корабельные, высоченные!..
И вдруг резкая смена мыслей. Василевский подумал о том, что наряду с повседневными проблемами Маньчжурской операции тревожило, угнетало, всплывая в памяти. Атомные бомбардировки Хиросимы и Нагасаки! Данные, которыми он располагал, свидетельствовали: качественно новое, небывалой мощи оружие, оружие будущего. Сбрасывать атомные бомбы на эти японские города с военной точки зрения было бессмысленно, по отношению же к населению - бесчеловечно, жертвы колоссальные. Американцы запугивают. Но кого? Японию? Или Россию? Не своего ли рода атомный шантаж? Предупреждают о своем превосходстве и требуют от нас быть сговорчивее, согласиться на такое послевоенное устройство мира, каким захочет его видеть Америка? Не выйдет! Мы тоже примем меры, будет и у нас атомное оружие. Вооруженные Силы страны должны совершенствоваться, набирать мощь, чтоб не были опасны чьи бы то ни было происки. И он, маршал Василевский Александр Михайлович, еще послужит своему народу!
Позвонив, Сталин попросил его снова доложить о порядке капитуляции японских войск. Василевский доложил. Сталин сказал:
- Вы хорошо воюете, товарищ Василевский.
Он ответил:
- Готовы выполнить любое ваше задание.
Верховный сказал:
- Товарищ Василевский, подготовьте материалы для награждения отличившихся генералов, офицеров, сержантов и солдат и для присвоения соединениям почетных наименований "Хинганских", "Амурских", "Уссурийских", "Сахалинских", "Курильских"...
- Хорошо, товарищ Сталин!
- Подготовьте также материалы для присвоения отличившимся соединениям наименовании "Харбинских", "Мукдеиских", "Порт-Артурских" и для награждения орденами...
- Хорошо, товарищ Сталин! - сказал Василевский и подумал, что Порт-Артур еще не наш, по будет наш не сегодня завтра.
Двадцать второго августа воздушные десанты высадились в Дальнем и Порт-Артуре.
32
Мы делали свое дело - воевали. С перевала мы в бинокль рассматривали лежащую внизу местность: кустарник, ухабистая, рябая от луж дорога, поля гаоляна и чумизы, храм, за ним - кварталы поселка, слева крепостная степа, за ней - два храма. Полковник Карзаыов сказал офицерам:
- Японцы в городишко нас не ждут, считают, что мы еще далеко. Следовательно, если будем стремительно атаковать, можно посеять панику, а это уже предпосылка нашего успеха. Что? - Но мы молчим, и Карзанов продолжает: - Атакуем одновременно с двух направлений. Чтобы сохранить внезапность, откажемся от артподготовки. Артиллерия будет наступать в боевых порядках и уничтожать очаги сопротивления. Часть наших сил должна обойти поселок и отрезать пути отхода противника...
Рассвет. Дождь стихает. Мы движемся вперед. По сгорбленным фигурам, по землистым лицам я сужу, как утомлены люди. Несколько танков с десантом въезжают на утопающую в жидкой грязи поселковую окраину. Встречные китайцы изумлены: откуда взялись советские тапки? Улыбаются радостно, машут нам шляпами, а японские солдаты убегают задами: пригнулись, испуганно оглядываются. Мы подсаживаемся на танки, едем какое-то время иа броне, затем соскакиваем, ибо они останавливаются, - к машинам подбегает разведчик в развевающейся плащ-палатке, докладывает Карзапову:
- Товарищ полковник, японские части сосредоточены в крепости!
- На северо-восточной окраине?
- Так точно! А штаб японский в центре, в районе казарм.
Наша разведка установила: штаб пехотной дивизии...
- Спасибо, разведчик, за сведения. Они пригодятся.
- Служу Советскому Союзу! - Разведчик харкает так, что стоящие рядом вздрагивают.
Карзапов одобрительно смотрит на него; - Иди к своим. Продолжайте выполнять задачу. - И ужо как бы для себя произносит: - Ладно, будем действовать решительно.
Коль забрались в берлогу... Может, и удастся склонить пх к капитуляции? Двинем в штаб дивизии и предъявим ультиматум!
- А не встретят лп пас очередями? - спрашивает комбат.
- Рискнем, капитан... Посадите на тапк двух-трех местных жителей, пусть покажут дорогу к штабу. Они наверняка ее знают...
Через переводчика спрашиваем, кто из толпы знает, где японский штаб. Дружно отвечают: "Знаем!" Отобрав трех наиболее расторопных китайцев, подсаживаем пх на броню, трогаемся. Петляем по кривым, грязным и узким улочкам. Возникает досадная заминка: один проводник говорит - надо ехать туда, второй - не туда, а сюда, третий - аж в противоположном направлении, спорят до хрипоты, машут кулаками и готовы передраться. Мы сперва огорчились: никто в точности не знает, куда ехать? Но оказалось: каждый предлагает кратчайший путь. Известно, однако:
если знатоки берутся спорить между собой, кратчайший путь обернется длиннейшим, запутанпейтпим. Поэтому комбат сказал спорщикам:
- Тихо! Кончайте базарить! - И, выбрав на свой взгляд самого толкового и внушающего доверие, ткнул в него пальцем: - Веди ты!
И капитан оказался прав: китаец повел танки и автомашины уверенно, точно. Вскоре мы подъехали к забору, опоясывавшему расположение дивизионного штаба: несколько зданий под черепичными крышами. У ворот часовые - мордастые, плохо побритые парни - в смятении: то ли оставаться, то ли убегать. Танки и автомашины притормаживают, десантники спрыгивают, подбегают к часовым, вырывают у них карабины. Полковник Карзанов, комбат и я, окруженные автоматчиками, проходим мимо поднявших руки часовых, пересекаем посыпанный желтым песком двор. В здании поднимаемся на второй этаж, отыскиваем кабинет командира дивизии. При виде нас из-за письменного стола поднимается полковник: несоразмерно длинное, бочкообразное туловище, на которое насажена - почти без шеи - пшшкастая остриженная голова.
Подрагивая ниточкой черных усиков, растерянно помаргивая, полковник уставился на нас. Карзанов сказал:
- Переводите: я командир передового советского отряда, мои войска блокировали части вверенной вам дивизии и ваш штаб, сопротивление бесполезно, предлагаю безоговорочно капитулировать!
- Блокировали? - переспросил комдив и сел-упал в кресло с ножкамп-дракопамп.
- Да. Взгляните в окно!
Комдив подошел к растворенному окну, посмотрел на забор, на наши танки с расчехленными стволами. Лицевые мускулы его дернулись, фигура обмякла, и я понял: что-то сломалось в японском полковнике. Блуждая взглядом, он сказал тускло:
- Мне известно о рескрипте императора, о приказе главнокомандующего Квантунской армией. И я не вижу другого выхода, кроме сдачп в плен. Это покроет мое имя позором, но я подчиняюсь обстоятельствам...
Болезненно морщась, он вызвал начальника штаба дивизии, тоже полковника, приказал подготовить части к разоружению через трп часа. Начштаба кивнул, а комдив сказал Карзапову:
- Я ваше требование выполнил. По жить после этого не могу.
Я должен покончить с собой сейчас же...
Мне подумалось: не приведи господь, на наших глазах будет вспарывать себе живот. По японец ловким, молниеносным движением схватпл маленький, как будто дамский, браунинг и выстрелил в висок: мы и пошевелиться не успели. Шишкастая, остриженная голова стукнулась о полированную гладь стола, заливая его кровью. Надо же, все-таки на наших глазах покончил с жизнью. Правда, на европейский манер...
Дивизия была не полного состава, однако крепкая, боеспособная. Мы ее разоружили за четыре часа. Все было нормально, но под конец драматический, трагический эпизод. Какой-то унтер.
не пожелавший капитулировать, с миной в руках кинулся под днище ближнего танка, грохнул взрыв. Танк оказался сто двадцать седьмым, нашим, кровным, лейтенант Макухин был тяжело ранен, остальные члены экипажа не пострадали.