Вставали тут до света — ну это еще ладно, Маша привыкла рано подниматься на работу. Нужно было живо растопить печь, а пока хозяйка готовит завтрак (это дело Маше не доверяли, поняв, что управляться с тяжелыми горшками она не умеет, а учить показалось накладно — грохнет еще посудину-то, а она денег стоит!), натаскать воды из колодца (эту почетную обязанность Варта живо спихнула на чужачку-неумеху), вымести полы (а раз в неделю еще и вымыть, и выскоблить), перемыть посуду, что осталась с ужина, задать корм скотине и птице… И вот так с утра до вечера, ни присесть, ни отдохнуть — дело всегда находилось, сложа руки никто не сидел!
А что делать? Жить как-то надо!
Пришлось учиться разбираться в достоинствах разных монет, привыкать носить юбки и делать множество других вещей, которые раньше Маше не могли присниться даже в страшном сне. Хорошо, что девушка не была избалованной и привередливой (при этом она невольно вспоминала того «господина», с которым ее свела в лесу судьба; кстати, с тех пор она его не видела), а то ей тяжело пришлось бы здесь: обитать в тесной каморке, есть простую, хоть и сытную еду, полагающуюся слугам (она каждый раз негодовала, слыша это отвратительное слово), ходить, опустив глаза…
Она научилась всему, твердя про себя каждый раз слова Вождя о том, что «жить в обществе и быть свободным от общества нельзя». Общество это ей, мягко говоря, не нравилось, но выбирать не приходилось. Пока оставалось только думать о том, как бы изменить его к лучшему!
Одному Маша так и не научилась — кланяться. За это ее однажды побила хмурая хозяйка, госпожа Валия — не с той ноги встала, а тут еще служанка королевой ходит, спину лишний раз не согнет! Когда Валия подняла руку (вернее, веник) на Машу, та пришла в ужас: да как можно избивать других людей?! Ведь это такие же люди, как и ты сам, кто дал тебе право распоряжаться чужой судьбой, кто поставил выше других?! Маша этого не понимала и совсем уж собралась уйти, когда вдруг поняла, что идти ей, в общем-то, совершенно некуда. Не в лес же податься, в самом деле!
Пришлось остаться в доме портного, однако и позволить кому-либо бить ее Маша не могла, — это означало бы полную потерю самоуважения! — а потому начала повсюду носить с собой книгу Вождя в сумке, которую сама кое-как сшила из ненужных обрезков тканей.
Как-то госпожа Валия, в очередной раз пребывая в дурном настроении, замахнулась на Машу хлыстом (она обожала эту вещь, воображая себя, должно быть, укротительницей диких животных), но девушка демонстративно поудобнее перехватила увесистый том и предупредила:
— Только попробуйте меня тронуть, я в долгу не останусь!
В голосе ее звучала такая мрачная решимость, что хозяйка уверилась — эта ненормальная не преминет исполнить свою угрозу, и отступила. Но злобу затаила, да еще какую! Тем более, она начала замечать, что драгоценный муженек посматривает на новенькую служанку с неподдельным мужским интересом, так и шарит взглядом по ее прелестям. Для госпожи Валии это было совершенно непереносимо — в прошлом она была красавицей, но успела уже постареть и подурнеть, некогда соблазнительная фигура после родов оплыла и сделалась бесформенной… А тут муж засматривается на служанку, сущую простушку, зато молодую и крепенькую, ну как такое перенести?! Госпожа Валия не упускала ни единой возможности пошпынять Машу, так что той несладко жилось в доме портного. Маше совершенно не было понятно поведение злющей тетки, ведь Вождь учил, что собственнические отношения между мужчиной и женщиной — пережиток прошлого! Но от этого пережитка хозяйка отрекаться явно не собиралась, еще более невзлюбив Машу… А когда та попыталась прочесть ей лекцию на эту тему, взяла да и заперла ее в чулане, а еще без ужина оставила! А что? Если битьем служанку не выучишь, то и другие пути найдутся!
Так и тянулись долгие зимние месяцы, и единственной отдушиной для Маши стало чтение сочинений Вождя, да еще беседы с единомышленниками, которых, кстати говоря, оказалось до обидного мало. Селяне отмахивались от девушки и называли общевистические идеи бредовыми, а то и вовсе прогоняли, обидно обзывая «убогой» и «полоумной», лишь немногие бедняки охотно слушали ее.
Вообще-то девушка всегда считала, что крестьяне и ремесленники при капитализме жили очень плохо и бедно — так их учили на уроках истории, — но это явно были какие-то другие люди! Здешние в большинстве своем казались вполне зажиточными, особенно угнетенными не казались, а кто оказывался победнее, всегда мог наняться к более состоятельному соседу, так что с голоду не мерли. Конечно, все хотели жить лучше, но не желали ради этого чем-то жертвовать. Самый большой риск, на который они соглашались пойти — так это купить тёлочку или бычка от незнакомой коровы! Что до роста благосостояния… ну, они готовы были вкалывать на своем поле с утра до ночи, по необходимости работали на общинном, — не поработаешь, урожая не соберешь, нечем будет подати платить, придется с себя портки снимать! — но вот делиться с бедными не желали совершенно. Что более всего поражало Машу: даже те, кто выбился в середнячки или даже богачи из самых низов, кто еще не забыл, каково это — быть бедным, проявлять трудовую солидарность отказывались наотрез. «Мы своим горбом себе всё заработали, — говорили они, — а эти на всё готовенькое хотят? Нет уж, пускай трудятся до седьмого пота, а там видно будет, гожие это люди или негодящие!»
Маша утешала себя тем, что сразу революции не делаются, нужна подготовка, и в редкие свободные часы норовила проводить уроки политграмоты. На них, правда, приходило совсем мало народу, и то, как подозревала Маша, от скуки — долгими зимними вечерами заняться было особенно нечем, молодежь на посиделки собиралась, а кто постарше, особенно одинокие, не знали, куда себя деть. А тут и с соседями встретишься, и рукоделием каким-нибудь можно заняться в компании, пока рыжая девица бубнит что-то непонятное…
Несколько раз заглядывал староста, чтобы узнать, как идут у нее дела. А что она могла на это ответить? Конечно, жизнь виделась ей не в самом радужном свете, в чем она честно призналась. Ранек покивал (почему-то с довольным видом) и туманно намекнул, что все может измениться, стоит ей только захотеть. Не пожелав сообщить подробности, он лишь загадочно усмехнулся и велел непременно быть на празднике начала лета.
Тут еще одна проблема прибавилась: на исходе зимы хозяин перешел от пассивного любования к активным действиям. Для начала он позвал Машу и непререкаемо велел:
— Ну-ка, надень вот это!
Девушка взяла предложенную одежду и удивилась — она нисколько не походила на практичные коричневые и серые платья, которые ей приходилось здесь носить! Яркая голубая ткань, пусть и совсем простенькая, казалась осколком летнего неба среди хмурых туч и влекла к себе неодолимо, настолько, что у Маши не нашлось сил, чтобы отказаться примерить платье.
Выяснилось, что наряд очень к лицу девушке, вот только был он по здешним меркам бесстыдным — платье плотно облегало фигуру, да еще этот глубокий вырез на груди… Ужасное мещанство и вообще пошлость, Маша не ожидала от себя такого, но… после долгой унылой зимы, после этих бесформенных платьев так хотелось надеть что-нибудь красивое! Еще бы на танцы пойти в Дом Культуры…
При виде Маши в обновке взгляд у Малуха сделался масленым, и девушка быстро смекнула, что к чему. К тому времени она уже пообвыкла и перестала бояться портного, хоть и не испытывала к нему особенно нежных чувств. Однако, как говорится, «что естественно, то не безобразно», тем более, уроки полового воспитания в школе проводили, да и кое-какой вполне приятный опыт у Маши имелся. Девушка невольно призадумалась: здесь у нее и возможности не было для удовлетворения естественных потребностей. Никаких особенных развлечений для молодежи, а особенно для слуг, в Перепутинске не предусматривалось, не считая вечерних посиделок. Были, конечно, праздничные дни, в которые устраивали гулянья, но до них было еще далеко… Так как же быть?
Госпожа Валия тоже мгновенно смекнула, к чему идет дело, после чего обозвала Машу гулящей девкой (она уже знала — здесь это означает то же, что и ЖДУ в родном мире, так что ничуть не обиделась), а потом устроила мужу грандиозный скандал с битьем тарелок и горшков.
Спустя пару дней супруги помирились, но Малух так и не оставил своих поползновений, хотя теперь уже старался делать это подальше от неусыпного взора жены. Проще говоря, щипал Машу за бока в сенях и норовил прижать под лестницей…
Вот так и жила Маша, все лучше понимая, как прав был Вождь, повествуя о горькой судьбе рабочего класса!
* * *Третий месяц… Третий месяц вынужденного безделья и затворничества — деваться в этой глухомани некуда. Кажется, хозяин постоялого двора и прислуга терпели Весьямиэля с большим трудом: ему даже особенно притворяться не приходилось, злость на обстоятельства он срывал на ни в чем не повинных людях.
Кое-что, впрочем, удалось разузнать, и не выходя за пределы поселка: пару раз он удачно подпоил старосту. Один раз тот рассказал Весьямиэлю, как в этих краях принято титуловать знатных особ. Никаких графов и герцогов, конечно, верховный правитель именовался Властелином, ни много ни мало, мира. За ним следовали Властители вершин, Властители холмов и Властители равнин. Особняком стояли Властители недр и морей — с ними дело обстояло сложно, староста, правда, не смог объяснить, чем они отличаются от остальных. Весьямиэль прикинул, что он со своим титулом соответствует званию Властителя холмов и только хмыкнул — где они, те холмы!
Вдругорядь Весьямиэль наведался к старосте в гости (тот едва не окочурился на месте от оказанной чести), напоил его вовсе до поросячьего визга и бесцеремонно заглянул в те книги, где Ранек вел учет прибывших из других миров. Разумеется, прежде всего Весьямиэля интересовала книга в красном переплете… Пролистав ее, он уяснил, что за последние лет двести в этих краях появлялось минимум двое его соотечественников — это если судить по именам. Наверняка были и другие, из простолюдинов, но этих бы он вычислять не взялся… Жаль только, первый из путешественников оказался в Перепутинске лет этак сто назад, а второй ненамного от него отстал. Вряд ли удастся отыскать их следы, но Весьямиэль все же запомнил имена — чего не бывает!
Следом он взялся за общий список и почерпнул из него немало интересного. Тут на полях кое-где имелись приписки — отец Ранека оказался любопытен и выспрашивал пришлецов подробно. Так и выяснилось, что через два года после некого Итира Пуганого в Перепутинск явился Инор Пуганый, приходившийся тому внуком. Вот только, по словам Итира, когда тот ушел из дому, внук не то что пешком под лавку не ходил, а и головку держать не начал, а в Перепутинск пришел парень лет двадцати! Однако ж сомнения в их родстве не возникло, так и записал почтенный отец Ранека…
Ситуация нравилась Весьямиэлю всё меньше и меньше. Получается, в разных мирах и время может идти по-разному? Здесь минуло два года, где-то еще — двадцать лет?
Думать о возвращении было… неприятно. В то, что какой-то маг сумеет отправить его точно в то место и время, откуда Весьямиэль попал сюда, он не верил, хотя и надеялся. А значит… Значит, появляться в родных краях ему просто опасно: он проигнорировал приглашение императрицы, а это, мягко говоря… не приветствовалось. Навряд ли удастся объяснить свое исчезновение, никто не поверит в путешествие в иной мир! Хорошо, что он заранее уладил кое-какие семейные дела, подумал Весьямиэль. Теперь гнев императрицы его рода не коснется, раз уж он принял дела своего деда… Фамилию носить он имел право, но вот к роду уже не принадлежал, он был сам по себе, императрица это знала и вряд ли осмелилась бы тронуть ни в чем не повинных людей. К тому же, эти люди себя в обиду так просто бы не дали…
Но чем гадать, что будет по возвращению, сперва нужно было это возвращение устроить, и Весьямиэль над этим работал.
По всему выходило, что нужно отправляться в столицу, в этой глуши он ничего не сможет сделать. Кое-какой информацией разжиться удалось, и на том спасибо…
Однако ехать в неизвестность ему вовсе не хотелось, поэтому Весьямиэль ломал голову над тем, для чего же Властелину нужны такие, как он! Тот же пьяненький староста проговорился, что пришлецы одинаково хорошо понимают все местные языки, хоть здешний, хоть заморский, и говорить тоже могут, и читать. Вот с письмом возникают проблемы, а так, считай, любой пришлец — состоявшийся толмач с любого на любой язык. Другое дело, что он не знает обычаев, каких-то оборотов речи… Но этому можно обучиться, и наверняка быстрее, чем выучить язык с нуля!
Так может, Властелину нужны толмачи? Причем хорошо понимающие, что именно и как они говорят, а не просто переводящие речь чужеземцев? Это было бы слишком радужной перспективой, предполагать, что благородных людей из иных миров Властелин приближает к себе или использует в качестве послов в других державах! С другой стороны, идея не самая глупая: здесь у них никого нет, они не связаны родством, дружбой, враждой, обещаниями и клятвами. Как знать, как знать… Это Весьямиэль рассчитывал прояснить на месте.
Пока же… Пока оставалось только так и этак перебирать попавшие ему в руки осколки мозаики — какова цельная картина, он даже вообразить не мог! Ну и заодно узнавать здешние обычаи, подсматривать, кто как себя ведет и выяснять, почему так, а не иначе…
В дверь постучали.
— Кого еще принесло? — недовольно спросил Весьямиэль. Ничем важным он не занимался, лежал по обыкновению на кровати и размышлял, но…
— Это Малух, господин, — угодливо произнесли из-за двери. — Портной… Вот, обновки ваши принес…
— Заходи, — разрешил тот.
За эти несколько недель Весьямиэль успел довести многих, но с портным это не срабатывало. Малух настолько любил деньги (а Весьямиэль пообещал ему приплату сверх положенного от Властелина, если будет работать быстро и делать то, что скажет господин), что готов был стерпеть любое унижение. Выносить его подобострастие оказалось тяжело, но одного у портного не отнимешь — работал он быстро, шил именно то, что требовал Весьямиэль, и, главное, делал это так, что любой придворный щеголь бы позавидовал!
Конечно, пришлось обходиться без кружев и драгоценной отделки — к чему они в захолустье? Да и в дороге нужно что попроще…
Зная, что Властелин не скупится, Весьямиэль уже обзавелся несколькими комплектами одежды, парой дюжин сорочек, а теперь вот портной принес на примерку очередной камзол, пошитый по местной моде (Весьямиэль подозревал, что моде этой не один год, но откуда Малуху было знать, как нынче одеваются в столице?).
На сей раз портной приволок с собой подручную, долговязую девицу в унылом сером платье — она тащила вещи (кроме камзола, там еще кое-что имелось). Видно, прислуга, вон, глаз не поднимает, как в пол уставилась, так и стоит, молчит себе. Но это-то ерунда: наметанным взглядом Весьямиэль легко оценил, какие формы скрываются под этой кошмарной одеждой — талия тонкая, грудь высокая и аппетитная, причем всё своё, это ж не придворная модница в корсете! Жаль, под дурацким чепцом не разглядеть толком лица, а то, может, девица страшна, как злой демон…
Мысли явно свернули куда-то не туда: давало о себе знать длительное воздержание, естество брало своё. Увы, Весьямиэль был слишком брезглив, чтобы польститься на местных служанок, хотя те так и стреляли глазками в заезжего господина. Очень может быть, еще немного, и он позвал бы какую-нибудь из них, что почище, к себе в комнату…
Малух вертелся, подкалывал полы камзола тут, отпускал там, поддергивал сям и говорил без умолку. Девица помогала (по счастью, только что-нибудь держала и подавала за спиной у господина). Весьямиэль не любил болтунов, но портного терпел — тот порой выдавал что-нибудь любопытное. На этот раз, правда, не повезло — Малух говорил исключительно о скором празднике начала лета. Может, и стоит туда наведаться, решил Весьямиэль. Он бывал на подобных гуляньях в родных краях и знал, что в этакие дни (и особенно ночи) все забывают об условностях и веселятся напропалую. Глядишь, удастся подцепить хорошенькую селяночку из тех, кого он еще не видал!
Наконец, портной удалился, довольный донельзя — ему перепала еще одна монета. Наверно, он мысленно подсчитывал, сколько еще денег осталось у господина, но, конечно, правды не знал. Весьямиэль невольно усмехнулся: свой кошель он не трогал с момента прибытия сюда, с тех пор, как дал монету леснику. Он нашел источник дохода и беззастенчиво им пользовался… А что такого? Деньги понадобятся в столице!
* * *Маше стоило большого труда хранить молчание. Она не сразу поняла, куда повел ее хозяин, нагрузив охапкой одежды — самому тащить зазорно показалось! Потом по обрывкам фраз догадалась — это постоялый двор, слышала о нем. По зимнему времени тут было не особенно многолюдно, обозы идут по осени, но здесь собирались местные жители: посидеть за кружечкой пива, поговорить о том, о сём… Пьянство Маша решительно осуждала, а вот разговоры… Вот бы ей сюда прийти вечерком да провести среди этих бездельников разъяснительную работу! Глядишь, толк бы был… Она уже начала подумывать о том, что надо бы уйти от хозяина и наняться сюда хотя бы посудомойкой (вот как быстро она приучилась думать навроде местных!), как почувствовала щипок.
— Ты языком не мели! — прошипел Малух. — Веди себя пристойно, не то…
Он замахнулся, а Маша только вздохнула: Малух был ростом ей по ухо и куда субтильнее собственной жены, а Маша и ее не особенно боялась. И вообще, при ней была верная книга — в холщовой сумке на поясе. Тяжело и не очень удобно, но Маша привыкла. Думала сперва соорудить заплечный мешок, но как из него быстро выхватить тяжелый том, если прижмут спиной к стене?