– Можно. Ромашковый. Хотите?
– Тогда лучше кофе. И, если можно, еще печенья. Я не ужинал.
– Хотите яичницу?
– Хочу. А вы умеете?
– Не умею. А вы?
– Я даже борщ умею, – похвастался он. – Бабушка научила.
В итоге Володя съел яичницу из четырех яиц и выпил две чашки кофе. Последнее исключительно, чтобы сделать мне приятное – мой кофе ему не нравился. Он привык к лучшему. Я пришла в себя после письма Грэдди… что за имя, Флеминга настолько, что даже стала прикидывать, что надеть на интервью. Черный брючный костюм? И белую шелковую блузку? И мои новые замшевые туфли? И каракулевую шубку, присланную мамой? Еще тепло, правда. И вообще, скромнее надо быть. Сиреневый шарф… можно набросить… небрежно так. Нет, одернула я себя, нужно быть строгой и официальной, господин… как его… Романо – это вам не кафешантан.
Володя, кажется, не собирался уходить – расположился надолго гонять кофеи и общаться. В конце концов я спросила, когда ему завтра на работу. Он понял, порозовел и стал прощаться. Анчутка побежал за нами в прихожую. Тут зазвонил телефон. Володя вопросительно посмотрел на меня. Я помотала головой – никого нет дома. Я знала, что звонит Татьяна, больше некому, и не собиралась бросаться к телефону, пока не уйдет мой гость. Володе явно не хотелось уходить. Он все топтался в прихожей, пока я не зевнула, пробормотав, что страшно устала на работе. После этого он наконец ушел, пообещав забежать завтра вечером, узнать, как прошло интервью.
Телефон трезвонил не переставая.
– Рассказывай! – закричала Танечка, услышав в трубке мое «але».
– Меня приглашают на интервью! – похвасталась я.
– Не может быть! – ахнула Танечка. – Куда?
– В «Хилтон», четыреста шестнадцатая комната.
– В «Хилтон»? – опешила Танечка. – Это же отель! Почему тебя приглашают в отель?
– Откуда я знаю?
– А что за организация?
– Не знаю. Меня пригласил секретарь… сейчас, подожди, возьму письмо… Вот! Его Превосходительства Джузеппе Романо… итальянец, наверное. Секретаря зовут Грэдди Флеминг.
– Ни фига себе, – пробормотала Танечка. – Но почему все-таки в «Хилтон»? А это… это… не…
– …подпольный бордель? – подхватила я. – Куда нужны барышни с тремя языками? В моем возрасте? А Его Превосходительство – сутенер? А офис-секретарь – поставщик живого товара? Татьяна, не лишай меня иллюзий!
– Да нет… – смутилась она. – Но все-таки, согласись, это довольно странно.
– Соглашаюсь, странно, – ответила я. – Но «Хилтон» – это тебе не занюханный мотель. Люди только приехали, не успели снять помещение. Хочешь, пошли вместе?
– А что нужно делать?
– Кому?
– Да тебе же! Какая работа?
– Он ничего не сказал про работу. Переводить, наверное. Я больше ничего не умею.
– А что ты наденешь?
– Черный брючный костюм и белую шелковую блузку.
– Ни за что! – воскликнула она. – Какой ужас!
– Почему это ужас? – обиделась я. – Самый приличный мой костюм!
– Как по-твоему, почему они нанимают женщину? – спросила Танечка.
– Что значит – почему? Какая разница?
– Они нанимают женщину, потому что им нужна женщина! – торжественно заявила Танечка.
Более дурацкое замечание трудно себе вообразить, Татьяна превзошла самое себя.
– Ну и…? – спросила я сдержанно.
– Им нужна женщина, – повторила Танечка значительно, – а не мужик в черном брючном костюме. Женщина, понимаешь? С коленками, грудью и шеей. В короткой юбке и черных прозрачных чулках! Иначе они наняли бы мужика. Неужели непонятно?
Резонно, ничего не скажешь. Хотя в черном брючном костюме я чувствовала бы себя увереннее – как в броне.
– Даже не знаю… – Я мысленно перебирала свой гардероб. Что касается тряпок – Татьяна непревзойденный спец.
– Сейчас приеду, – решила Танечка. – Только смою авокадо!
Глава 8 Ханс-Ульрих Хабермайер и фройляйн Элса Цунк
Странные события происходили в двухэтажном особняке купца Фридмана. То есть в бывшем особняке. Очень странные. Но об этом никто в городе даже не подозревал.
Впрочем, по порядку. После революции в особняке Фридмана был размещен ЗАГС, потом его занял ЖЭК, потом – аптечный склад, потом он много лет стоял закрытым, и там водились необыкновенно крупные крысы. Ходили слухи, что это были крысы-мутанты, вскормленные на просроченных лекарствах. Несколько лет назад меценат и археолог-любитель господин Михаил Арнольдович Ломоносов, приехавший из Америки, выкупил особняк у города и отреставрировал, воспроизведя по картинке обстановку старого купеческого дома. Поскольку он не собирался устраивать из объекта музей, то также несколько усовершенствовал планировку: построил ванные комнаты, большую кухню, проложил батареи центрального отопления под полами, привел в порядок загаженные трехъярусные подвалы. В подвалах разместились бочки с вином и холодильники со всякой снедью. А также гимнастический зал и бильярдная. Стены в особняке были полутораметровой толщины, и в нем можно было продержаться во время осады… ну, скажем, худо-бедно, месяца три-четыре.
После этого господин Ломоносов поместил на туристическом сайте объявление о замечательном памятнике архитектуры, ныне гостинице, и пригласил желающих посетить наш старинный город и поселиться в бывшем особняке купца Фридмана.
Трудно сказать, находились ли желающие пожить в купеческом доме и в каком количестве. Да и цены, надо думать, кусались. Но, как бы там ни было, две недели назад особняк был снят через брокерскую фирму «Глобал виллидж». Да-да, весь особняк, а не отдельный номер. Снят неким Яковом Заречным для господина Ханса-Ульриха Хабермайера, сроком на три недели. Господин Ханс-Ульрих Хабермайер, в силу рода занятий, больше всего на свете ценит покой и уединение, а потому особняк Фридмана как нельзя более его устроил.
Господин Хабермайер прибыл позавчера, а за пару дней до его прибытия появилась секретарь мага и волшебника фройляйн Элса Цунк, простая немецкая девушка, не старая еще, надежная и по-немецки пунктуальная, призванная обеспечивать своему хозяину пиар или связь с окружающим миром: прессой и администрацией театров, а также заботиться о его удобствах, и вообще…
Если бы кто-нибудь заглянул через окно-бойницу в зал на втором этаже особняка, то был бы весьма удивлен происходящим там действом. Секретарь господина Хабермайера фройляйн Цунк полулежала в старинном кресле, обитом золотой парчой. Голова ее была запрокинута, глаза закрыты, колени безвольно раздвинуты. Пальцы правой руки слабо сжимали небольшой предмет. Похоже, девушка спала или пребывала в глубоком обмороке. Свеча в старинном серебряном подсвечнике на круглом столе справа от кресла освещала комнату неверным колеблющимся светом. Над распростертым телом девушки стоял Ханс-Ульрих Хабермайер. Светлые и темные тени пробегали по его лицу. Маг пристально всматривался в лицо Элсы, проделывая над девушкой пассы. Непослушные пряди светлых волос падали ему на лицо, и он резким движением головы отбрасывал их назад. В ответ дергалась ломаная черная тень на стене – в ней чудилось что-то дьявольское.
Через толстые крепостные стены не проникало ни звука. Глубокая тишина, царившая в комнате, прерывалась лишь едва слышным потрескиванием горящей свечи.
Господин Хабермайер вдруг издал негромкий звук – что-то среднее между «ау» и «оу» – и взмахнул правой рукой. Элса Цунк застонала во сне. Маг пощелкал пальцами над ее головой. Девушка шевельнулась, ресницы ее затрепетали. Светло-голубые глаза уставились бессмысленным взглядом в серые глаза мага. Она постепенно приходила в себя. Небольшой предмет упал из ее руки на пол – это была старинная курительная трубка, деревянная, потемневшая от времени.
– Что? – выдохнул Хабермайер. – Вы видели… что-нибудь?
– Видела, но… очень нечетко.
– Что?
– Я видела человека, свечу в подсвечнике… – она перевела взгляд на горящую на столе свечу в серебряном подсвечнике. – Похожем на этот…
– Еще что? – нетерпеливо спросил Хабермайер. – Вы рассмотрели человека?
– Рассмотрела. Молодой человек с усами… лет тридцати в старинном бархатном халате… читал при свече… книгу… за столом.
– Какую книгу? – воскликнул маг. – Вы видели название?
– Нет. Видимость была плохая… из-за свечи… она как будто искрила…
Маг произнес что-то похожее на слово «рефракция».
– Еще что?
– Чернильница в виде замка, с крышкой-башней. Вообще, мне показалось, что там были и другие источники света… какие-то узкие продолговатые отверстия, через которые пробивался яркий свет…
– Странно, – произнес задумчиво Хабермайер, потирая подбородок. – Откуда свет? Непонятно… Какие еще предметы были на столе?
– Курительная трубка… Вроде этой… Костяной нож для разрезания бумаги, – стала вспоминать девушка. – Носовой платок… небольшой ключ… по виду, от ящика стола… гусиное перо с серебряным ободком… хрустальный графин с вином… стакан… песочные часы.
– Возможно, футляр с… чем-то? – задал наводящий вопрос Хабермайер.
Фройляйн Цунк задумалась.
– Нет, – сказала она наконец. – Ничего такого я не видела.
– Вы не видели – или его не было? Свеча освещала весь стол?
– Нет, только середину.
– Значит, края стола оставались в темноте?
– Нет… – фройляйн Цунк запнулась. – Там не было темно… то есть, я хочу сказать, яркий свет проникал откуда-то извне… На столе больше ничего не было. Свеча горела… как бы для некоего ритуала…
– Интересно, – пробормотал Хабермайер. – Ритуал? Книга? Свет? Странно, странно… Что было потом?
– Потом вбежала молодая толстая растрепанная женщина, босая, в длинном до пят красном платье, похожая на служанку… Она что-то кричала и размахивала руками.
– А читающий человек?
– Он недовольно сказал что-то, кажется, предложил ей покинуть комнату, после чего женщина расстроилась, повернулась и опрокинула подолом платья вазу с цветами… Ваза разбилась, цветы рассыпались. Молодой человек закричал и рукой указал ей на дверь.
– Как он выглядел? – спросил Хабермайер.
– Ну, я же сказала… Красивый, рослый, с усами… Глаза красные, видимо, много читает… Все было неотчетливо… из-за свечи.
– А… период?
– Ну… я думаю, век восемнадцатый… или начало девятнадцатого, – сказала неуверенно фройляйн Цунк. – Судя по одежде мужчины и вбежавшей девушки…
– Вы думаете, это он?
– Похож, во всяком случае… Этот был в халате, а не в мундире… да еще и при свече… длинные волосы…
– Книга толстая? – спросил, помолчав, Хабермайер.
– Не очень. Страниц двести примерно.
– Старинная?
– Очень… на вид, в потертом кожаном переплете…
– На каком языке?
Девушка пожала плечами:
– Не рассмотрела…
Хабермайер задумался, скрестив на груди руки. Элса молча смотрела на хозяина. Потрескивала свеча в серебряном подсвечнике. За окном стояла густая темень. Внезапно в оконное стекло ударился некий маленький предмет, похоже, камешек, издав резкий неприятный скрежещущий звук. Хабермайер и фройляйн Цунк вздрогнули и уставились на окно. Тишина после странного звука, казалось, еще более сгустилась. Хабермайер подошел к окну, наклонился и, приставив ладони к голове, приник к стеклу. Видимо, он рассмотрел кого-то в темноте, потому что махнул рукой.
– Спасибо, – обратился он к девушке. – Вы хорошо поработали, Элса. Спокойной ночи. Я ненадолго уйду, не беспокойтесь и не ждите. Ложитесь. Я возьму с собой ключ.
Он повернулся и вышел из комнаты. Фройляйн Цунк смотрела ему вслед с непонятным выражением на лице – упреком, сожалением? Поднявшись с кресла, она задула свечу и подошла к окну. Теперь снаружи было немного светлее, чем в комнате. Девушка, как недавно Хабермайер, приникла к стеклу, вглядываясь в ночь. Купеческий дом окружал большой сад, заросший кустарником. Деревья – старые, давно одичавшие, полумертвые – уже мало походили на деревья, а скорее – на сказочные существа. Казалось, они напрягаются изо всех сил, пытаясь вытащить корни из-под земли и уйти. Видимо, господин Ломоносов оставил сад как есть, для колорита. А может, руки не дошли. Под одним из деревьев, особенно корявым, прямо напротив окна, неподвижно стоял высокий человек в темном плаще…
Откуда-то снизу долетел звук захлопнувшейся двери. Девушка, прекрасно ориентируясь в кромешной тьме, неслышно спустилась по лестнице и выглянула в окно, выходившее на улицу. И как раз вовремя, чтобы увидеть встречу Ханса-Ульриха Хабермайера и неизвестного, стоявшего давеча под деревом. Мужчины обменялись рукопожатием, постояли немного, словно обсуждая что-то, и неторопливо пошли вдоль улицы. Фройляйн Цунк провожала их взглядом до тех пор, пока они не скрылись за углом. После чего отправилась в свою спальню в левом крыле дома.
Похоже, темнота нисколько не мешала ей ориентироваться. Неслышно ступая, фройляйн Цунк добралась до двери и нажала на ручку. Дверь отворилась, и девушка проскользнула внутрь. Нашарила рукой выключатель, зажгла свет. Хрустальная люстра брызнула разноцветными огнями, и девушка зажмурилась. Повернула ключ в двери, запираясь на ночь – в этом старом доме ей было слегка не по себе, – и побрела в ванную, расстегивая на ходу блузку, похожую на мужскую рубаху. После сеанса она чувствовала себя выпотрошенной заживо и мечтала о горячей ванне…
…Фройляйн Элса Цунк стояла, обнаженная, перед большим зеркалом в ванной комнате. Рассматривала себя беспощадным взглядом человека, который все о себе понимает и не питает иллюзий. Высокая, крупная, некрасивая… Небольшие глаза очень светлого, холодного, какого-то ледяного оттенка, неплохой формы нос и рот, который мог бы быть поменьше. Прекрасные пепельно-русые волосы. Слишком серьезное лицо и бесстрастный взгляд – видимо, от недостатка воображения. Как уже упоминалось, фройляйн Цунк была простой немецкой девушкой, работящей, честной и надежной. Возможно, потому, что воспитывалась в доме пастора. Она получила неплохое образование и работала учительницей в младших классах сельской школы в том же селе, где выросла. Ее в возрасте двух недель подкинула на крыльцо пасторского дома некая легкомысленная мамаша, одна или в компании с не менее легкомысленным дружком. Бездетный пастор и его жена восприняли появление младенца на своем крыльце как промысел божий и, ни минуты не колеблясь, оставили его себе и назвали Элсой в честь покойной мамы пастора. Воспитывали девочку, возможно, чуть более строго, чем было необходимо, опасаясь, по-видимому, дурной наследственности. Девушка радовала приемных родителей в детстве, а когда выросла, то стала предметом гордости и утешением в их старости. Она старательно работала в школе, пела в церковном хоре и была волонтером на всяких церковных мероприятиях – например, ездила на велосипеде, навещая престарелых жителей деревни. Привозила им лекарства и продукты или помогала писать письма родственникам, а на Рождество пекла пироги для неимущих. Весь учебный год Элса старательно копила деньги, а летом много путешествовала по Европе, благо говорила вполне прилично на английском и французском, а также бродила в горах Тюрингии, старательно зарисовывая жуков и букашек и собирая травы для гербария. Все это она потом показывала своим ученикам, тем самым прививая им любовь к природе и родному краю. Люди часто видели крупную светловолосую девушку в солдатских ботинках, с рюкзаком за плечами где-нибудь в окрестностях города Зуля. Утром она шагала размеренно и неторопливо в горы, а на закате возвращалась, загорелая, с обветренным лицом, довольная, даже счастливая, с полным рюкзаком шишек, необычной формы сухих веток и коряг.
И жених был… славный парень, зоотехник на местной ферме. И поженились бы они, и нарожали детишек, никак не меньше троих, а то и больше, но судьбе было угодно, чтобы фройляйн Элса в один прекрасный (или не очень) день купила с рук билет на концерт мага и волшебника Ханса-Ульриха Хабермайера. Подвернулся какой-то тип в толпе около мюзик-холла – дело было в Берлине, протянул билет, говорит, купите, фройляйн, не пожалеете, уступлю десять процентов. Она и взяла. Обещание уступить десять процентов сыграло тут немалую роль, так как девушка знала цену деньгам.
Вот тут-то Элса и увидела Ханса-Ульриха, и сердце ее дрогнуло. Она пошла навстречу магу и волшебнику, словно на звук волшебной дудочки. Когда он пригласил на сцену желающих подвергнуться гипнозу, она двинулась на сцену, как на заклание, как на жертвенный алтарь, и стала послушно выполнять все приказания мага. Она села на табуретку, стоявшую в середине сцены, протянула вперед руки, закрыла глаза и погрузилась в сон. После чего стала отвечать на вопросы, задаваемые мысленно добровольцами из публики. Вопросы были вроде: а что у меня в кармане пиджака? В сумке? Сколько у меня детей? И так далее. Простые и незамысловатые вопросы. Элса отвечала, иногда ошибаясь, что вызывало смех, вполне добродушный, впрочем. Иногда попадая в точку.
Господин Хабермайер вел свои концерты-сеансы с изрядной долей юмора, был настолько обаятелен и красив, не напуская на себя пафоса и не выделываясь, что действо получалось просто развлекательным, без всякого налета чертовщины и колдовства. От него оставалось чувство светлой радости, а не тоски или даже страха, как иногда бывает на подобных сеансах.
Когда номер с Элсой закончился, господин Хабермайер шепнул ей: «Не уходите, подождите меня у входа в театр». Элса кивнула.
Маг появился минут через тридцать после окончания концерта, когда публика разошлась и на ступеньках театра осталась одна Элса. Он подошел к ней, немыслимо красивый, высокий, в белом костюме, с длинными платиновыми волосами, рассыпанными по плечам, похожий на древнего германца из оперы Вагнера, посмотрел серьезно и спросил: «Зачем вы притворялись?»
Элса Цунк вспыхнула и смутилась. Наверное, впервые в жизни она совершила нечестный поступок, и ее сразу же уличили. Она пожала плечами, не зная, что сказать.