– Счастлив твой бог, геолог. Последним человеком, который прошел по этому самому мосту, был японский снайпер, десятого августа сорок пятого года. И то не совсем прошел. Добрался до середины и стал пулять по нашему десанту. Оттуда-то я его и снял из противотанкового ружья. Так что до конца он не дошел. Так посередине и остался. То есть что от него осталось. Противотанковое ружье – это тебе не х... комариный. С тех пор по этому мосту до тебя никто и не ходил. Мы уж думали, он рухнул.
Я молча вынул из рюкзака череп и поставил не стол. Все остолбенели. Старший оклемался первым. Он осторожно взял череп в руки.
«Бедный Йорик», – подумал я.
– Братан, – прошептал он и заплакал.
«Вот оно, фронтовое братство, – подумал я. – Кончилась война, улетели годы, и убитый из противотанкового ружья японец стал русскому убийце братом. Без имени, отчества, фамилии. Да и зачем они ему, брат – он брат и есть».
Старший пошел к шкафчику, достал уже знакомую мне бутылку спирта, расплескал его по стаканам. Один стакан поставил перед черепом.
– Помянем... братана... дружочка моего фронтового... Не чокаясь...
Все встали и выпили. Потом сели, посмотрели на череп и ахнули. Стакан перед черепом был пуст, а сам череп довольно щелкнул зубами. Ну, дали ему закурить. Он враз вытянул всю сигарету – все-таки шестнадцать лет не курил, но удовольствия не получил. Дым до легких не дошел, потому что повалил из дыр от носа и глаз. Да и легких у него не было. Но ему дали еще одну сигарету, чтобы он хотя бы символически, по-людски, со всем уважением.
Потом начали вторую бутылку. После второго стакана череп вырубился, свалился набок и явственно захрапел. Шестнадцать лет не спал, ибо какой сон на болтающемся висячем мосту. А я задал вопрос, ради которого и притащился в эту сахалинскую глушь, в поселок Атласово, что двадцать километров к северу от мыса Крильон. В год одна тысяча девятьсот шестьдесят первый неизвестно по какому летосчислению.
– Мужики, к вам, случаем, не забредала девушка, Лолитой зовут?
Мужики, а вместе с ними и бабы переглянулись.
– А тебе какая Лолита нужна? – спросила младшая.
– А у вас их много? – сыронизировал я.
– Все, – коротко подтвердила баба постарше.
Я несколько ошакалел, но бабы по очереди встали, протянули одна за другой ладошки лодочкой и на разные голоса произнесли одно и то же имя:
– Лолита.
– Лолита.
– Лолита.
– Лолита Никоновна.
Я отрицательно покачал головой.
– Была тут с месячишко назад еще одна Лолита, – припомнил один из мужиков, – лет двадцати. Красивая девка. Колечко у нее еще было интересное.
– Колечко?! – встрепенулся я.
Когда-то, не помню когда, я подарил Лолите нефритовое колечко.
– Было колечко, – подтвердил другой, одноглазый парень. – А девка действительно... Не в теле, правда, но уж... Чего говорить... Из порядочных...
– А мы тебе что?! – взвилась Лолита, которая Никоновна. – Бляди, что ли?!
Наступило какое-то многозначительное молчание, а потом Лолита помоложе глотнула спирту и сказала:
– Да бляди, бляди, иначе какая блядь, кроме блядей, сюда добровольно поедет. А если и не блядь, то это на пару ночей. Эти козлы мигом оприходуют.
Козлы серьезно кивнули. Чего уж спорить, ежели козлы они все. Как есть козлы.
– А она, – продолжила Лолита помоложе, – точно порядочная.
– А как она у вас очутилась? – поинтересовался я.
– Да так и очутилась. Почти как ты. Токо ты прошел по мосту, по которому никак нельзя пройти. А она в сумерках с обрыва сошла, по которому сойти тоже нет никакой возможности... – И она замолчала.
– А потом? – нетерпеливо спросил я.
– Потом... – вступила в разговор Лолита Никоновна, – потом Одноглазый ее отъе...ть похотел...
– Николай, – представился Одноглазый.
А Лолита Никоновна продолжила:
– До этого-то у него оба глаза было...
– А потом?!
– Потом они впятером ее хотели снасильничать, да спасибо Сергеичу, – кивнула она в сторону противотанкиста, – одного из них пристрелил. Остальные и поостыли.
– Как – пристрелил? – оторопел я.
– Из ружжа, – ответил Сергеич, – жаканом... двенадцатого калибра... Там, под сопкой, и закопали. А Лолита твоя поутру ушла...
– Куда?!
– В море ушла, парень, – ткнул Сергеич пальцем в стену, за которой слышался шум прибоя, – в море. Красиво ушла. Так красиво, что описать нет никакой возможности. Для этого писатель нужен. Бабаевский. Или Пушкин.
– Не, – мотнул головой один из мужиков, – лучше Бабаевский. У его Сталинская премия есть.
Вот и оборвался след Лолиты. Нужно добраться до города. Может, у Хаванагилы какой-нибудь другой появится. Так что поутру... Ах, падла, я же сюда по делам прибыл. По заявке трудящихся. А на заявки трудящихся... Да чтоб вы...
– Мужики, кто из вас заявку на предмет золота в область посылал?
– Лолита и посылала. Прежде как в море уйти. Ну и мы свою факсимилию поставили.
– С катером щебеночным посылала. До порта, а оттуда уже в область.
Скорее назад, в область. Там с Хаванагилой – теперь начальником геолого-разведочной экспедиции Сэмом Матрасовичем Хаванагилой – что-нибудь да решим...
– А когда этот катер опять в порт пойдет?
– Да послезавтра. Баржу поволочет.
– Ежели шторма не будет. Так что, парень, завтра ты там, чего она послала, на золотишко прочухай, а уж послезавтра...
– На быстром катере, к е...не матери, – пошутила жертва моей Лолиты.
Все расхохотались, а Лолита Никоновна добавила:
– Ежели шторма не будет.
И все расхохотались по второму разу. Да так громко, что японский череп проснулся и запел:
И вся кодла подхватила:
Череп опять заснул. Интересно, откуда этот шлепнутый в сорок пятом году из противотанкового ружья японец знает песню, которая будет написана через шестнадцать лет? Яснослышащий, наверное...
– А золотишка, мужики, у вас нет, – вернул я себя и остальных в реал, – по всем геологическим законам быть не может.
– Хеть, – хетьнул до сего времени молчавший неопределенный мужик, – по законам... Да кто у нас в России по законам живет...
– Так это люди... А золото...
– Что – золото? Золото что, не человек?! Форменно!
«Так, – подумал я, – заехали...» И тут неопределенный мужик, прихлопнув на лбу затаившегося с лета комара, повел рассказ о живости золота, превратностях судьбы и таинственной победе государственного плана над здравым смыслом.
– Значит, так. Дело было в пятьдесят пятом. В кабаках московских мы сидели. Сначала в кишке в Столешниковом, потом в «Ласточке» в Сокольниках, потом в пивняке на Селезневке, а потом... А потом пенезы кончились. А нам еще... Форменно...
Присутствующие с понятием кивнули.
– Так вот, фюрер Лавренов в пивняк попал, поставил... Форменно поставил. И когда порядком закосели, на Саяны нас завербовал. Шурфы на золото бить. Приезжаем на Саяны – ой, б...дь, мужики... края далекие, гольцы высокие и тропки, верите, где гибнут рысаки... Глушь страшная! Без вин, без курева, житья, б...дь, культурного... Жуткое дело... Мы Лавренову: «За что забрал, начальник, отпусти...» А он нам: «В рот вам сто х...ев а не “отпусти”!»
– Каждому по сто? – ужаснулась молоденькая Лолита.
– Нет, всем, – ответил неопределенный мужик, несколько удивленный интересом именно к этой, идиоматической стороне истории.
– А сколько вас было? – уточнила Лолита.
– Тридцать пять голов, – безропотно ответил мужик. – Нет, тридцать шесть, Точно, тридцать шесть, форменно.
– Ну, это еще ничего, – успокоилась Лолита. – Вот на Шикотане в пятьдесят девятом я...
– Стоп, – прервал ее японоборец, – геологу не интересно, как ты погранотряд обслужила.
– Вам правда не интересно? – игриво скосила на меня глаза и рот Лолита.
– Молчи, девка, молодой человек сюда за золотом приехал, а не за похабством. Да и любовь у него к Лолите.
– А мы кто? – хором спросили остальные Лолиты.
– Подруги вы наши боевые. Походно-полевые... Вот у нас под Липском в сорок четвертом... Цельная рота...
– Так как насчет золота? – прервал я трогательные воспоминания кто кого, как и сколько.
И неопределенный мужик продолжил:
– И, значит, Лавренов, начальник наш, опытный волк, говорит: «Вот что, уголовщина, золота здесь нет и по всем геологическим признакам быть не должно. Но заработать я вам дам, потому как план мне по шурфам дан, а золото – оно от Бога. Копай, бандюги». Так и сказал. Душевный был человек. Форменно... Соломоном Марковичем звали.
– Еврей? – спросил до сей минуты молчавший полуголый мужик с татуированным анфас Сталиным на левой груди и Сталиным в профиль – на правой.
– Еврей, – подтвердил рассказчик.
– Вот жалко, – прошептал сталинец и заплакал.
– Так вот, – продолжил рассказчик, – роем. Упираемся как карлы. Делать-то больше нечего. Без вин, без курева, житья, б...дь, культурного... До шести кусков в месяц брали. Старыми, конечно, дохрущевскими. Мы довольны, Соломон Маркович доволен. О плане я уж и не говорю. По сто тридцать процентов гнали. Форменно!.. И тут десятиклассник один, подлюга, на сезон к нам нанялся, в семьдесят четвертом шурфе золото находит. Мы совещаемся, соображаем, прикидываем. Соломона Марковича выписали. Обрисовали картинку с предъявой вещественных доказательств в виде куска кварца с прожилками золота. Он задумался проникновенно так, печально так, что мы чуть не заплакали. Еврей, одно слово. И говорит душевно так, по-человечески: «Значит, так, уголовщина, дело такое. Золотишко мы нашли, нашим функциям кранты. Работа наша кончается. Заработок ваш горит, план по шурфам горит, а план – дело государственное. Думайте, бандюганы», – и рассказчик замолчал, прикрыв глаза.
– Еврей? – спросил до сей минуты молчавший полуголый мужик с татуированным анфас Сталиным на левой груди и Сталиным в профиль – на правой.
– Еврей, – подтвердил рассказчик.
– Вот жалко, – прошептал сталинец и заплакал.
– Так вот, – продолжил рассказчик, – роем. Упираемся как карлы. Делать-то больше нечего. Без вин, без курева, житья, б...дь, культурного... До шести кусков в месяц брали. Старыми, конечно, дохрущевскими. Мы довольны, Соломон Маркович доволен. О плане я уж и не говорю. По сто тридцать процентов гнали. Форменно!.. И тут десятиклассник один, подлюга, на сезон к нам нанялся, в семьдесят четвертом шурфе золото находит. Мы совещаемся, соображаем, прикидываем. Соломона Марковича выписали. Обрисовали картинку с предъявой вещественных доказательств в виде куска кварца с прожилками золота. Он задумался проникновенно так, печально так, что мы чуть не заплакали. Еврей, одно слово. И говорит душевно так, по-человечески: «Значит, так, уголовщина, дело такое. Золотишко мы нашли, нашим функциям кранты. Работа наша кончается. Заработок ваш горит, план по шурфам горит, а план – дело государственное. Думайте, бандюганы», – и рассказчик замолчал, прикрыв глаза.
– Да не томи ты, сука, – скрипнул зубами братан японского черепа, который тоже скрипнул зубами, требуя продолжения абсурдной с точки зрения рядового японского черепа истории.
Рассказчик открыл глаза и попросил:
– Налейте, налейте скорее вина, рассказывать больше нет мочи.
Ему быстренько налили. Одноглазый поднес ему стакан, а татуированный сунул в рот кусок соленой насмерть горбуши. Рассказчик отрефлексировал выпитое и закусанное и сказал:
– Золотишко, значит, мы обратно закопали, десятикласснику п...лей ввалили и еще два года на этом месте вкалывали. Форменно! Я сапоги хромовые купил, чемодан и в новенькой шляпе, костюме бостоновом, в синем английском пальто ровно в семь тридцать покинул столицу, Саяны то есть, даже не взглянув в окно. Форменно!
– А здесь-то ты как оказался? – спросил истребитель японских снайперов. – Ты вроде как с этой, – кивнул он на одну Лолит, – сюдое прибыл.
– Обычное дело, – вместо рассказчика ответила одна из Лолит. – Он, как на Ярославском с поезда сошел, сразу меня полюбил. Между седьмым и восьмым путями. Ну а потом в кабаках московских мы сидели. Фюрер Пермяков туда попал, а когда порядком закосели, на Сахалин завербовал. Щебенку бить. Вот и бьем.
Все печально замолчали. А потом улеглись спать. Я – в свой спальник, остальные – на нары и кто на ком. А поутру они пошли бить свою щебенку, а я пошел вдоль отлива, где в указанном МОЕЙ Лолитой месте, по обрыву да по-над пропастью, должно было находиться фальшивое золото. Оно там и находилось и, как я уже втолковывал Хаванагиле, а ныне начальнику экспедиции Абраму Петлюровичу Хаванагиле, оказалось пиритом, минералом исключительно бесполезным с точки зрения народного хозяйства. Задокументировав это дело, я долго сидел на берегу, туповато смотрел на набегавшие волны, в которых исчезла Лолита. Долго смотрел, слезились глаза, в голове болтались обрывки недоношенных мыслей. Где она, куда исчезла она, которую я люблю, из-за кого синим похмельным утром меня прибило на остров Сахалин. Ответа я не нашел. А потом вернулся в барак, неровно переночевал, а поутру пошел в поселок, чтобы найти капитана катера, который поволочет баржу с щебенкой в порт. Разумеется, если не будет шторма.
Капитан сидел в избе за столом в обществе ведра молдавского вина «Вин-де-Массе», таза с копченой корюшкой и второго таза – с храпящей головой. Туловище в тазу не поместилось. Капитан зачерпнул из ведра кружку винища и двинул ее ко мне. Я засомневался.
– А то разговора не будет, – развеял мои сомнения капитан.
Я выпил. Вполне нормальное винище. Нефтью только отдает. Да и как ею не отдавать, если его из Молдавии нефтяными танкерами на Сахалин доставляют. Эти танкеры разгружают нефть в молдавском порту Тирасполь, куда их доставляют через Южный морской путь, пролегающий через Японское, Желтое (или наоборот) моря, Индийский океан, Красное море, где часть нефти бодают евреям за наличные шекели, потому что арабы евреям нефть не продают. Ну а уж потом с остатками нефти – в Черное море, а оттуда – в Днестр, в порт Тирасполь, где разгружают нефть для складирования на случай внезапной войны с дружественной нам Румынией, после чего, чтобы не возвращаться порожняком на Сахалин, танкеры заливают разливным молдавским вином «Вин-де-Массе», которое покупалось на полученные у евреев шекели. Эти шекели складировались в воинской части № 24192, которая была разгромлена во время молдавско-приднестровской войны в 1992 году. После чего эмиграция евреев из Приднестровья сильно увеличилась. Вплоть до окончательного решения еврейского вопроса в городе Тирасполе. Вообще-то нефть должна доставляться на материк по Северному морскому пути, и не в порт Тирасполь, а в порт Архангельск для отопления тундры на предмет расцвета в ней сельского хозяйства в виде сырья для консервов «Кукуруза сахарная». Но в такой логистической схеме не находилось места для торговых отношений с Израилем и орошения берегов острова Сахалин молдавским вином «Вин-де-Массе». Поэтому оно и отдавало нефтью. Ну и х...й с ним. И не такое пивали. И ничего, выжили. Чать, не война.
Пока капитан описывал мне эту недоступную образованному европейцу бизнес-схему, мы попили из ведра, поели из таза и перешли к вопросу о трансфере меня из Атласова в порт. Капитан сказал, что мне это будет стоить четыре бутылки спирта, ну, три, в принципе за две он меня доставит. Если не будет шторма и если проснется этот мудак, что спит в соседнем с корюшкой тазу. Потому что в рейс без старшего помощника выходить никак нельзя. По технике безопасности. А остальные штатные члены экипажа пропали еще рейс назад. Правда, он не помнит точно, пропали они до, после или во время рейса. На мой вопрос, будет ли шторм и проснется ли старший помощник, капитан, выглянув в окно, насчет шторма ответил положительно, потому что он уже есть, а насчет пробуждения старшего помощника засомневался. Но выразил надежду, что, узнав о спирте, тот проснется непременно. Во всяком случае, у него для этого появится, как он выразился, стимвул. Так что, мол, геолог, давай в магазин.
Я дал. Поллитра стоила пять сорок. Через сорок лет бутылка водки будет стоить пять тридцать. Ну не суки!..
Согласно прогнозу капитана, при вносе спирта в помещение старший помощник проснулся и вынул голову из таза. (Или наоборот... сначала вынул, а потом проснулся?.. Ничего не помню. А вы попробуйте выжрать существенную часть ведра молдавского вина «Вин-де Массе» с привкусом нефти... Короче говоря, богатыри не вы.)
– Вперед! – сказал капитан, и мы, подхватив старшего помощника, корюшку и крабовое мясо (оказывается, на нем спал во втором тазу старший помощник), двинулись к причалу. А там! Море бурное ревело и стонало, о скалы черные дробил за валом вал, как будто море чьей-то жертвы ожидало, стальной гигант кренился и стонал.
У меня возникли кой-какие сомнения. Говорено было, что «если не будет шторма», а он вот тут и есть, самый что ни на есть. Но капитан, нагнув голову всем ветрам назло, шел к стальному гиганту двенадцати метров в длину, который действительно кренился и стонал, с песнею веселой на губе:
Мы с капитаном торжественно внесли старшего помощника, вернувшегося в состояние временной летаргии, на катер и поместили в кубрик. Там обнаружилась баба среднего возраста полусреднего веса с пацанкой лет пятнадцати, которая была самое оно. Ох, оно... Онее не бывает. Старший помощник упал на нее, очнулся и попытался посягнуть. Но баба коня на скаку остановила, ошарашив по голове фибровым чемоданчиком. А потом разразилась упреками в область капитана:
– Пьянь паршивая, богодулье всякое держишь, ни одно блядво мимо себя не пропускаешь, а чтоб о родной семье позаботиться, так от х...я уши. Девчонке пятнадцать лет, а ты ее в школу никак отправить не можешь! Три аборта, а она простой азбуки не знает! Не выйдем отсюда, пока в город не отвезешь! Гад!..
Капитан, обветренный, как скалы, ни слова не говоря, по очереди выкинул на пирс бабу, пацанку и фибровый чемоданчик.
– Хрен вам, а не город! В городе сплошной разврат, – пояснил он мне. – Тут я хоть знаю, от кого аборт, а там народищу много и получается чистая анонимность. Неизвестно, кому морду бить и с кого моральный ущерб взыскивать. Так что, геолог, давай по капельке и в путь.
Так и сделали. К процессу капельки старпом очнулся, принял ее в себя и отправился в рубку. Мотор взревел, катер стал потихоньку отваливать от пирса, а баба с пацанкой и фибровым чемоданом поплелись в селение Атласово навстречу очередному именному аборту. «Который, – подумал я, – в знании азбуки не нуждается». Мы с капитаном выпили еще сотку на двоих и отправились в рубку. Потому что катер стал как-то странно дергаться.