– Господь Всеблагой, сделай так, чтобы он не страдал из-за этого, – беззвучно молился Ройбен. – Сделай так, чтобы это не сломило его совесть, не лишило его воли продолжать свое дело.
Утром в среду Грейс сообщила, что от Джима до сих пор никаких вестей – ни дома, ни в приходе, ни в епархии.
Все это, в общем-то, можно было понять. Но мать уже начинала сходить с ума от страха за сына. И Ройбен продолжил поиски.
Ночью позвонила Билли. До нее дошли слухи о том, что отец Джим Голдинг из церкви Святого Франциска Губбийского собирается открыть приют и лечебницу для подростков-наркоманов наподобие сети лечебниц «Диланси-стрит».
– Слушайте меня внимательно, Ройбен Голдинг, – потребовала она. – Может быть, вы и впрямь лучший из свободных очеркистов с эпохи Чарльза Лэма, но мне нужен эксклюзивный материал. Это же ваш брат! Подойдите к нему и точно выясните, что происходит. Я слышала, что он уже получил миллионное пожертвование на центр для лечения наркоманов. Нам необходима большая содержательная статья обо всей его программе.
– Билли, я обязательно напишу ее, когда найду Джима. Сейчас просто-напросто никто не знает, где он находится. О, господи! Я не могу сейчас говорить.
– С вами-то что случилось?
– Ничего. Я перезвоню вам. – Не мог же он сказать редактору, что вдруг вспомнил о лежавшем в багажнике его «Порше» зеленом мешке для мусора, набитом деньгами.
И все это время он беззаботно бросал машину на стоянках Сан-Франциско и Кармила!
В четверг он рано утром, еще до рассвета, выехал в Сан-Франциско и оказался в канцелярии прихода Святого Франциска Губбийского, как только она открылась.
– Мисс Молли, – сказал он пожилой секретарше, выложив на ее стол тяжелый мешок с деньгами, – это анонимное пожертвование на реабилитационный центр для молодежи. Я с удовольствием рассказал бы подробности, но, увы, мне больше нечего сказать.
– Ну, да, Ройбен, ничего больше сказать вы не можете, – двусмысленно ответила она, даже не поднимая на него взгляда, и тут же потянулась к телефону. – Я звоню в банк.
«Проклятье, я ведь репортер, – подумал Джим, выйдя на улицу. Он старательно поддерживал в себе надежду и молился за то, чтобы найти Джима в церкви. – Никто не сможет заставить меня выдать мои источники. А Джима нигде нет». Позвонив Грейс, он убедился, что да, он так и не объявлялся. Его слова о том, что он останется в «Фейрмонте», очень обрадовали мать.
Он лег поспать, но вскоре после полудня его разбудил звонок от Феликса.
– Послушай, я знаю, что у тебя пропал брат и ты очень тревожишься, – сказал он, – но все же не мог бы ты сейчас вернуться домой?
– Зачем? Что случилось?
– Ройбен, сюда пришла девочка. Сказала, что убежала из дому и хочет видеть тебя. И ни с кем, кроме тебя, не хочет говорить.
– О боже, это, конечно, Сюзи Блейкли! – воскликнул Ройбен.
– Нет, это не Сюзи, – ответил Феликс. – Этой девочке лет двенадцать. Англичанка. Во всяком случае, говорит с очаровательным английским акцентом. Ее зовут Кристина. Она настоящая леди, пусть еще маленькая, но все же плачет с тех пор, как вошла в дом. Она промокла, как котенок, выброшенный на улицу! До Нидека она добиралась на автобусах с четырьмя пересадками, а здесь ее нашли Лесные джентри, когда она со своим рюкзачком брела по дороге. В туфельках из лаковой кожи. Элтрам привел ее к нам, и мы как можем стараемся успокоить ее. Она была здесь на Зимнем пиру, то есть на рождественском приеме, и я даже вспомнил, что видел ее с учительницей, но свою фамилию она не говорит.
– Подождите… Я знаю, о ком вы говорите. Учительница, ее мать, в деревне ходила в очень красивой старомодной шляпе. Блондинка с длинными волосами.
– Да, она самая. Приезжала с целым классом из Сан-Рафаэля. Но что именно была за школа, я не знаю. У нее была не только шляпа замечательная, но еще и очаровательный винтажный костюм от Шанель. Незабываемая женщина. Очень симпатичная. Ройбен, так что это за девочка?
– Феликс, пожалуйста, скажите ей, чтобы не беспокоилась, что ее никуда не отправят. И позаботьтесь о том, чтобы она сама не ушла. Скажите ей, что я еду и постараюсь нигде не задерживаться.
30
Ройбену показалось, что никогда еще дорога из Сан-Франциско в Нидек-Пойнт не отнимала у него столько времени. И всю дорогу он молился, чтобы это оказался тот самый Божий дар Джиму, о котором он сразу подумал.
Когда он подъехал к дому, бросил автомобиль у парадного входа и взбежал по ступенькам крыльца, уже совсем стемнело.
Кристина оказалась в библиотеке; чопорно выпрямившись, она сидела на честерфильдовском диване у камина. Ей предлагали поужинать, хотя Лиза заранее сказала, что ребенок к еде не притронется. А сейчас Кристина снова плакала, комкая в руках насквозь промокший носовой платочек.
Она была изящной и даже хрупкой, тонкой в кости, ее прямые светлые волосы, отброшенные назад, удерживала только черная лента в рубчик. Одета она была в хорошенькое ярко-синее платье колоколом с белыми манжетами и рукавами, белые чулки и черные туфли-лодочки из лаковой кожи. Естественно, она была совершенно сухая. Лиза успела объяснить Ройбену, что всю ее одежду выстирали и прогладили.
– Очаровательное существо, – сказала Лиза. – Я приготовила ей спальню на втором этаже, но, если вы решите, можно будет забрать ее в наше крыло.
Когда Ройбен вошел, девочка не подняла на него глаз. Он осторожно опустился на диван рядом с нею.
– Кристина Мейтленд? – шепотом спросил Ройбен.
– Да! – ответила она, удивленно уставившись на него. – А вы меня знаете?
– Полагаю, что да, – ответил Ройбен. – Но почему бы тебе самой не рассказать о себе?
Несколько секунд она сидела неподвижно, а потом рухнула на диван и забилась в рыданиях. И тогда Ройбен просто взял ее на руки, обнял и долго так держал. Она повернулась и, продолжая всхлипывать, прижалась лицом к его груди, а Ройбен через некоторое время погладил ее по голове и заговорил с нею.
Ему кажется, что он знает, кто ее мать, ласковым голосом сообщил он, и, если он не ошибается, ее зовут Лоррейн.
– Да, – ответила девочка слабым срывающимся голоском.
– Смело можешь рассказать мне все. Я на твоей стороне, деточка. Договорились?
– Мамочка говорит, что мы с братом никогда не сможем поговорить с папой, не сможем рассказать ему о себе, но я знаю, что папе этого хотелось бы!
Ройбен не стал задавать очевидного вроде бы вопроса – кто же твой папа? – а просто кивнул: продолжай.
И тут она разговорилась, рассказала о том, как захотела увидеть папочку, как убежала для этого из своего дома в Сан-Рафаэле. Ее брату-близнецу до папы нет никакого дела. Джейми «независимый». Джейми всегда был «независимым». Джейми папа вовсе не нужен. А ей нужен. Очень-очень нужен! Она видела папу на рождественском празднике и знает, что он священник, но он все равно ее папа, ей нужно всего лишь посмотреть на него, правда-правда, очень нужно. А потом в новостях рассказывали о ее папе страшные вещи, что кто-то пытался убить его. Что, если папа умрет, а они так и не поговорят, и он вовсе не узнает, что у него есть дочка и сын? Можно ей остаться здесь, пока папа не найдется? Я все время, все время молюсь, чтобы он нашелся.
Она дрожащим голосочком рассказывала Ройбену свои мечты. Она будет жить в Нидек-Пойнте. Здесь ведь найдется для нее маленькая комнатка, правда? А она не будет причинять никакого беспокойства. Будет ходить в школу. Будет делать все, что нужно, чтобы не даром есть хлеб. Жить она будет здесь, в этом доме, если здесь найдется для нее хоть чуточку места и папочка будет видеться с нею и будет очень рад видеться с нею и знать, что у него дети-близнецы, девочка и мальчик. Она точно знает, что он будет рад. Она сможет жить здесь и тайно видеться с ним, и никто не узнает, что у священника дети-близнецы. А она никогда никому ни слова об этом не скажет. Только бы для нее нашлось хотя бы крошечное, крохотусенькое место, каморочка хоть на чердаке, хоть в подвале, хоть вместе со слугами, там, в боковом крыле. Во время праздника им устроили небольшую экскурсию, и она видела то крыло, где живут слуги. Может быть, там найдется совсем маленькая, малюсенькая комнатка, в которой больше никто не хочет жить? И помощи она никакой, ни у кого не просит. Вот если бы Ройбен сказал папочке, просто сказал…
Ройбен пару секунд молчал, раздумывая, продолжая крепко обнимать девочку и гладить ее по голове.
– Конечно, можешь жить здесь сколько захочешь, хоть всю жизнь. А я как можно скорее расскажу твоему папе, что ты здесь. Ты же знаешь, что твой отец – мой брат. Я скажу ему при первой же возможности. Расскажу ему все-все о тебе. Ты совершенно права – когда он узнает, что ты здесь, он действительно будет рад, так рад, что ты даже и представить себе не можешь. И твоего брата Джейми он тоже будет очень рад увидеть, так что не беспокойся об этом.
Она уставилась на него. Умолкла. Не шевелилась. Кажется, даже не дышала от изумления. Девочка была очень хорошенькой, и Ройбен снова не без труда сдержал подступавшие к глазам слезы. Она была драгоценной, очаровательной… и так далее. Ей годились и эти слова, и многие другие. И, однако, она была печальна, очень печальна. Ройбен не мог вспомнить, была ли ее мать красива хоть вполовину против дочки. Если да, значит, она очень красива.
Она уставилась на него. Умолкла. Не шевелилась. Кажется, даже не дышала от изумления. Девочка была очень хорошенькой, и Ройбен снова не без труда сдержал подступавшие к глазам слезы. Она была драгоценной, очаровательной… и так далее. Ей годились и эти слова, и многие другие. И, однако, она была печальна, очень печальна. Ройбен не мог вспомнить, была ли ее мать красива хоть вполовину против дочки. Если да, значит, она очень красива.
– Вы правда думаете, что он будет рад? – робко спросила Кристина. – Мама говорила, что он священник, и если об этом узнают, ему придется очень плохо.
– Сомневаюсь, что это так. Ведь вы с братом родились еще до тех пор, как он стал священником, верно?
– Бабушка хочет, чтобы мы вернулись в Англию, а тогда мы вообще не сможем поговорить с папой.
– Понятно, – сказал Ройбен.
– Она каждую неделю звонит маме и уговаривает ее привезти нас обратно в Англию. А если мы вернемся в Англию, я уже никогда-никогда не увижу папу.
– Что ж, ты с ним познакомишься, – ответил Ройбен. – К тому же у тебя здесь есть другие бабушка и дедушка, родители твоего папы, которые тоже будут очень рады познакомиться с тобой.
Ройбен и Кристина довольно долго еще сидели молча. Потом Ройбен встал и пошевелил дубовые угли в камине. Они словно взорвались фейерверком ярких искр, улетевших в дымоход, а потом снова разгорелось спокойное оранжевое пламя.
Он опустился перед Кристиной на колени и посмотрел ей в глаза.
– Вот только, моя милая, тебе все-таки придется разрешить мне позвонить твоей маме. Мы обязательно должны сообщить ей, что ты жива и здорова.
Она кивнула, открыла маленькую сумочку из лаковой кожи, вынула айфон, набрала номер матери и передала телефон Ройбену.
Оказалось, что Лоррейн уже сама ехала в Нидек-Пойнт и молилась, чтобы ее надежда сбылась и Кристина оказалась там.
– Это я во всем виновата, мистер Голдинг, – сказала она с таким же приятным, напевным акцентом, как и у дочери. – Умоляю простить меня. Я скоро приеду и заберу ее. Я обо всем позабочусь.
– Миссис Мейтленд, называйте меня просто: Ройбен. Когда вы приедете, мы обязательно поужинаем вместе.
Тем временем ситуация вокруг Джима становилась все напряженнее.
Снова позвонила Грейс и сообщила, что в епархии всерьез забеспокоились и признались ей, что понятия не имеют, где может находиться Джим. Никогда еще отец Джим Голдинг не исчезал подобным образом. Позвонили в полицию. Шестичасовые выпуски газет должны были выйти с фотографией Джима.
У Ройбена оборвалось сердце.
Чтобы ответить на звонок, он ушел в оранжерею, где был погашен свет, теперь и сидел там за мраморным столом в обществе Элтрама и Фила.
В белой эмалированной франклиновой печи, как всегда, горел огонь да по сторонам мигали огоньки множества свечей.
Элтрам вдруг, не говоря ни слова, поднялся и вышел; очевидно, он хотел предоставить отцу с сыном возможность поговорить с глазу на глаз.
Ройбен снова набрал номер Джима. Он намеревался рассказать обо всех последних событиях, даже, если придется, наговорить свой рассказ на автоответчик. Но автоответчик не включился. Он вообще не включался ни разу за все время, прошедшее с момента исчезновения Джима.
Фил предложил рассказать Грейс о Лоррейн и детях. Ройбен с ним не согласился: Джим должен был узнать обо всем первым.
– Только бы с ним ничего не случилось, только бы…
– Послушай, – перебил его Фил, – ты сделал все, что мог. Ты ездил в Кармил, но не нашел его там. Если до завтра о нем не будет никаких известий, тогда расскажем матери. А пока что пусть все остается в руцех Божиих.
Ройбен покачал головой.
– Папа, а что, если он что-нибудь сделает с собой? Что, если он запасся спиртным, закрылся в каком-нибудь паршивом отельчике в Кармиле и запил? Сам же знаешь, что очень многие кончают с собой по пьяному делу. Неужели ты не понимаешь, что происходит? Он попросил меня избавить его от этого негодяя Блэнкеншипа. Ко мне он обратился только потому, что никто другой не смог бы ему помочь. А теперь его страшно терзает совесть. А эти детишки… ведь он же уверен, что убил в утробе нерожденного ребенка Лоррейн! Для Джима это не просто вина, а вина непростительная, неискупаемая. Ему необходимо узнать об этих детях, обязательно!
– Ройбен, я никогда не верил в затасканный афоризм, что, дескать, что ни делается, то все к лучшему, – возразил Фил. – И в чудесные совпадения тоже не верил. Но если действительно ситуация может сложиться по воле Господа, то у нас именно такой случай. Он сейчас в глубочайшем кризисе, и тут появляются эти детишки…
– Но, папа, это обернется к лучшему только в том случае, если он узнает о детях, прежде чем сотворит с собой что-нибудь.
В конце концов Ройбен попросил оставить его одного. Ему надо было в одиночестве обдумать все происходящее. Конечно же, Фил его понял и вызвался пойти посмотреть, как дела у Кристины. А все решения, сказал он, пусть принимает Ройбен.
Ройбен положил руки на мраморный стол и уронил на них голову. Он молился. От всей души он молил Бога позаботиться о Джиме. Он молился вслух:
– Господи, прошу тебя, сделай так, чтобы он решил расплатиться своей жизнью за то, что я сделал. Сделай так, чтобы это не сломило его. Умоляю, верни его нам и его детям.
Он откинулся в кресле, не открывая глаз, и стал молиться громким шепотом, отчаянно пытаясь вложить в них веру.
– Я не знаю, кто Ты и каков Ты, – шептал он. – Я не знаю, нужны ли Тебе молитвы и прислушиваешься ли Ты к ним. Я не знаю, с Тобой ли теперь Марчент, и не знаю, может ли она или любая другая сущность или сила между землей и небом предстательствовать перед Тобой. Я очень боюсь за брата. – Он пытался думать, думать и молиться и делать и то и другое вместе. Но каждый раз он обязательно запутывался.
В конце концов он открыл глаза. В свете мерцающих свечей, игривого огня было хорошо видно, как из объемной тени, сгустившейся под потолком, изредка падали пурпурные лепестки орхидей. Внезапно его охватило ощущение покоя, как будто кто-то пообещал ему, что все закончится хорошо. На мгновение ему показалось, что он здесь не один, хотя он не мог сказать, откуда возникло это ощущение. Несомненно, кроме него, среди черных стекол, ограничивающих просторную полутемную оранжерею, не было никого. Или все-таки кто-то был?
Около семи часов к парадной двери подъехали Лоррейн и Джейми. К тому времени всем Мейтлендам подготовили спальни с фасада и в восточной части дома.
Лоррейн оказалась чрезвычайно привлекательной, высокой, худощавой женщиной – пожалуй, даже слишком худой – с узким очень приятным лицом. При виде таких лиц кажется, что их обладатели ни в коей мере не подвержены коварству или злым умыслам. Полные жизни глаза, большой рот. Она была одета в определенно винтажный костюм из шелкового гро-гро цвета слоновой кости с накладными карманами из черного бархата. Длинные прямые белокурые волосы она носила распущенными, по-девичьи, и они свободно ниспадали на плечи. Шляпы на ней не было.
Кристина сразу бросилась в объятия матери.
Рядом с ними стоял Джейми – в синем пиджаке и серых шерстяных брюках, около пяти футов и четырех дюймов ростом и уже очень походивший на взрослого мужчину. Он был белокур, как мать, коротко подстрижен по моде студентов Лиги Плюща[13], но его сходство с Джимом сразу бросалось в глаза, в том числе и ясный, немного задиристый взгляд. Он, не раздумывая, протянул Ройбену руку.
– Очень приятно познакомиться с вами, сэр, – светским тоном произнес он. – Я иногда читаю ваши статьи в «Обзервере».
– И мне тоже очень приятно, Джейми, – ответил Ройбен. – Ты даже представить себе не можешь насколько. Милости прошу вас обоих пожаловать в дом.
Лиза и Фил тут же пригласили детей с собой, явно для того, чтобы дать Ройбену возможность перемолвиться с Лоррейн наедине.
– Да, мои дорогие, идите пока с мистером Голдингом, – сказала Лоррейн. – Профессор Голдинг, вы, конечно, не помните меня, но мы как-то встречались в Беркли…
– О, прекрасно помню, – перебил ее Фил. – Вечеринка в саду у декана. Мы с вами беседовали о поэзии Уильяма Карлоса Уильямса и о том, что он был не только поэтом, но и практикующим врачом. Я очень хорошо помню тот разговор.
Эти слова изумили и обрадовали Лоррейн; она сразу почувствовала себя свободнее.
– Неужели вы действительно помните тот вечер?!
– Конечно. Вы были там самой красивой из всех женщин. И ходили в изумительной шляпе. Ее я тоже накрепко запомнил. В этой шляпе с большим полями у вас был классический британский облик. Мне сразу пришли на ум королева и королева-мать.
Лоррейн слегка покраснела и рассмеялась.
– Вы, сэр, настоящий джентльмен.
– Пойдемте, – вмешалась Лиза. – Пусть молодой человек поужинает, и вы, Кристина, дорогая, тоже идите с нами. В малой столовой готово горячее какао. А господин Ройбен и миссис Мейтленд поговорят наедине.