В трейлере, на вонючей койке, нашлось армейское одеяло.
Ройбен крепко, словно пеленал новорожденного, завернул в него девочку, которая смотрела на него с безграничным доверием. Потом посадил ее на согнутую левую руку и побежал, лавируя среди деревьев.
Он и сам не знал потом, сколько времени заняла дорога. Он нес в объятиях спасенное сокровище, и от этого его голова шла кругом. А девочка молчала, прижавшись к нему.
Так он и шел, пока не увидел впереди огни города.
– Тебя застрелят! – вдруг воскликнула девочка, увидевшая огни чуть позже, чем он. – Человек-волк, они будут в тебя стрелять!
– Неужели я позволю кому-нибудь сделать тебе плохо? – спросил Ройбен. – Не волнуйся, моя хорошая.
Она снова прижалась к нему.
Добравшись до окраины городка, он удвоил осторожность и пробирался за кустами и деревьями, выбирая, где погуще, пока не увидел кирпичное здание церкви, стоявшее задним фасадом к лесу. Неподалеку, в домике – типичном жилище священника, – светились огни, в мощеном дворе возвышался небольшой железный детский городок, сделанный, судя по всему, много лет назад. Надпись на указателе в деревянной раме, который стоял на обочине дороги, извещала: «ХРАМ ДОБРОГО ПАСТЫРЯ. ПАСТОР КОРРИ ДЖОРДЖ. СЛУЖБЫ – ПО ВОСКРЕСЕНЬЯМ, В ПОЛДЕНЬ». Тут же прямоугольными цифрами был написан телефонный номер.
Прижимая девочку обеими руками к груди, он подошел к окну. А она снова перепугалась.
– Человек-волк, пусть тебя не увидят, пусть не увидят! – плакала она.
Сквозь стекло он разглядел плотную женщину; сидя в одиночестве за кухонным столом, она ела и читала какую-то книжку в бумажной обложке. Кротко подстриженные седоватые вьющиеся волосы оставляли открытым простое умное лицо. Ройбен рассматривал ее, пока не ощутил запах – пахло чистотой и добротой. В этом у него не было ни малейшего сомнения.
Поставив девочку на землю, он осторожно освободил ее от испачканного кровью одеяла и указал на дверь кухни.
– Ты знаешь, как тебя зовут, маленькая?
– Сюзи, – ответила она. – Сюзи Блейкли. Я живу в Юрике. И телефон тоже знаю.
Ройбен кивнул.
– Иди к этой леди, Сюзи, и приведи ее ко мне. Иди-иди.
– Нет, Человек-волк, прошу тебя, не надо! – запротестовала девочка. – Она вызовет полицию, и тебя убьют.
Но, видя, что Ройбен не уходит, она смирилась и направилась к двери.
Когда женщина вышла, Ройбен стоял неподалеку и пытался угадать, хорошо ли она видит в тусклом свете, падавшем из окна, огромное волосатое чудовище, какое он представлял собой – скорее зверя, нежели человека, но с человеческим, хотя и искаженным по-звериному, лицом. Дождь сменился мелкой изморосью, которую он почти не замечал. А женщина оказалась по-настоящему бесстрашной.
– А-а, это вы! – сказала она. Приятный голос. И вцепившаяся в нее маленькая девочка указывает рукой и кивает.
– Помогите ей, – сказал Ройбен женщине, сознавая, как грубо и зловеще звучит его голос. – Человека, который издевался над нею, больше нет. Его не найдут. Ни клочка, ни волоса. Помогите ей. Она прошла через страшные мытарства, но помнит и свое имя, и свой адрес.
– Я знаю, кто она такая, – чуть слышно отозвалась женщина и, подойдя ближе, присмотрелась к нему маленькими бледно-серыми глазками. – Это девочка Блейкли. Она пропала еще летом.
– Значит, вы позаботитесь о ней…
– Убирайтесь отсюда, – сказала женщина и погрозила ему пальцем, как огромному непослушному ребенку. – Вас убьют, если увидят. После вашего последнего появления в этих лесах ступить было некуда, чтобы не нарваться на каких-нибудь недоумков с ружьями. На охоту за вами съехались люди со всего штата, если не со всей страны. Так что убирайтесь и чтобы духу вашего здесь не было.
Тут Ройбен против воли рассмеялся, растерянно думая, что, вероятно, производит на обеих дикое впечатление: могучий зверь, покрытый темной шерстью, трясется от смеха и хихикает, совсем как человек.
– Человек-волк, уходи, пожалуйста, – сказала девочка; ее бледные щеки порозовели. – Я никому не скажу, что видела тебя. Скажу, что я убежала. Пожалуйста, уходи, убегай.
– Ты скажешь то, что будешь должна сказать, – ответил он. – Расскажешь, что тебя освободило.
Он повернулся, собираясь уйти.
– Человек-волк, ты спас меня! – крикнула девочка.
Он снова повернулся к ней. Несколько бесконечно долгих секунд смотрел на нее, на ее запрокинутое к нему сильное лицо, на пылающий в глазах огонь.
– Сюзи, с тобой все будет хорошо, – сказал он. – Я люблю тебя, моя дорогая.
С этими словами он кинулся прочь.
Перекинув через плечо окровавленное одеяло, он вломился в густой, ароматный лес и с невообразимой скоростью помчался по плетям ежевики, валежнику и чавкавшим под ногами мокрым палым листьям. Его душа парила в заоблачных высях, а тело добавляло милю за милей к расстоянию, отделявшему его от захолустной церквушки.
Через полтора часа он упал, измученный, в постель. Его никто не заметил, в этом он был уверен. Тем не менее его грызла совесть – ведь он не спросил разрешения ни у Феликса, ни у Маргона и сделал именно то, от чего Почтенные джентльмены совсем недавно предостерегали его и Стюарта. И все равно его душа ликовала, и он наконец-то устал по-настоящему. О том, виноват он или нет, он думать сегодня не собирался. Уже засыпая, он услышал где-то вдалеке, в ночи тоскливый вой.
Сначала он решил, что это ему приснилось, но вой повторился.
Кто угодно решил бы, что это волк, но он-то знал, что это не так. Совершенно точно – это выл морфенкиндер, и в его голосе слышались горестные интонации, которые не смог бы воспроизвести ни один зверь.
Он сел. Ему никак не удавалось определить, кто именно из морфенкиндеров издал эти звуки и почему.
Звук раздался вновь – продолжительный заунывный вой, от которого на руках Ройбена снова полезла шерсть.
Волки воем переговариваются друг с дружкой, так ведь? Но мы же на самом деле вроде бы не волки… Мы и не люди, и не животные. И кто же из нас стал бы издавать такие странные тоскливые звуки?
Он снова опустил голову на подушку, избавился от шерсти и попытался отрешиться от окружающего мира.
И снова услышал тот же вой – чуть ли не скорбный; его, кажется, переполняли боль и мольба.
В последний раз Ройбен услышал вой, когда почти заснул и окунулся в сновидения.
Он видел сон. Сон, от которого он даже во сне пришел в растерянность. Он увидел Марчент в каком-то доме среди леса, старом доме с ярко освещенными комнатами, полными людей, которые то и дело входили и выходили. Марчент, непрерывно рыдая, разговаривала с теми, кто окружал ее. Она безостановочно плакала, и Ройбен не мог вынести страдания, звучавшего в ее голосе, написанного на ее запрокинутом лице, когда она, бурно жестикулируя, разговаривала с этими людьми. А те, похоже, не слышали ее, не обращали на нее внимания и не желали ей отвечать. Он не мог ничего разглядеть толком. Потом Марчент вскочила, ринулась прочь из дома и побежала босиком, в разорванной легкой одежде, по холодному мокрому лесу. Колючие кусты царапали ее босые ноги. А вокруг нее угадывались в темноте расплывчатые, теневые фигуры, которые постепенно догоняли ее. Ройбен не мог вынести этого зрелища. Он бежал следом, и ему было очень страшно. Потом картина изменилась. Она сидела на краю кровати Феликса, той самой кровати, в которой они когда-то спали, и снова плакала, а он что-то говорил ей, но что – сам не знал; все происходило так быстро, что он чем дальше, тем меньше понимал, а она говорила: «Я знаю, знаю, но не знаю как!» А он чувствовал, что не может больше переносить эту боль.
Когда он проснулся, в окно вливался серый, холодный, как лед, утренний свет. Сновидение рассыпалось, будто было сделано из быстро тающей наледи на оконных стеклах. В памяти вновь возник образ девочки, маленькой Сюзи Блейкли, а следом за ним неприятная мысль о том, что ему придется держать ответ за сделанное перед Почтенными джентльменами. Интересно, эта история уже попала в новости? «Человек-волк вновь наносит удар». Он неохотно выбрался из кровати и, вернувшись мыслями к Марчент, поплелся в ванную.
7
Вызовы на своем телефоне он проверил, только когда начал спускаться по лестнице. Там оказались текстовые сообщения от матери, отца и брата – одинаково короткие и слово в слово совпадающие одно с другим: «Позвони Селесте».
Интересно, что же ей все-таки надо?
Еще не дойдя до кухни, он услышал непривычные звуки, как будто Феликс и Маргон спорили. Нет, пожалуй, не просто спорили, а ругались друг с другом на незнакомом Ройбену древнем языке и заметно повышенных тонах.
Замешкавшись в дверях, Ройбен убедился, что так оно и есть. Побагровевший Маргон чуть слышно, но яростно втолковывал что-то откровенно разъяренному Феликсу.
Ройбену стало страшно. Он понятия не имел, что происходит, но счел за лучшее повернуться и уйти. И раньше он не мог выносить, когда Фил и Грейс начинали по-настоящему ссориться, и, положа руку на сердце, вообще не переносил чьих-то ссор в своем присутствии.
Он направился в библиотеку, уселся за стол и набрал номер Селесты, недовольно думая при этом, что, пожалуй, она последний человек на свете, с кем ему хотелось бы говорить. Может быть, если бы он не так боялся ссор и разговоров на повышенных тонах, то давным-давно избавился бы от Селесты раз и навсегда.
Услышав голос, записанный на автоответчике, он сказал:
– Это Ройбен. Ты хотела поговорить? – и нажал отбой.
Подняв голову, он увидел перед собой Феликса с большой чашкой кофе. Теперь Феликс выглядел совершенно спокойным.
– Это тебе, – сказал он, поставив чашку на стол. – Позвонил своей прежней возлюбленной?
– Благие небеса, она и до вас добралась? Что случилось?
– Это важно, – сказал Феликс. – Чрезвычайно важно.
– Кто-то умер?
– Наоборот. – Он подмигнул и улыбнулся, не в силах сохранять серьезное выражение лица.
По обыкновению он оделся в строгий шерстяной костюм от хорошего портного, тщательно причесал темные волосы и, судя по всему, был готов ко всему, что может нести с собой предстоящий день.
– Вы об этом спорили с Маргоном, да? – неуверенно спросил Ройбен.
– О нет, совершенно о другом. Не думай об этом. С несравненным Маргоном я разберусь сам. А ты все-таки позвони Селесте.
Телефон зазвонил, и Ройбен сразу же ответил. И, как только Селеста произнесла его имя, он понял, что она плачет.
– Что случилось? – спросил он, стараясь вложить в голос как можно больше сочувствия. – Селеста, в чем дело?
– Знаешь, Солнечный мальчик, ты мог бы ответить и пораньше. Я звоню тебе уже несколько дней.
Ему это говорили уже многие, и уже много раз он вынужден был виновато просить прощения, чего сейчас ему вовсе не хотелось делать.
– Извини меня, Селеста. В чем все-таки дело?
– Ну… в общем, я приняла решение, и кризис преодолен.
– О чем ты?
– О браке с Мортом, – ответила она. – Потому что хотя ты, Солнечный мальчик, и спрятался в своей башне из слоновой кости, но твоя мать согласилась взять ребенка себе. Это помогло решить проблему. И конечно, то, что я отказалась делать аборт, невзирая на то, что мой первенец будет сыном бездельника, у которого только ветер в голове.
От потрясения Ройбен лишился дара речи. Что-то вспыхнуло в нем, что-то близкое к состоянию истинного счастья, которое ему вряд ли доводилось когда-нибудь испытывать, но он не смел надеяться – пока еще не смел.
А она продолжала говорить.
– Я думала, что все обойдется. Что тревога ложная. Потому-то и не стала ничего говорить тебе. Ничего не обошлось. Так что я сейчас на четвертом месяце. Это мальчик, совершенно здоровый. – Она перешла к разговору о женитьбе, и о том, каким замечательным оказался Морт, и о том, что Грейс уже вызвалась взять в больнице годичный отпуск, чтобы сидеть с ребенком. Что Грейс – лучшая в мире женщина, потому что готова ради этого бросить все на свете, и что Грейс – изумительный хирург, и что Ройбен никогда не был в состоянии понять и оценить, насколько ему повезло, что у него есть такая мать, как Грейс. Что Ройбен вообще ничего не ценит по заслугам и никогда не ценил. Потому-то он не отвечает никому на телефонные звонки и электронные письма и спрятался в «поместье», как будто настоящего мира вовсе не существует… – Ты самый эгоистичный и испорченный тип из всех, кого я только знала, – сообщила она, повысив голос, – и, честно говоря, меня от тебя уже тошнит. От того, что тебе все прямо в руки падает. Например, этот самый особняк. От того, что тебе нет никакого дела, что происходит, и что разбираться с последствиями твоих глупостей всегда приходится кому-то другому…
Поток обвинений все лился и лился.
Ройбен поймал себя на том, что смотрит на Феликса, а Феликс смотрел на него с обычным доброжелательно-покровительственным выражением и, похоже, намеревался без спросу дождаться ответа Ройбена.
– Селеста, я же ничего не знал, – сказал Ройбен, перебив монолог собеседницы.
– Конечно, не знал, – ответила она. – Я тоже не знала. Помилуй бог, я же принимала таблетки. Я подумала, что это, может быть, как раз перед тем, как ты отправился туда в первый раз, а потом решила, что нет, не может. Я ведь тебе уже сказала. А потом я сделала эхограмму. Вчера. Аборт я делать не буду, и не настаивай. Малыш появится на свет. Честно говоря, Солнечный мальчик, мне совершенно не хочется с тобой разговаривать. – В трубке раздались гудки.
Ройбен положил телефон на стол и уставился в пространство, думая сразу о множестве вещей, и счастье застилало ему взор и кружило голову, а потом он услышал ласковый и доверительный голос Феликса.
– Ройбен, неужели ты не понимаешь? Это же единственный нормальный ребенок-человек, который у тебя будет.
Он вскинул взгляд на Феликса, чувствуя, что его лицо расплывается в совершенно дурацкой улыбке. От неподдельного счастья ему хотелось смеяться в голос. А вот найти слов никак не мог.
Телефон зазвонил снова, но Ройбен будто не слышал звонка. В его мозгу мелькали разнообразные образы. А из хаоса противоречивых эмоций складывалось решение.
Феликс ответил на звонок и протянул телефон Ройбену.
– Твоя мать.
– Дорогой, надеюсь, ты обрадовался. Послушай, я сказала ей, что мы обо всем позаботимся. Ребенка мы возьмем себе. Я его заберу. И буду о нем заботиться.
– Мама, ребенок будет со мною, – сказал он. – Мама, я счастлив, честное слово. Даже не знаю, как это выразить. Я пытался сказать это Селесте, но она не стала меня слушать. Не захотела. Мама, я очень счастлив. Господи, да я на седьмом небе!
Тут он вспомнил те обидные вещи, которые наговорила ему Селеста, и снова растерялся. Не могла она просто так, впустую, удариться во все эти оскорбления. Интересно, что же она имела в виду? Хотя все было не важно. Значение сейчас имел только ребенок.
– Ройбен, я была уверена, что ты решишь именно так, – звучал в трубке голос Грейс. – Знала, что ты нас не подведешь. Она сообщила мне о беременности, когда уже получила назначение на аборт! Но я сказала ей: «Селеста, прошу тебя, не делай этого». Ройбен, она и сама не хотела делать аборт. Если бы хотела, то никому ничего не сказала бы. И мы так и остались бы в неведении. А так – она сразу же согласилась. Знаешь, Ройбен, сейчас она просто очень сердита.
– Но, мама, я просто не понял Селесту. А теперь остается только сделать все, что в наших силах, чтобы она была счастлива.
– Ну, конечно, Ройбен. Но ты должен понять, что родить ребенка совсем не так просто. Она уже уволилась со своей службы в управлении окружного прокурора и заявила, что намерена, когда все кончится, переехать в Южную Калифорнию. Морт пытается получить работу в Риверсайдском университетском колледже. И у него есть на это хорошие шансы. А я предлагала ей все, что она захочет, чтобы она могла начать жизнь заново, если останется здесь. Ну, сам понимаешь: дом, квартиру… Все, что в наших силах. Но она уперлась. Ну и пусть упирается. И будет счастлива.
– Мама, ты умалчиваешь о том, что сама собралась взять годичный отпуск, – сказал Ройбен. – Так вот, это ни к чему. – Он поднял взгляд на Феликса. Тот кивнул. – Мальчик будет расти здесь, со своим отцом. И тебе, мама, вовсе ни к чему портить ради него свою карьеру. Он будет жить здесь, со мною, а я буду каждую неделю привозить его на выходные. Через стенку от меня кабинет Лауры, но я переоборудую его в детскую. А кабинет можно будет перенести куда угодно – здесь полно свободных комнат. Лаура будет очень рада, когда узнает.
Его мать расплакалась. В трубке послышался голос Фила:
– Поздравляю, сын. Я очень рад за тебя. Знаешь, Ройбен, человек начинает по-настоящему понимать собственную жизнь не раньше, чем возьмет на руки своего первенца. Знаю, что это звучит банально, но это чистая правда. Скоро сам увидишь.
– Спасибо, папа, – сказал Ройбен, сам удивляясь тому, насколько обрадовался, когда услышал отцовский голос.
Они говорили еще несколько минут, а потом Грейс сказала, что должна позвонить Джиму. Что он до смерти боялся, что Селеста передумает и вернется к намерению сделать аборт, и ей необходимо сообщить ему, что все в порядке. Селеста собиралась прийти к ним на ленч, и если Ройбен свяжется с цветочным магазином на Коламбус-авеню, оттуда успеют к часу доставить букет. Не будет ли Ройбен любезен это сделать?
– Да, – ответил он, – я немедленно это сделаю. И, мама, послушай, я сам за все заплачу. Сам позвоню Саймону Оливеру. Позволь мне самому все организовать.
– Нет-нет, этим займусь я, – возразила Грейс. – Ройбен, положа руку на сердце, ты же наш единственный ребенок. Джим – католический священник, и этим все сказано. У него никогда не будет ни жены, ни детей. Я уже давно смирилась с этим. И когда нас не станет, все, что у нас есть, перейдет к тебе. И поэтому совершенно безразлично, кто из нас будет обеспечивать Селесту.
И она отключила связь, оставив последнее слово за собой.
Ройбен сразу же набрал номер цветочного магазина.