Весь этотъ день въ кильдѣевскомъ домикѣ слышались стоны и рыданія.
IX
Фирсъ на этотъ разъ пробылъ въ отлучкѣ двѣ недѣли и вернулся окруженный своей ватагой, съ шумомъ и гамомъ, на лихой тройкѣ, изукрашенной лентами и бубенчиками. Онъ былъ уже полупьянъ, очень веселъ, и очевидно совсѣмъ позабылъ размолвку, происшедшую между нимъ и Степаномъ Егоровичемъ передъ отъѣздомъ. Онъ шумно съ нимъ расцѣловался, объявилъ Аннѣ Ивановнѣ и домочадцамъ, что все это время скучалъ по нимъ и теперь радъ отдохнуть въ тишинѣ и съ милыми людьми.
— А вы, ребятки, что смотрите? — обратился онъ къ дѣтямъ:- думаете, съ пустыми я руками? — Анъ нѣтъ, всѣмъ гостинцевъ навезъ, никого не забылъ. Теперь вотъ поздно, поужинать да и спать пора, а подождите, завтра утромъ увидите…
Онъ пристально, пристально взглянулъ на Машеньку, такъ что она вся раскраснѣлась подъ его взглядомъ и не знала, куда дѣваться. Ужъ не въ первый разъ такъ глядитъ онъ на нее и ей неловко, ей страшно, а теперь, послѣ всѣхъ ужасовъ съ дочерьми отца Матвѣя, она сама не своя, жмется къ матери. Но Фирсъ повидимому не обратилъ никакого вниманія на ея смущеніе и продолжалъ, разговаривая со Степаномъ Егоровичемъ, время отъ времени на нее поглядывать. Послѣ ужина, за которымъ Фирсъ выпилъ изрядно вина и окончательно развеселился, разсказывая подвиги своей шайки, всѣ разошлись спать. Фирсъ затворился въ своей комнатѣ, а Машенька, думая, что она въ безопасности отъ его страшныхъ взглядовъ, вышла на крылечко немного подышать воздухомъ. Но не успѣла она полюбоваться на темное звѣздное небо, съ котораго то и дѣло отрывались и скатывались падучія звѣзды, какъ вдругъ почувствовала возлѣ себя чье-то дыханіе. Она обернулась. Въ полусумракѣ передъ нею обрисовалась фигура Фирса. Она хотѣла крикнуть, но будто онѣмѣла, будто окаменѣла отъ страха и стояла неподвижно, какъ несчастный звѣрекъ, заколдованный присутствіемъ страшнаго, громаднаго врага, приготовляющагося проглотить его.
— Это ты, Машенька? — у самаго уха ея раздался голосъ Фирса.
Она не отвѣчала.
— Ну, и хорошо, голубушка, — продолжалъ онъ:- что мы еще встрѣтились нынче, а то я совсѣмъ запамятовалъ, вѣдь, у меня въ карманѣ подарочекъ тебѣ припасенъ, миленькая ты моя! На вотъ, возьми, жемчугъ это, ожерельеце… славный жемчугъ, крупныя такія зерна, одно къ одному…
Машенька дрожала всѣмъ тѣломъ, но не шевелилась, будто приросла къ мѣсту. А онъ продолжалъ.
— Да постой-ка, я самъ на твою шейку его надѣну.
Своей крѣпкой, будто желѣзной рукой онъ охватилъ ея станъ. Она почувствовала прикосновеніе чего-то будто холоднаго къ своей шеѣ. Ей подумалось, что это ножъ, либо топоръ, что вотъ сейчасъ онъ зарубитъ ее. У нея начинала голова кружиться, въ глазахъ ходили какіе-то красные круги, но не было силъ вырваться, убѣжать. Онъ крѣпко, крѣпко ее обнялъ, прижалъ къ своей груди и сталъ осыпать горячими поцѣлуями ея помертвѣвшее, похолодѣвшее лицо. Тутъ только она слабо вскрикнула и стала отъ него отбиваться.
— Пусти, пусти! — отчаянно прошептала она и зарыдала.
Онъ нѣсколько изумился и выпустилъ ее.
— Ахъ, Машенька! Да какая-же ты еще дурочка! — проговорилъ онъ и пошатываясь прошелъ въ свою комнату.
А она съ громкими рыданіями кинулась къ матери и сестрамъ.
Фирсъ растянулся на постели, хмель еще не совсѣмъ разобралъ его, встрѣча съ Машенькой прогнала его сонливость. Онъ лежалъ и мечталъ:
«Чортъ возьми! Славная дѣвка, давно такая не подвертывалась».
Машенька съ перваго дня его появленія въ Кильдѣевкѣ произвела на него сильное впечатлѣніе, и если онъ до сихъ поръ сдерживался, то единственно потому, что она была дочерью Степана Егоровича и что отнестись къ ней такъ, какъ онъ всегда относился къ встрѣчавшимся ему женщинамъ, ему все-же было неловко. Но чѣмъ онъ больше себя сдерживалъ, тѣмъ, естественно, Машенька казалась ему привлекательнѣе. Въ эти послѣднія двѣ недѣли, несмотря на все буйство и развратъ, которому онъ предавался, онъ то и дѣло вспоминалъ о ней. Онъ привезъ ей прекрасный жемчугъ, добытый при разгромѣ богатаго помѣстья въ укладкѣ старой боярыни, онъ разсчитывалъ на дѣйствіе этого жемчуга; но теперь, несмотря на свое опьянѣніе, не могъ не замѣтить, что внушаетъ Машенькѣ большой страхъ.
«Э-эхъ, дурочка!» самъ себѣ улыбаясь, прошепталъ онъ. «Ну, да перестанетъ бояться, и ужъ какъ тамъ ни на есть, а завтра же это дѣло надо будетъ кончить, ужъ я ее не выпущу…»
И съ этимъ рѣшеніемъ онъ захрапѣлъ.
X
Кильдѣевы проснулись рано на слѣдующее утро, да и всю ночь имъ плохо спалось. Разсказъ перепуганной Машеньки произвелъ на всѣхъ ужасное впечатлѣніе. Какъ теперь быть? Что дѣлать? Первою мыслью было спрятать Машеньку, удалить куда-нибудь изъ дому; но тутъ-же сейчасъ всѣ и поняли, что это немыслимо.
— Но не отдавать-же ее на погибель?! — ломая руки и плача, повторяла Анна Ивановна.
— Авось я какъ-нибудь удержу его, авось въ немъ хоть настолько совѣсти осталось! — мрачно говорилъ Степанъ Егоровичъ. — А ты, жена, ни на шагъ не отпускай ее отъ себя.
Только что Фирсъ проснулся, какъ Степанъ Егоровичъ уже былъ передъ нимъ и держалъ въ рукѣ жемчужное ожерелье. Фирсъ изумленно взглянулъ на мрачное лицо стараго пріятеля, потомъ перевелъ, взглядъ на жемчугъ и усмѣхнулся.
— Это ты что-же, Степушка, никакъ мой подарокъ назадъ мнѣ тащишь? этакъ-то, вѣдь, не годится… этакъ мнѣ въ обиду будетъ. Я для твой доченьки самъ его выбралъ, хотѣлъ побаловать… съ чего-же это ты?..
— Моя дочь не привыкла къ такимъ подаркамъ, — отвѣтилъ Степанъ Егоровичъ и горькая тоска изобразилась на лицѣ его. — Ты знаешь, мы бѣдные люди… были бы сыты и за то благодарны Богу… Моимъ дочерямъ не носить жемчуговъ, мы съ женой въ страхѣ Божіемъ, да въ чистотѣ ихъ выростили, такъ грѣхъ тебѣ такъ порочить моего ребенка…
— Да развѣ я что-нибудь… развѣ я… — перебилъ его Фирсъ.
— Да ты тоже побаловать ее вздумалъ и своими поцѣлуями!.. А еще про нашу старую дружбу говорилъ мнѣ… Э-эхъ, мало тебѣ, что ли, другихъ? моя дочка понадобилась… на вѣки опозорить всѣхъ насъ хочешь… другъ тоже… надумайся, будь человѣкомъ, а не звѣремъ… ну, вотъ, ну, хочешь, я на колѣняхъ буду молить тебя… не губи моего дѣтища!..
Фирсъ поднялся съ мѣста и сверкнулъ глазами; но вдругъ опять улыбка набѣжала на лицо его.
— Степушка, чего ты причитаешь, какъ баба? не къ лицу это старому солдату… съ чего ты взялъ, что я позорить тебя хочу, стараго друга? у меня и въ мысляхъ того не было, а что я дочку твою вчера подъ хмѣлькомъ поцѣловалъ, въ этомъ еще бѣды большой нѣту. Будемъ говорить напрямикъ, полюбилась мнѣ твоя дочка… ну, самъ знаю, не молодъ я, да, вѣдь, и не старъ еще… за себя постою… Ты думаешь, я что? такъ, для баловства? анъ нѣтъ, ты мнѣ отдай свою Марью Степановну въ законное супружество, пусть попъ насъ обвѣнчаетъ, справимъ мы свадебку на славу. Это не ты мнѣ, а я тебѣ въ ножки поклонюсь, да Аннѣ Ивановнѣ… Такъ какъ-же, отдаешь?.. по рукамъ, что ли, дружище?
Къ такой развязкѣ Степанъ Егоровичъ совсѣмъ не былъ приготовленъ. Но она нисколько не прекращала его муки: дѣло запутывалось. «Фирсъ — женихъ, мужъ Машеньки! разбойникъ, котораго вотъ-вотъ схватятъ и повѣсятъ, и честный, старый Кильдѣевскій родъ будетъ на вѣки опозоренъ. А между тѣмъ, отказать ему — онъ оскорбится, онъ изъ себя выйдетъ. Теперь онъ еще нѣтъ-нѣтъ да и прежнимъ Фирсомъ кажется, а тогда ужъ Фирса совсѣмъ не станетъ, останется только злодѣй и убійца, и онъ не пощадитъ… никого не пощадитъ».
Степанъ Егоровичъ молчалъ. А между тѣмъ Фирсъ стоялъ и ждалъ отвѣта.
— Такъ какъ-же, — наконецъ, сказалъ онъ:- или ты мнѣ отказываешь? Видно, плохой я женихъ… почище кого-нибудь надо. Да ты слушай-ка, разбери по ряду, ты, можетъ, думаешь, что я такую жизнь всегда буду вести? нѣтъ, братъ, мнѣ вотъ только до Симбирска добраться, и тогда я забастую. У меня ужъ и мѣстечко есть на примѣтѣ, куда на первое время скрыться можно будетъ. Пожди только, еще какъ заживемъ-то, всему міру на удивленіе! Жена-то моя, хоть я и не Петръ Ѳедоровичъ, а не хуже заправской царицы роскошествовать будетъ. Эхъ, Степушка, не отказывай мнѣ, не наноси кровной обиды — боюсь, не снесу!..
И Степанъ Егоровичъ видѣлъ, что онъ, дѣйствительно, не снесетъ, видѣлъ еще разъ, что этому человѣку нельзя перечить. Тамъ, что еще будетъ, можетъ, Господь спасетъ, а теперь, на словахъ, нужно согласиться, вѣдь, не сейчасъ-же свадьба, не сейчасъ вѣнчанье, можетъ, удастся протянуть время, можетъ, придетъ помощь.
— Чего-же мнѣ тебѣ отказывать, — сказалъ Степанъ Егоровичъ:-только, вѣдь, никакъ я не ждалъ этого. Дай мнѣ придти въ себя, дай оглядѣться, такое дѣло нельзя въ одну минуту покончить. Пускай все будетъ по-человѣчески, дай приготовить дѣвку… молода, вѣдь, почти ребенокъ… ее вразумить надо.
Фирсъ подумалъ съ минуту.
— Чего-же мнѣ тебѣ отказывать, — сказалъ Степанъ Егоровичъ:-только, вѣдь, никакъ я не ждалъ этого. Дай мнѣ придти въ себя, дай оглядѣться, такое дѣло нельзя въ одну минуту покончить. Пускай все будетъ по-человѣчески, дай приготовить дѣвку… молода, вѣдь, почти ребенокъ… ее вразумить надо.
Фирсъ подумалъ съ минуту.
— Ну, ладно, Степушка, дѣлай, какъ знаешь. Только чуръ, не долго тяни ты, говорю, больно мнѣ полюбилась Марья Степановна, такъ ждать-то, да тянуть мнѣ совсѣмъ неохота.
XI
Хотя Степанъ Егоровичъ и выпросилъ у Фирса отсрочку для того, чтобы приготовить Машеньку, но это приготовленіе было довольно странное: Анна Ивановна заперлась съ дочкой въ своей комнаткѣ, крѣпко обняла ее и, заливаясь слезами, причитала, но тихонько, чтобы Фирсъ или его башкирецъ какъ-нибудь не подслушали:
— Лучше въ гробъ всѣмъ намъ лечь, чѣмъ тебя, золотое наше дитятко, выдать замужъ за разбойника!
Отъ такихъ уговариваній Машенька дошла до полнаго отчаянія, и если она до сихъ поръ боялась Фирса, то теперь онъ представлялся ей ужъ истымъ страшилищемъ. Хорошо еще, что Фирсъ былъ занятъ у себя какими-то переговорами со своимъ «полковникомъ» и пока не имѣлъ времени выразить желанія видѣть невѣсту.
Наумъ крѣпко раздумался, когда Степанъ Егоровичъ, улучивъ удобную минуту, повѣдалъ ему о своемъ горѣ.
— Ишь, вѣдь, разбойникъ, что выдумалъ, — сказалъ онъ:- ишь, до чего добирается! Нагрянулъ незваный-непрошенный, напугалъ всѣхъ до смерти, все въ домѣ вверхъ дномъ поставилъ, живетъ себѣ и въ усъ не дуетъ, словно такъ и быть должно… Такъ вишь ты, ему еще и барышня понадобилась… Это чтобы нашей барышнѣ-красавицѣ да выйти за разбойника, нѣтъ, того не можетъ статься! Правда, теперь его воля, да сдается мнѣ, ненадолго, и какъ ни на-есть, а его перехитрить надыть.
— Самъ я это знаю, — отвѣчалъ Степанъ Егоровичъ:- да какая тутъ хитрость, никакой хитрости не придумаешь, только и можно, что тянуть бремя.
— А какой-же попъ ихъ вѣнчать станетъ? — вдругъ оживившись, спросилъ Наумъ. — Отца-то Матвѣя вонъ вздернули. Изъ ближнихъ селъ, про то я доподлинно знаю, ни одного попа не уцѣлѣло. Ну, вотъ это — разъ будетъ, пускай еще попа отыщетъ, а попъ найдется, такъ у насъ Марья Степановна прихворнетъ изрядно, это — два будетъ. Хоть годочковъ ей и немного, а барышня она смышленая; чай, ради своего спасенія, сумѣетъ хворою прикинуться. Такъ мы пока и оттянемъ время, а тамъ, что Богъ дастъ.
Отлегло немного у Степана Егоровича отъ сердца при этихъ словахъ разумнаго приказчика.
— Золотой ты человѣкъ, Наумъ, — сказалъ онъ и потрепалъ его по плечу. — Коли живы останемся, никогда я этой службы твоей во все это тяжелое время не забуду.
Наумъ поклонился въ поясъ господину.
— Эхъ, сударь-батюшка Степанъ Егоровичъ, не велика моя служба, да кому-же мнѣ служить, какъ не тебѣ, ты нашъ кормилецъ. А ужъ чуетъ, чуетъ мое сердце, что всѣ бѣды да напасти отойдутъ отъ насъ и будетъ на нашей улицѣ праздникъ… не даромъ говорится: сердце вѣщунъ! Я своему сердцу вѣрю и съ каждымъ-то днемъ мнѣ спокойнѣе и спокойнѣе становится: не спроста это говорю: быть на нашей улицѣ празднику!..
Все такъ и сдѣлалось, по совѣту разумнаго Наума. Покричалъ, побурлилъ «Петръ Ѳедоровичъ», узнавъ, что вздернули безъ его приказа отца Матвѣя; но дѣлать было нечего, да и не могъ-же онъ очень взыскивать со своихъ башкирцевъ да киргизовъ: раздражать ихъ, особливо теперь, передъ задуманнымъ походомъ на Симбирскъ, никакъ не приходилось. Оставалось искать попа. И для этого Фирсъ отрядилъ нѣсколько человѣкъ и разослалъ ихъ въ разныя стороны.
Однако прошло съ недѣлю, а попъ не являлся. Страстный женихъ долженъ былъ ограничиваться свиданьями съ невѣстой при постороннихъ, при Аннѣ Ивановнѣ и сестрахъ, отъ которыхъ Машенька не отходила. Фирсъ немного утѣшался тѣмъ, что, по крайней мѣрѣ, прежняго страха онъ не видитъ въ невѣстѣ, что съ каждымъ днемъ она становится спокойнѣе, даже улыбается иной разъ, видимо привыкаетъ къ мысли о предстоящей свадьбѣ.
Дѣйствительно, въ Машенькѣ была замѣтна большая перемѣна. Наумъ успокоилъ Степана Егоровича, а Степанъ Егоровичъ въ свою очередь успокоилъ домашнихъ, уговорилъ Машеньку, объяснилъ ей все, сказалъ, что отъ ея поступковъ зависитъ не только ея, но и всѣхъ ихъ спасеніе. И Машенька хорошо поняла это и выказала гораздо больше присутствія духа и сообразительности, чѣмъ даже можно было ожидать. А когда, наконецъ, притащили откуда-то священника, то она сыграла свою роль больной, какъ нельзя лучше. Фирсъ сначала совсѣмъ не повѣрилъ ея болѣзни, но, взглянувъ на нее, онъ не могъ не убѣдиться въ дѣйствительности ея страданій.
— Эхъ ты, горе какое! — говорилъ онъ:- времени-то сколько ушло. Авось болѣзнь не Богъ вѣсть какая, денька три-четыре, и поправится Машенька, да со свадьбой теперь поневолѣ подождать надо, послѣ завтра въ походъ выступаемъ, такого удобнаго времени никакъ упустить невозможно. Ну, дѣлать нечего, потерплю недѣльку другую и ужъ привезу-же я моей государынѣ-невѣстѣ подарочекъ, поклонюсь я ей городомъ Симбирскомъ.
XII
Вѣсть о выступленіи Фирса въ походъ была принята у Кильдѣевыхъ съ несказанной радостью, только конечно всѣ тщательно скрывали эту радость отъ разбойника. А Машенька, все еще окутанная, обвязанная и лежавшая въ постели, такъ даже съ радости особенно ласково съ нимъ попрощалась, позволила поцѣловать себя и пожелала ему добраго пути.
— Только чуръ, когда вернусь, чтобы ужъ никакихъ отговорокъ не было, — сказалъ Фирсъ:- свадьбу ни на одинъ день нельзя будетъ больше откладывать.
Лихая тройка уже позвякивала бубенчиками, вся шайка была въ сборѣ, всѣ нужныя распоряженія сдѣланы. Фирсъ встрепенулся.
— Прощайте, прощайте… Пора! Прощай, Степушка…
И вдругъ онъ запнулся и даже какъ-будто вздрогнулъ.
— Ну, а коли неладное что со мною случится, коли не вернусь… не поминайте лихомъ!
Онъ еще разъ взглянулъ на Машеньку, улыбнулся ей и быстро вышелъ. Въ немъ заговорила другая страсть, которая увлекала его теперь въ самое рискованное предпріятіе. Онъ чувствовалъ, какъ каждая жилка въ немъ заиграла. Впередъ, впередъ съ безшабашными удальцами — нагрянуть на богатый городъ, расхитить все, захлебнуться, охмѣлѣть въ горячей схваткѣ съ непріятелями, заставить всѣхъ разбѣжаться или склониться передъ собою и потѣшить свою волю, исполнить всякое безумство, какое только придетъ въ охмѣлѣвшую голову. А что будетъ дальше — о томъ нѣтъ и мысли. Пусть будетъ, что будетъ.
И лихая тройка вынесла его на мягкую, пыльную дорогу. За нимъ неслась разношерстная конница, изъ лѣсу приставали къ нему поджидавшія его тамъ сотни, а впереди, по дорогѣ къ Симбирску, въ каждомъ селѣ, черезъ которое будетъ проѣзжать онъ, его грозное воинство станетъ пополняться еще десятками и сотнями новаго люду, точно такъ-же, какъ и онъ, жаждущаго похмѣлья и крови, добычи и дикой воли…
Уѣхалъ Фирсъ, и снова оживилась Кильдѣевка. Поднялась съ постели Машенька, сбросила повязки съ головы и оказалась здоровою. Наумъ торжествовалъ — хитрость, имъ придуманная, удалась какъ нельзя лучше, да, видно, и Господь Богъ смилостивился.
— Такъ-то такъ, — говорилъ Степанъ Егоровичъ:- только дальше-то что будетъ? не впервой, вѣдь, уѣзжаетъ и опять возвращается. Пройдетъ недѣля-другая — вернется, тогда отъ него ужъ не отвертишься.
— Не вернется, — упрямо повторялъ Наумъ. — Не попуститъ Господь такого дѣла. Тоже, вѣдь, разсудить надо, сколько онъ зла понадѣлалъ, сколько крови пролилъ — не вѣкъ-же такъ будетъ. Куда онъ до сей поры метался-то? — все по селамъ, да барскимъ усадьбамъ… Ну, оно и немудрено, что ему удавалось — некому его удержать было. А теперь не то. Видно, Господь Богъ у него разумъ попуталъ — ишь, вѣдь, легко сказать! — на Симбирскъ идетъ, а про то не знаетъ, что царицынаго войска видимо-невидимо подходить стало — вѣрные люди мнѣ говорили; да и посмотрѣлъ я на его-то воинство. Оно, конечно, коли грабить, да убивать, на висѣлицы вздергивать — годится; ну, а въ битву выступить — это еще бабушка на-двое сказала. Я такъ думаю, что коли зарядить пушку, да навести ее на Фирсовскихъ, такъ она еще не выпалитъ, а они ужъ дадутъ тягу.
Такъ разсуждалъ Наумъ и оставался совершенно спокойнымъ. Проходили дни, долгіе дни ожиданій и тревоги для Степана Егоровича и его семейства; прошла недѣля, другая — о Фирсѣ ни слуху, ни духу, прошелъ почти мѣсяцъ, а женихъ все не подаетъ о себѣ вѣсточки. Тогда Степанъ Егоровичъ призвалъ Наума и далъ ему такое порученіе:
— Отправляйся-ка ты по дорогѣ къ Симбирску, да узнай, что и какъ. Тебѣ опасаться нечего — ни за дворянина, ни за попа тебя не примутъ, а коли и наткнешься на кого, тебя не учить стать — самъ изъ бѣды выпутаешься.
Наумъ почесалъ въ затылкѣ и усмѣхнулся.
— Вотъ, вѣдь, оно дѣло какое, — сказалъ онъ. — Я-то и самъ ужъ давно объ этомъ думаю и все собирался отпроситься у твоей милости. Оно, конечно, неладно мнѣ въ такія времена оставлять Кильдѣевку, да Богъ милостивъ, ничего безъ меня не случится. А ужъ ждать у моря погоды больно надоѣло. Дозволь, батюшка, Степанъ Егоровичъ, взять Гнѣдка съ конюшни, онъ лошадь добрая, сильная, устали ему нѣту, съ нимъ я живо это дѣло обдѣлаю и вернусь съ вѣрнымъ извѣстіемъ.