— А ты думаешь, что можешь ездить рысью и галопом? — спросил граф.
— Я бы хотел попробовать, — ответил Фаунтлерой.
Граф сделал знак Вилькинсу, который тотчас сел на свою лошадь и взял пони на длинный повод.
— Ну, пустите рысью, — сказал граф.
Следующие минуты были довольно неприятны для маленького всадника. Он нашел, что ездить рысью не так легко, как ездить шагом, и чем скорее скакал пони, тем труднее казалась ему езда.
— Тря… трясет порядочно, не правда ли? — сказал он Вилькинсу. — Вас тоже трясет?
— Нет, милорд, — ответил Вилькинс. — Понемногу и вы привыкнете. Приподнимайтесь только на стременах.
— Я… я… под… поднимаюсь… все вре… время, — возразил Фаунтлерой.
Действительно, он приподнимался и опускался довольно неловко, его порядочно трясло и подкидывало. Он запыхался и покраснел, но тем не менее старался твердо сидеть в седле и держаться прямо. Графу из окна все было видно. Когда наездники подъехали к нему после того, как скрылись на несколько минут за деревьями, Фаунтлерой оказался уже без шапки, причем лицо его разгорелось, как маков цвет, а губы были крепко стиснуты. Все же он мужественно продолжал ехать рысью.
— Постой, — окликнул его дед. — Где твоя шляпа?
Вилькинс дотронулся до своей.
— Она свалилась, ваше сиятельство, — сказал он, видимо забавляясь. — А поднять милорд не позволил.
— Не очень он трусит? — спросил граф сухо.
— Что вы, ваше сиятельство! — воскликнул Вилькинс. — Да он, можно сказать, и не знает, что это значит! Многих молодых господ обучал я езде, но ни одного не видел такого смелого, как он.
— Ты устал? — спросил граф Фаунтлероя. — Хочешь сойти?
— Трясет больше, чем я думал, — откровенно признался юный лорд. — Я тоже немного устал, но слезть мне еще не хочется. Я хочу поскорее научиться. И как только немного отдохну, поеду назад за шляпой.
Самый умный человек в свете не мог бы подсказать Фаунтлерою лучшего ответа, чтобы угодить старому графу. Когда они снова поехали по направлению к главной аллее, легкая краска покрыла суровое лицо графа и глаза его из-под нависших бровей заблистали давно не испытанным удовольствием. Он сидел в напряженном ожидании, пока снова не послышался стук копыт. И когда они через некоторое время вернулись обратно, то оказалось, что шапка Фаунтлероя была в руках у Вилькинса; личико же мальчика еще более раскраснелось, волосы развевались по ветру, но он, несмотря на более скорую езду, все так же твердо сидел на лошади.
— Вот! — воскликнул он, переведя дух. — Я ехал галопом. Не так хорошо, как мальчик с Пятой авеню, но все же проскакал и не свалился!
После этого он быстро подружился с Вилькинсом и с пони. Не проходило дня, чтобы их не видели вместе весело скачущими по большой дороге или вдоль зеленых тропинок парка. Дети из коттеджей выбегали к дверям, чтобы поглядеть на пони и смелую маленькую фигурку, так прямо сидевшую в седле, а молодой лорд снимал шапку и, размахивая ею, восклицал: «Хэлло! Доброе утро!» — что не совсем соответствовало его графскому достоинству, но зато отличалось милой приветливостью. Иногда он останавливался, чтобы поболтать с детьми. Однажды Вилькинс, вернувшись в замок, рассказывал, как юный лорд настойчиво пожелал сойти с пони около школы для того, чтобы посадить на него хромого усталого мальчика.
— Его невозможно было уговорить, — рассказывал потом об этом в конюшне Вилькинс. — Я ему предлагал усадить мальчика на мою лошадь, а он не соглашался, говоря, что мальчику будет неловко на большой лошади. «Видишь ли, Вилькинс, — сказал он мне, — этот мальчик хромой, а я нет, и я хочу, кроме того, поговорить с ним». Так мы и усадили мальчугана на пони, а милорд преспокойно пошел себе пешком, руки засунул в карманы, шапку сдвинул на затылок — идет и разговаривает с мальчиком как ни в чем не бывало! А когда мы подъехали к их дому и мать мальчика выбежала впопыхах посмотреть, что случилось, он снял перед ней шапку и говорит: «Я привез домой вашего сына, сударыня, потому что у него болит нога, а эта палка ему плохая опора. Я попрошу дедушку, чтобы он заказал ему костыли». Провались я на этом месте, если женщина не чувствовала себя на седьмом небе! А я чуть не лопнул со смеху.
Когда граф узнал об этом случае, он не рассердился, как того боялся Вилькинс, а только расхохотался и, позвав Фаунтлероя, заставил его рассказать всю историю с начала до конца.
Через несколько дней экипаж Доринкорта остановился перед коттеджем, где жил хромой мальчик; Фаунтлерой выскочил из экипажа с парой крепких костылей; он нес их на плече, как ружье, и передал миссис Гартль (так звали мать мальчика).
— Дедушка вам кланяется, — сказал он, — и посылает эти костыли вашему сыну; мы надеемся, что он скоро поправится.
— Я передал от вас поклон, — заявил он графу, снова усевшись в экипаж. — Вы мне об этом не сказали, но я подумал, что, верно, вы забыли. А ведь это следовало сказать, правда?
Граф снова засмеялся, но возражать не стал. Дело в том, что они все более и более сближались и уверенность Фаунтлероя в доброте деда увеличивалась с каждым днем. Он не сомневался, что его дедушка был самым любезным и великодушным человеком. Действительно, его желания исполнялись почти прежде, чем он успевал их выразить, а подарки и удовольствия сыпались на него в таком изобилии, что по временам приводили его в полнейшее недоумение. По-видимому, старый граф желал дать ему все, чего бы он ни пожелал. И хотя по отношению к другим мальчикам подобная система воспитания могла бы оказаться не совсем разумной, но маленькому лорду она не принесла вреда. Общение с матерью спасало его от дурных последствий такого баловства. «Лучший друг» следил за ним внимательно и нежно. Они вели долгие разговоры вдвоем, и он никогда не возвращался в замок без того, чтобы не задуматься над словами матери.
Был, правда, один вопрос, приводивший мальчика в сильное недоумение. Он думал о нем гораздо чаще, чем это можно было предположить. Даже его мать не знала, как часто он задумывался над ним, а граф долгое время совсем и не подозревал этого. Сообразительный мальчик не мог не удивляться, почему мать и дедушка ни разу не виделись друг с другом. Когда экипаж графа Доринкорта останавливался перед Корт-Лоджем, граф никогда не выходил из него, а в редких случаях, когда его сиятельство посещал церковь, Фаунтлерою предоставлялось одному говорить с матерью на паперти или сопровождать ее домой. Но, несмотря на это, ежедневно из оранжерей замка посылались в Корт-Лодж цветы и фрукты.
Лучшим доказательством необычайной доброты деда в глазах Цедрика явился следующий случай, происшедший вскоре после того воскресенья, когда миссис Эрроль в одиночестве пешком вернулась из церкви домой. Неделю спустя, отправляясь в гости к матери, он увидел у подъезда вместо большого парного экипажа красивую маленькую колясочку, запряженную отличной лошадью.
— Это твой подарок матери, — отрывисто промолвил граф. — Не может же она всюду ходить пешком. Ей нужен экипаж. Это подарок от тебя.
Восторг мальчика был безграничен. В пути он с трудом сдерживал себя. Миссис Эрроль собирала розы в саду. Увидев мать, он выскочил из коляски и стремительно бросился к ней.
— Милочка! — закричал он. — Смотри, это — тебе. Он говорит, что это подарок от меня. Это — твой собственный экипаж, в котором ты будешь кататься!
Он был так счастлив, что она не решилась возражать ему.
Миссис Эрроль было, конечно, неприятно получить подарок от нелюбившего ее человека, но могла ли она огорчить своего мальчика отказом? И по его просьбе она сейчас же села с ним в коляску с розами в руках и поехала кататься. Дорогой он не переставал рассказывать ей про необыкновенную доброту деда, и она невольно улыбалась его невинной уверенности, радуясь в душе, что он видит столько хорошего в старом эгоистичном графе Доринкорте.
На другой день маленький лорд написал длинное письмо мистеру Гоббсу. Он долго трудился над ним; сперва написал черновик, потом все переписал набело и наконец принес его на просмотр деду.
— Уж не знаю, правильно ли я написал? — сказал он. — Вероятно, вы найдете тут много ошибок. Поправьте, пожалуйста, я потом перепишу.
Конечно, ошибок было много, кроме того, никаких знаков препинания. Письмо в исправленном виде гласило следующее:
«Дорогой мистер Гоббс, пишу вам, чтобы сказать, что дедушка мой самый лучший граф на свете и все, что вы слышали про графов, — ошибка. Они вовсе не тираны, и дедушка совсем не тиран, и я очень бы желал, чтобы вы с ним познакомились, у него подагра в ноге, и он очень страдает, но он очень терпеливый, и я люблю его все больше и больше, потому что нельзя не любить такого графа; он очень добрый со всеми, и я хотел бы, чтобы вы побеседовали с ним; он знает все на свете, и его можно спрашивать о чем угодно, только в мяч он играть не умеет. Он подарил мне пони и кабриолет, а маме прекрасную коляску, и у меня три комнаты и столько всяких игрушек, что вы, наверно, удивились бы, увидев их. Вам бы очень понравились замок и парк; замок такой большой, что в нем можно легко заблудиться. Вилькинс — это мой грум — говорит, что под замком есть тюрьма; замок такой красивый, а в парке бы вы всему поражались, в нем растут такие большие и высокие деревья, есть олени, кролики и лани. Дедушка мой очень богат, но совсем не гордый, какими, по-вашему, бывают графы; мне очень приятно, что я живу у него; люди здесь все такие добрые и вежливые, мужчины всегда кланяются, а женщины всегда приседают и часто говорят: „Да благословит вас Бог!“ Я выучился ездить верхом, но сперва меня очень трясло, когда я ездил рысью. Дедушка оставил ферму за одним бедным человеком, который не мог платить аренду, а миссис Меллон отнесла вино и разные вещи его больным детям. Мне очень хотелось бы повидать вас и хотелось бы, чтобы Милочка могла жить в замке, но я все-таки очень счастлив, когда не очень чувствую ее отсутствие, и я люблю дедушку, и, пожалуйста, напишите мне поскорее. Ваш любящий старый друг Цедрик Эрроль.
P. S. В тюрьме никто не сидит, дедушка никогда никого не заставлял в ней томиться.
P. S. Он такой хороший граф, что напоминает мне вас, все его любят».
— Ты очень скучаешь о матери? — спросил граф, прочитав письмо.
— Да, — сказал Фаунтлерой, — мне ее все время недостает. — Он подошел к графу и стоял перед ним, положив ему руку на колено и глядя ему в лицо.
— А вы о ней не скучаете? — спросил он.
— Я с ней не знаком, — ответил граф довольно хмуро.
— Знаю, — сказал Фаунтлерой, — и это-то меня и удивляет. Она мне не велела ни о чем вас расспрашивать, и я не стану, но иногда, знаете, не могу не думать об этом, это меня совсем сбивает с толку. Но я не стану вас расспрашивать. Когда мне бывает уж очень грустно без нее, я смотрю в окошко и каждый вечер между деревьями ищу огонек ее домика. Когда совсем стемнеет, она ставит свечку на окно, я вижу издали огонек и понимаю, что это значит.
— Что же это значит? — спросил дед.
— Это значит, что она говорит мне: «Прощай, да хранит тебя Бог, спи спокойно!» — она всегда так говорила, когда мы жили вместе. А утром она говорила: «Да хранит тебя Бог на весь день!» — и Бог меня всегда хранил…
— Конечно, я в этом не сомневаюсь, — сухо заметил граф.
Он сдвинул свои густые брови и так долго и пристально смотрел на мальчика, что тот невольно задал себе вопрос, о чем мог думать дед…
Глава IX Жилища бедных
Знакомство с внуком заставило графа Доринкорта задуматься над такими вопросами, которыми он прежде совсем не интересовался, и все они так или иначе имели прямое отношение к Цедрику. Гордость была отличительной чертой его характера, и в этом отношении он был вполне удовлетворен мальчиком. Благодаря внуку он нашел новый интерес в жизни. Ему доставляло удовольствие показывать всем своего наследника. Известны были огорчения, принесенные ему сыновьями; приятным торжеством было поэтому для него показывать нового лорда Фаунтлероя, который никого не сможет разочаровать. Ему хотелось, чтобы не только Цедрик, но и другие поняли все преимущества его блестящего положения. Он строил планы насчет его будущего, искренно желая, чтобы внук ни в чем не походил на него. Одна мысль, что этот прелестный ребенок узнает когда-нибудь о том, что его любимый дедушка еще недавно был известен под именем «злого графа Доринкорта», доставляла ему много мучений. Иногда под влиянием новых ощущений он даже забывал о своей подагре, и пользующий его врач с удивлением замечал, что здоровье его заметно улучшается, чего он никак не ожидал. Может быть, граф поправлялся оттого, что теперь время для него проходило гораздо быстрее — ему было о чем подумать, помимо своих немощей и болезней.
В одно прекрасное утро окрестные жители были поражены, увидев, что маленький лорд Фаунтлерой едет на своем пони не с Вилькинсом, а с другим спутником, сидевшим на высокой серой лошади: это был не кто иной, как сам граф. Мысль о такой поездке принадлежала Фаунтлерою. Собираясь сесть на пони, он задумчиво сказал деду:
— Мне очень хочется, чтобы вы поехали со мной. Когда я уезжаю, мне грустно оставлять вас одного в таком громадном замке… Поедемте вместе!
Через несколько минут в конюшнях царило полнейшее смятение, вызванное приказанием оседлать для графа Селима. После этого Селима седлали почти ежедневно, и наконец все привыкли видеть высокого седого всадника на серой лошади, ехавшего рядом с гнедым пони маленького лорда. Эти совместные прогулки верхом среди зелени и по дорогам еще более сближали друзей. Старику приходилось выслушивать много рассказов про Милочку и ее жизнь. Во все время пути Цедрик весело болтал. Он обладал таким счастливым характером, что трудно было найти более милого товарища. Часто граф слушал молча, наблюдая за радостным, сияющим личиком. Иногда он приказывал своему молодому спутнику пустить пони в галоп, с гордостью и удовольствием в глазах следил за бесстрашным и ловким мальчиком. Когда же после такой быстрой скачки Цедрик, смеясь и размахивая шапкой, снова возвращался к графу, то чувствовал всегда, что в лице деда он имеет искреннего и любящего друга.
Из рассказов внука граф между прочим узнал, что его невестка не вела праздной жизни; да и до того ему стало известно, что все бедные в окрестностях уже хорошо знали ее, и когда болезнь, горе или нищета посещали какой-нибудь дом, то у дверей его всегда можно было видеть маленькую колясочку миссис Эрроль.
— Знаете, — сказал однажды Фаунтлерой, — куда бы она ни приходила, ее всегда приветствуют словами: «Да благословит вас Бог!» В особенности ее любят дети, многие девочки приходят к ней на дом, и она учит их шить. Она говорит, что чувствует себя теперь богатой и ей хочется помогать бедным.
Графу было отнюдь не неприятно узнать, что мать его наследника выглядит такой юной и прекрасной и ведет себя как настоящая леди, что она популярна среди бедных. Но нередко он тем не менее ревновал ее к мальчику, видя, с какой нежною любовью тот относится к ней.
Графу хотелось бы всецело владеть сердцем внука и не знать соперников.
В это утро он остановил свою лошадь на пригорке и указал хлыстом на широкий красивый ландшафт, расстилавшийся перед ними.
— Ты знаешь, что вся эта земля принадлежит мне? — спросил он Фаунтлероя.
— Неужели? — удивился Фаунтлерой. — Как это много для одного человека, и как тут красиво!
— А знаешь ли, что когда-нибудь все это и многое другое будет принадлежать тебе?
— Мне?! — воскликнул Фаунтлерой несколько испуганно. — Когда же?
— Когда я умру, — ответил дед.
— Ну, тогда мне ничего не нужно, — сказал Фаунтлерой. — Я не хочу, чтобы вы умирали.
— Это очень любезно, — ответил сухо граф. — И все-таки это будет когда-нибудь твое и ты будешь графом Доринкортом.
Маленький лорд Фаунтлерой на несколько минут глубоко задумался и молча глядел на широкие равнины, на окруженные зеленью фермы, на прекрасные рощи и луга, на всю эту живописную местность, среди которой из-за деревьев подымалась серая величественная башня огромного замка. Затем он слегка вздохнул.
— О чем ты думаешь? — спросил граф.
— Я думаю о том, — ответил Цедрик, — какой я еще маленький, и о том, что мне говорила Милочка.
— Что же она тебе говорила?
— Она говорила, что быть богатыми не так легко и что, когда у кого-нибудь так много всего, ему легко забыть, что другие не так счастливы… Она говорила, что богатые должны стараться всегда помнить об этом. Я ей рассказывал, как вы добры, а она ответила мне, что это очень хорошо, потому что у графов много денег и влияния, и если граф думает только о своих удовольствиях и никогда не думает о людях, живущих на его земле, у них может быть много горя, которое он мог бы устранить, — а ведь этих людей так много, и это было бы так грустно!.. Вот я смотрю на все эти хижины и думаю: как я узнаю о нуждах бедных людей, когда буду графом? Скажите, дедушка, как вы сами об этом узнаете?
Старый граф решительно не мог ответить на этот вопрос, так как все его знакомство с фермерами состояло лишь в донесениях управляющего о том, кто из них аккуратно платит аренду и кого следует выселить за недоимки.
— Об этом знает Невик, — ответил граф, покручивая нетерпеливо свои седые усы и с видимым смущением поглядывая на внука. — Поедем-ка лучше домой, — прибавил он, — а когда ты станешь графом, постарайся быть лучше меня…
На обратном пути он не проронил ни одного слова. Ему казалось совершенно невероятным, что он, никогда никого не любивший, мог так сильно привязаться к этому маленькому мальчику. Сперва он просто гордился красотой и смелостью внука, но теперь в его чувстве было что-то другое, кроме гордости. Иногда он глухо и сухо посмеивался про себя, думая о том, как приятно ему видеть мальчика около себя и слышать его голос, как хотелось бы ему, чтобы внук полюбил его и был о нем хорошего мнения.
— Я просто выживший из ума старик, — говорил он сам себе, но в то же время сознавал, что это не так. И если бы он решился быть искренним с самим собой, он, пожалуй, должен был признать, что во внуке ему невольно нравились именно те черты характера, которыми он сам никогда не обладал: искренность, правдивость, нежность, доверчивость, не допускающая мысли о существовании зла.
Спустя неделю после этой прогулки Цедрик, вернувшись от матери, вошел в библиотеку с задумчивым и озабоченным лицом. Он вскарабкался на кресло с высокой спинкой, на котором сидел в день своего приезда, и некоторое время смотрел на тлеющие в камине угли. Граф молча следил за ним и ждал, что он скажет. Было очевидно, что Цедрик чем-то озабочен. Наконец, он поднял голову и спросил:
— Все ли известно Невику о том, как живется здесь людям?
— По крайней мере, это его обязанность. А разве есть какие-нибудь упущения?