Никогда еще не бывало такого возбуждения в графстве, в котором расположено Эльсборо. По базарным дням люди останавливались группами и рассуждали об этом необычайном событии. Жены фермеров приглашали друг друга на чашку чая, чтобы обсудить последние новости. Они рассказывали удивительные вещи о том, как разгневанный граф решил прогнать от себя нового лорда Фаунтлероя и как безумно ненавидел он мать своего вновь прибывшего внука. Но, конечно, больше всех знала обо всем этом миссис Диббль, и значение ее ввиду этого с каждым днем возрастало все более.
— Да, дело плохо, — говорила она, — и если вы желаете знать мое мнение, сударыни, то я скажу, что это ему наказание за то, что так жестоко поступил с милой барыней, которая по его милости живет одна в доме, без сына. Ведь старик-то страшно любит внука и гордится им. А тут еще для него и другое горе — приехавшая дама по виду совсем не леди, как та мамаша маленького лорда. Это просто нахальная черноглазая бабенка, и мистер Томас говорит, что ни один порядочный лакей не станет слушаться ее приказаний; мистер Томас уверяет даже, будто не останется в доме и часа, если только она там поселится. Да и мальчик не может сравниться с маленьким лордом. Бог знает, что из всего этого выйдет и чем все это кончится, а я просто едва устояла на ногах, когда Джейн сообщила нам это известие…
Действительно, всюду чувствовалось сильное волнение: в замке, в библиотеке, где граф и мистер Хевишэм тихо разговаривали между собою, в людской, где перешептывались мистер Томас, дворецкий и остальные лакеи, где болтали и сплетничали горничные, в конюшне, где Вилькинс, чистя лошадей, с грустью рассказывал кучеру, что никогда в своей жизни не видал такого ловкого молодого барина, который так быстро научался бы ездить верхом, точно родился в седле, и с которым было бы так приятно ездить.
Среди всех этих волновавшихся людей только Цедрик оставался совершенно спокойным. Правда, сначала, когда ему объяснили, в чем дело, он был слегка смущен и встревожен, но совсем не из-за уязвленного самолюбия.
Пока граф рассказывал ему, что случилось, он сидел на скамеечке у его ног, как он это так часто делал, беседуя с дедом.
— Как странно, — проговорил он, дослушав рассказ до конца.
Граф молча смотрел на мальчика. Он сам чувствовал себя очень странно — так странно он не чувствовал себя ни разу за всю свою жизнь — и с тревогой подметил на лице мальчика какое-то тревожное, не свойственное ему выражение.
— Как вы думаете, дедушка, — спросил он, — они отнимут у Милочки ее дом и экипаж?
— Нет! — решительно и громко сказал граф. — Они ничего не посмеют отнять у нее…
— А! Вот это хорошо, — с видимым облегчением произнес Цедрик.
Затем он пристально посмотрел на дедушку своими большими задумчивыми глазами и спросил грустно и нежно:
— А как же другой мальчик? Значит… значит, теперь он будет вашим мальчиком… как я был раньше… правда?
— Никогда! — крикнул так резко граф, что Цедрик чуть не подскочил на стуле.
— Нет? — удивленно переспросил он. — Почему? А я думал…
С этими словами он быстро встал со стула и подошел к деду.
— Я останусь вашим мальчиком, даже если не буду графом? — спросил он. — Я останусь у вас, как раньше? — И его раскрасневшееся личико с тревогой и вопросительно обратилось к графу.
Как смерил его с ног до головы старый граф!.. Как сдвинулись его густые брови, как странно засверкали глубоко запавшие глаза!
— Ты мой мальчик, да, и всегда останешься моим мальчиком, пока я жив. И, клянусь, мне иногда кажется, что у меня никогда не было других детей, — сказал граф.
И, поверите ли, голос его звучал как-то странно, он был точно надтреснут и охрип, совсем не похож на тот голос, какой бывает у графов, хотя старый лорд говорил решительно и властно…
Цедрик вспыхнул от радости. Он засунул руки в карманы и, глядя прямо деду в глаза, сказал:
— Если так, то мне все равно, буду я графом или нет. Я ведь думал сперва, что тот мальчик, который будет графом, станет вашим мальчиком, а я… я уже не буду им… и это мне было очень неприятно.
Граф положил ему руку на плечо и привлек его к себе.
— Они ничего не отнимут из того, что я смогу сохранить для тебя, — сказал он, тяжело переводя дух. — А впрочем, я не хочу верить, чтобы они вообще могли отнять у тебя что-либо. Ты рожден для этого положения, и ты будешь его занимать… Помни одно: в любом случае ты получишь все, что принадлежит лично мне.
Казалось, граф забыл в эту минуту, что говорит не со взрослым, а с ребенком, так твердо и решительно звучал его голос. Видно было, что он вместе с тем давал обещание самому себе.
Он до сих пор ясно не представлял себе, как глубоко проникли в его сердце любовь к мальчику и гордость за него. Никогда так ясно не видел он его хорошие качества, его красоту и благородство, как в эту минуту. Его упрямой натуре казалось немыслимым отказаться от того, что он так лелеял. И он решил не отказываться от этого без ожесточенной борьбы.
Несколько дней спустя после того как женщина, называвшая себя леди Фаунтлерой, виделась с мистером Хевишэмом, она явилась в замок и привезла с собой сына. Ее не приняли. Лакей у входа передал ей, что граф не желает ее видеть и предлагает обратиться к мистеру Хевишэму.
— Сейчас видно, что она не настоящая барыня, — рассказывал после Томас, отворявший ей двери. — Я достаточно послужил в знатных домах, чтобы сразу отличить настоящих господ от поддельных, а эта уж никогда не была леди, сразу видно. То ли дело барыня в Лодже, уж не знаю, американка она или нет, а сразу видно, что она настоящего сорта, это признает любой джентльмен, только взглянув на нее. Я так и сказал Генри, когда мы ее в первый раз увидели.
Незнакомка между тем уехала. Она, видимо, сердилась и вместе с тем чего-то боялась. Во время своих разговоров с нею мистер Хевишэм заметил, что, несмотря на развязность манер и бойкость в словах, смелость ее была напускная. По временам она видимо робела и не выдерживала той роли, которую хотела играть, так как не ожидала столь сильного отпора со стороны графа.
— Она, очевидно, принадлежит к самым низшим слоям общества, — говорил мистер Хевишэм, обращаясь к миссис Эрроль. — Она совершенно необразованна, с плохими манерами и, по-видимому, совсем не привыкла встречаться на равной ноге с людьми нашего круга. Первый визит к графу сбил ее с толку. Она была взбешена, но растерялась. Он сперва не хотел ее видеть, но я посоветовал ему поехать со мною в гостиницу, где она остановилась. Как только он вошел, она сразу перепугалась, побледнела, но вслед затем яростно набросилась на него, наговорила ему дерзостей и грозила судом.
Действительно, граф стоял перед ней во весь рост, с достоинством настоящего аристократа и с презрительной улыбкой глядел ей прямо в лицо, не удостаивая ни единым словом и меряя ее взглядом с головы до ног, как какую-нибудь отвратительную диковинку. Он спокойно выслушал ее дерзости и, когда она, наконец, остановилась, заговорил:
— Вы уверяете, что вы жена моего старшего сына. Если это правда и если у вас имеются достаточно веские доказательства, то закон на вашей стороне. В этом случае ваш сын — лорд Фаунтлерой. Суд разберет и решит этот вопрос. Если вы выиграете процесс, то будете получать приличное содержание, но пока я жив, я не желаю видеть ни вас, ни вашего сына. К несчастью, после моей смерти все перейдет к вам. Прибавлю только, я всегда думал, что мой сын Дэвис выберет себе жену именно такого сорта, как вы.
С этими словами он повернулся к ней спиной и вышел. Несколько дней спустя после этого происшествия миссис Эрроль сидела у себя в будуаре и писала письмо. Вдруг вбежала в комнату испуганная горничная и доложила о приходе посетителя. Девушка, видимо, находилась в сильном волнении, и глаза ее чуть ли не с ужасом глядели на миссис Эрроль.
— Сам граф пожаловал! — доложила она дрожащим голосом.
Когда миссис Эрроль вошла в гостиную, она увидела высокого красивого старика с орлиным носом и длинными седыми усами.
— Вы, должно быть, миссис Эрроль? — спросил он.
— Да, — ответила она просто.
— А я граф Доринкорт.
Он немного помолчал и посмотрел ей в глаза. Они так напоминали большие ясные и наивные глазки внука, которые он в последние месяцы каждый день видел подле себя, что старик невольно вздрогнул и отрывисто сказал:
— Мальчик очень похож на вас.
— Мне это часто говорят, милорд, но я счастлива думать, что он похож и на отца.
Ее голос звучал так мягко, так симпатично, и во всех ее движениях было столько достоинства и простоты, что граф невольно припомнил слова леди Лорридэль. Она, по-видимому, не чувствовала ни малейшего смущения от его внезапного визита.
— Да, — сказал он, — он действительно похож также и на моего сына.
Старик помолчал и принялся дергать свой длинный седой ус.
— Вы, должно быть, миссис Эрроль? — спросил он.
— Да, — ответила она просто.
— А я граф Доринкорт.
Он немного помолчал и посмотрел ей в глаза. Они так напоминали большие ясные и наивные глазки внука, которые он в последние месяцы каждый день видел подле себя, что старик невольно вздрогнул и отрывисто сказал:
— Мальчик очень похож на вас.
— Мне это часто говорят, милорд, но я счастлива думать, что он похож и на отца.
Ее голос звучал так мягко, так симпатично, и во всех ее движениях было столько достоинства и простоты, что граф невольно припомнил слова леди Лорридэль. Она, по-видимому, не чувствовала ни малейшего смущения от его внезапного визита.
— Да, — сказал он, — он действительно похож также и на моего сына.
Старик помолчал и принялся дергать свой длинный седой ус.
— Знаете, зачем я приехал?
— Я видела мистера Хевишэма, — начала было миссис Эрроль, — и он мне сказал о притязаниях…
— Я пришел вам сказать, — перебил ее граф, — что намерен оспаривать притязания этой женщины и всеми силами буду бороться против нее. Его права…
Молодая женщина прервала графа на полуслове:
— Но мой сын не должен получить того, что ему не принадлежит, хотя бы даже закон мог это сделать.
— К несчастью, закон не может, — сказал граф. — Эта отвратительная женщина и ее сын…
— Но эта женщина, может быть, любит своего сына так же, как и я Цедрика, — произнесла маленькая миссис Эрроль. — И если она была женой вашего старшего сына, то ее сын — лорд Фаунтлерой, а мой — нет.
Она говорила и глядела на него так же спокойно и уверенно, как Цедрик, и это нравилось старому деспоту, перед которым всегда все трепетали. Люди обыкновенно не решались противоречить ему, и незнакомая ему до сих пор оппозиция занимала его.
— Я полагаю, — сказал насмешливо граф, — что вы в душе были бы даже довольны, если бы мой внук не сделался графом Доринкортом.
Ее прекрасное молодое лицо залил румянец.
— Бесспорно, прекрасно быть графом Доринкортом, я это знаю, милорд, но я больше забочусь о том, чтобы мой сын был таким же, каким был его отец, — неизменно добрым, честным и искренним человеком.
— Другими словами, явился бы диаметральной противоположностью своему деду, не так ли? — заметил иронически лорд.
— Я не имею чести вас знать, — возразила миссис Эрроль, — но знаю, что мой сын полагает… — Она на мгновение остановилась и потом спокойно добавила: — Я знаю, что Цедрик любит вас…
— А как вы полагаете, любил ли бы он меня, если бы знал причину, почему я не пригласил вас жить вместе с ним? — сухо спросил граф.
— Не думаю, — ответила миссис Эрроль. — Я потому и скрыла это от него.
— Хорошо! — заметил отрывисто граф. — Не всякая женщина поступила бы так.
С этими словами он принялся ходить взад и вперед по комнате и все энергичнее дергал свои длинные усы.
— Да, он меня любит, и я его люблю, — сказал он наконец. — Признаюсь, что до него я никогда никого не любил. А его люблю. Он понравился мне с первой минуты. Я стар, жизнь мне надоела, а он прямо-таки оживил меня. Я горжусь им, и мне отрадно было думать, что после моей смерти он с достоинством займет мое место, место главы нашего дома, а теперь, теперь я глубоко несчастен… — прибавил он и остановился перед миссис Эрроль.
Голос его дрожал. Он забыл свою гордость, и на его суровых глазах даже навернулись слезы.
— Я приехал к вам, — продолжал граф, — именно потому, что глубоко несчастен. Сознаюсь, что я ненавидел вас, ревновал вас к сыну, и вот теперь под влиянием этого неожиданного удара все изменилось. После того как я увидел эту гадкую, вульгарную женщину, которая называет себя женой моего сына Дэвиса, мне захотелось познакомиться с вами. Я человек недобрый, старый сумасброд… и я виноват перед вами… Мой внук очень похож на вас, а он — вся моя жизнь… Теперь я в большом горе, и потому пришел к вам… вы похожи на мальчика, и он всегда думает о вас… А я думаю о нем… Ради него будьте добры ко мне, если можете…
Все это он говорил отрывисто и, как всегда, сурово, но старик, видимо, был убит горем, и миссис Эрроль стало жаль его. Она встала, подвинула ему кресло и мягко сказала:
— Садитесь, милорд, вы совсем измучились, отдохните немножко…
Такое внимание было для него новостью. Он не привык встречать по отношению к себе ни ласки, ни нежности, совершенно так же, как не привык слышать противоречия со стороны других. Молодая женщина в эти минуты напоминала ему внука, и он беспрекословно последовал ее приглашению. Кто знает, может быть, это горькое разочарование являлось хорошим уроком в его жизни. Не будь этого несчастья, он, по всей вероятности, продолжал бы ненавидеть ее по-прежнему, а теперь он пришел к ней с повинной головой. По сравнению с женой Дэвиса всякая женщина показалась бы ему очаровательной, тем более миссис Эрроль с ее милым и прелестным, нежным личиком. Под влиянием ее тихого голоса он мало-помалу успокоился.
— Что бы ни случилось, мальчик будет обеспечен и теперь и в будущем, — сказал он.
Перед отъездом граф окинул взглядом комнату.
— Вам нравится ваш дом? — спросил он.
— Очень нравится, — ответила миссис Эрроль. — Здесь очень уютно.
— Позвольте мне бывать у вас…
— Сколько угодно, милорд, — ответила молодая женщина.
Граф вышел и сел в карету. Оба выездных лакея — Томас и Генри — просто опешили от изумления при виде столь неожиданного оборота дела.
Глава XIII Дик выручает из беды
Как только история о лорде Фаунтлерое и затруднениях графа Доринкорта появилась на столбцах английских газет, о ней тотчас же заговорили и в Америке. Случай этот был настолько любопытен, что нельзя было обойти его молчанием, но замечательнее всего было то, что ни одна версия точно не передавала фактов: по одним источникам Цедрик являлся чуть ли не двухмесячным ребенком, по другим — он оказывался молодым студентом Оксфорда, получающим все награды и особенно отличившимся своими поэмами на греческом языке. Говорили, что он жених какой-то необычайной красавицы, дочери герцога, а некоторые газеты утверждали даже, что он уже давно женат. Удивительно только, что нигде не было сказано правды, а именно, что он был просто семилетний мальчик. Какой-то корреспондент уверял даже, будто он вовсе не родственник графа Доринкорта, а просто самозванец, продававший газеты и спавший на улицах Нью-Йорка, и что мать его весьма ловко обманула мистера Хевишэма, приехавшего отыскивать наследника графа Доринкорта. Затем появились описания нового лорда Фаунтлероя и его матери, которая фигурировала на столбцах этих газет в виде цыганки, красавицы испанки или актрисы. Но все описания сходились только в одном, а именно что старый граф положительно отказывается признать ее сына своим законным наследником, а так как в ее бумагах оказался какой-то недочет, то все с нетерпением ожидали начала интересного процесса. Мистер Гоббс и Дик, конечно, тоже с большим интересом следили за всеми подробностями этого дела. Тут они впервые поняли всю важность общественного положения графа Доринкорта и узнали о его богатстве и о великолепии его знаменитого поместья. Под влиянием чтения газет волнение их возрастало с каждым днем.
— Мне кажется, надо предпринять что-нибудь! — воскликнул однажды мистер Гоббс. — Ведь нельзя же в самом деле упускать из рук такое богатство!
Но они ничего другого не могли сделать, как написать Цедрику, каждый в отдельности, уверяя его в своей дружбе и сочувствии. Они написали сейчас же по получении этих известий; написав свои письма, они показали их друг другу.
Вот что прочел мистер Гоббс в письме Дика:
«Дорогой друг, я получил ваше письмо, и мистер Гоббс тоже получил ваше письмо, и мы очень сожалели, что вам не повезло в жизни, и советуем вам крепиться. На свете есть много мошенников, которые только и думают, как бы надуть доброго человека, а главное, я пишу вам, чтобы сказать, что не забыл то, что вы сделали для меня, и если вы ничего не найдете лучшего, то приезжайте опять в Америку и мы будем вместе вести дело, как два товарища. Мне живется хорошо, и я постараюсь, чтобы вас никто не обидел. Всякий обидчик будет иметь дело с профессором Диком Типтоном, а пока прощайте. Весь ваш Дик».
А вот что прочел Дик в письме мистера Гоббса:
«Дорогой сэр, получил ваше письмо и должен сказать, что дело плохо. Я думаю, тут есть какая-то интрига, которую надо непременно раскрыть, и я займусь этим, будьте покойны — непременно найду хорошего адвоката, который сумеет понять, в чем тут дело. Если же из этого ничего хорошего не выйдет и графы окажутся сильнее нас, то не забудьте, что у меня хорошая лавка и я предлагаю вам войти со мною в компанию, когда вы подрастете, а до тех пор мой дом к вашим услугам. Преданный вам Сайлас Гоббс».